Услышав имя, которое упоминал Джек Невинсон, я без колебаний распахнула дверь, сразу почувствовав панику – или ужас – и любопытство. В мозгу молнией пронеслось: “Если ко мне пришел шеф Томаса собственной персоной, значит, он принес плохие вести. – И я стала примеряться к совершенно невозможному факту, что Томас погиб. – Томас погиб, – подумала я, но никак не хотела в это поверить. – И что же теперь? Что теперь?” Нет, я никак не хотела в это поверить, наверное, речь шла об ошибке или умышленном обмане.
Наблюдая за мной, мужчина улыбнулся, что мгновенно заставило меня переменить сделанный было вывод: никто не станет улыбаться, явившись сообщить о несчастье, сообщить замужней женщине, что она стала вдовой, а ее дети осиротели, такие маленькие еще дети. В этой слегка насмешливой улыбке и голубых или светло-серых глазах я заметила нечто вроде мужского интереса, что тоже никак не вязалось бы с печальными обстоятельствами и намерением принести соболезнования. Но я знаю, что некоторые мужчины не могут смотреть иначе, даже увидев жертву автокатастрофы и спеша ей на помощь, если у нее от удара, например, задралась юбка или отскочили пуговицы на блузке. Они не могут удержаться от похотливого взгляда. Бертрам Тупра, наверное, был из числа таких, хотя, по правде сказать, они не часто встречаются в Англии, но у него была гладкая кожа, чуть более загорелая, чем обычно бывает у англичан, приплюснутый нос, похоже когда-то сломанный, русский рот и длинные ресницы, как у южанина. Да, он наверняка был из числа таких, и некоторые женщины умеют определить это мгновенно и не остаются равнодушными к их цепкому взгляду, а мужчины, в свою очередь, мгновенно подобную реакцию улавливают. По моей прикидке, ему было далеко за тридцать, пожалуй, лет на пять больше, чем мне, но внешность его казалась настолько изменчивой и необычной, что он мог иметь или сыграть любой возраст.
– Проходите, пожалуйста, мистер Тупра. Думаю, я знаю, кто вы такой. Вам что-то известно про Тома? С ним все в порядке? Он ведь жив, правда?
Он поднял руку, останавливая мои вопросы, словно хотел жестом предупредить: “Терпение, терпение. Еще рано говорить об этом. Всему свое время”. Хотя больше нам с ним говорить было не о чем, но его жест был таким властным, что я сразу же подчинилась. Как если бы спокойствие Тупры временно передалось и мне, однако длилось оно недолго.
– Вот как? – ответил он, словно и не слышал моих вопросов. – Том говорил вам про меня?
– Нет, никогда. Мой свекор Джек Невинсон как-то раз встретился с вами на улице.
– Да, действительно. Отец Тома, – проговорил он, скидывая пальто с плеч с изяществом тореадора и протягивая его мне, словно я была гардеробщицей в дискотеке. Он казался человеком очень самоуверенным и не привыкшим ходить вокруг да около. – Где мы могли бы присесть?
Я провела его в гостиную. Он сел туда, где когда-то сидел Мигель Кинделан, сама я опустилась в кресло слева от него, тоже как в тот раз, только теперь между нами не было колыбели. Я спросила, не хочет ли он чего-нибудь выпить – кофе или лимонада? Он помотал головой и почти пренебрежительно махнул рукой, словно бы даже с упреком:
– Нет-нет, это ведь не визит вежливости.
Моя тревога сразу же стала возвращаться. Но я держала себя в руках. И подумала: “Раз мы должны говорить о деле, то и будем говорить о деле”. Я чувствовала себя как человек, уже понявший, что надеяться не на что, и уже настроенный на худшее. Однако совсем не одно и то же – услышать худшее или только догадываться о нем, а ведь я еще ничего не услышала.
– Скажите, что известно про Тома? С четвертого апреля прошлого года я не имею о нем никаких известий. Можете себе представить, в каком я состоянии. Прошу, скажите мне правду. Он жив?
Тупра в упор посмотрел на меня своим ласковым, а на самом деле пронзительным взглядом. В нем не было той строгости, с какой сообщают о смерти, но не было и ничего утешительного. Зато была какая-то наглость, возможно вопреки его воле, просто он не мог от нее избавиться, как, скажем, и от цвета глаз. Тупра достал пачку странных сигарет, пестро разукрашенную пачку, и спросил, можно ли здесь курить, я сказала, что да, он предложил сигарету мне, я взяла, он вытащил еще одну для себя, поднес мне зажигалку и сказал (а я внимательно смотрела на огонек):
– Надеюсь, что жив, но точно я не знаю. – Пока он это произносил, огонек успел погаснуть, потом заговорил снова (уже без всякой паузы), а я резко дернулась назад и почувствовала пряный вкус табака (а когда гость чуть наклонился ко мне, давая прикурить, до меня донесся запах мяты и одеколона с травяным ароматом – от Тупры пахло приятно). – Я пришел, чтобы сказать вам именно это, хотя мы тянули до последнего и благодарны вам за терпение и выдержку. Некоторые жены уже нажали бы на все рычаги, не получая никаких известий в течение столь долгого времени, и каждый день теребили бы нас, мешая работать. Да, дело обстоит именно так: мы тоже ничего про него не знаем. Не так долго, как вы, разумеется. Но вот уже несколько месяцев – ничего. Он исчез без следа. Не вернулся в положенное время, если тут уместно говорить о точной дате возвращения, ведь ситуация быстро меняется и чаще бывает неясной, возникают разного рода неожиданности, задержки, осложнения и помехи. Он не вышел на связь с кем положено. Не просил помощи, не просил сменить его, не поставил в известность о неожиданных проблемах или грозящей ему опасности. Поэтому я надеюсь, что он жив, так как любой агент обычно заранее понимает, когда надо свернуть операцию. Разумеется, тело его тоже нигде не найдено – это главное, что позволяет не слишком волноваться и не думать о худшем, потому что труп отыскать легче, чем живого человека. В любом случае покойники не убегают и не переезжают с места на место, они тихо лежат, и поэтому рано или поздно их обнаруживают, за редкими исключениями, конечно. Все возможно. Я не хочу ни лишать вас надежды, ни внушать ее вам. Может, он дезертировал, если воспользоваться военным термином; может, его исчезновение было обдуманным шагом: он устал от нас, от той жизни, которая, вне всякого сомнения, изматывает человека, не пожелал и дальше работать на спецслужбы. Такое случалось. Самый удобный способ покончить с чем-то – исчезнуть, не попрощавшись, не вдаваясь в объяснения. Мы это называем “сыграть покойника”, да, именно так мы это называем. Были люди, которых годами считали пропавшими без вести, а потом они вдруг объявлялись, или становилось известно, что они все время скрывались там-то и там-то. Работали под чужим именем, выбрав профессию, никак не связанную с их способностями и образованием, – если надо заметать следы, обучиться легко чему угодно: пасти овец, доить коров, и главное тут – заниматься чем-то по возможности неприметным. Иногда мы сами оказываем содействие, если надо, так сказать, вывести агента из оборота и спасти ему жизнь. Том мог попасть в плен. В таком случае мы, наверное, не сразу узнаем об этом – пока, допустим, другой стороне не понадобится совершить обмен. Нередко бывает, что лишь годы спустя они вытаскивают из рукава некое имя и кладут на стол, то есть имя человека, которого мы считали окончательно исчезнувшим, даже погибшим. И наконец, нельзя исключить, что по каким-то причинам он затаился и только ждет возможности выйти из тени. Что у него не было иного выхода, как “впасть в спячку” – без надежды проснуться в ближайшее время. Так что есть шанс, что в один прекрасный день он вернется. Сюда, или в Лондон, или куда-нибудь еще, где ему будет гарантирована безопасность. Иначе говоря, я могу вам, миссис Невинсон, посоветовать одно – не ждать Тома, ни сейчас, ни много позже. Но вы не должны отчаиваться, ни в коем случае не должны. Надо привыкнуть к мысли, надо понять… – Он сделал паузу, чтобы я сама поняла, что надо понять: – Том может и не вернуться.
И тут я снова вспомнила фразу, которую Томас часто цитировал на протяжении многих лет, и она невольно врезалась мне в память, но только сейчас мне вдруг открылся ее истинный смысл: “Смерть похожа на жизнь… ” Она напрямую относилась к ситуации, описанной Тупрой. Возможная смерть Томаса и его возможная жизнь не слишком различались меж собой. Он мог не вернуться никогда, даже если дышал земным воздухом где-нибудь далеко-далеко. У меня был выбор: либо больше не ждать его, либо продолжать ждать, либо “объявить” умершим со всеми вытекающими отсюда последствиями, либо “решить”, что он все еще ходит по нашей земле, кочует по миру, но это был внутренний выбор, имеющий смысл лишь для меня самой – чтобы было на что опереться. А внешне? Как обстоит дело?
