– Ты, конечно, понятия не имеешь, когда сможешь вернуться, – только и сказала я, пока мы ехали на такси в аэропорт Барахас. – И на сей раз, думаю, ответить будет еще сложнее. Никто никогда не знает, сколько продлится война, даже если кажется, что победить в ней не составит труда, правда?
– А откуда ты взяла, что я поеду на войну? – возразил он, немного рисуясь и словно получая удовольствие, больше обычного разжигая мою тревогу. – От меня ты такого точно не слышала. Не исключено, что в нынешней ситуации мне не придется покидать Лондон. – Он не пояснил, знает что-то о своем назначении или нет.
– Ты и вправду ничего мне не говорил, но тут не нужно быть Шерлоком Холмсом. Если тебя срочно вызывают, когда уже готовят флот, чтобы отвоевать острова у испаноязычной страны, такой вызов наверняка как-то с этим связан. Я не говорю, что тебя посадят на эсминец и отправят на Фолкленды (надеюсь, не отправят), но уж ты-то точно будешь в этой стычке полезен. Разве не так?
– Я всегда очень полезен, Берта, – ответил он с тщеславной улыбкой, которую иногда не мог сдержать.
“Как же он переменился, – подумала я, – как отличается от того Томаса, каким был годы назад, теперь он живет какой-то абсурдной подпольной жизнью и спешит похвастаться своими достижениями хотя бы передо мной, и то лишь намеками. Должно быть, он, бедняга, часто чувствует себя неудачником, который может рассчитывать лишь на восхищение собственной жены, то есть на семейный почет. Но как могло случиться, что он превратился в убежденного английского патриота и отказался от собственного взгляда на происходящее, а если он у него и есть, то таится за семью печатями, ведь выразить несогласие с Короной значило бы поставить под сомнение ее действия и правильность выбранного курса, а выходит, и само ее существование. В чем Томас ничуть не переменился, так это в нежелании выяснять отношения с собой, заниматься самоанализом: он делает то, что должен делать, – и точка, или в лучшем случае делает то, что решил сделать, а рефлексия всегда казалась ему пустой тратой времени. На данный момент Томас, видимо, разобрался с тем, к какой категории людей принадлежит и на что способен, принял это и согласился с этим, и даже порой гордится собой, или не очень гордится, зато удовлетворен собственной, уже доказанной на деле, полезностью. Вряд ли он мечтает о чем-то еще, главное для него – служба и успешное исполнение заданий. Стоит ли говорить, что меня гложет тоска по прежнему Томасу, но я продолжаю любить его и больше всего боюсь потерять. В конце концов, прежний Томас сохранился под оболочкой нынешнего – того, который есть и которого нет, который уезжает и возвращается, поскольку никто другой не способен вместить в себя прежнего Томаса, кроме Томаса нынешнего. Он, наверное, просто задремал там или стал жертвой колдовских чар и никак не может стряхнуть их с себя. Господи, хоть бы он поскорее вернулся.
Хоть бы с ним ничего не случилось на этих островах. Хоть бы поскорее закончилась эта дурацкая война”.
Он между тем заговорил снова:
– Не обманывай себя: по-прежнему существуют и другие конфликты. К сожалению, существуют, и даже если что-то привлекает к себе всеобщее внимание, то есть ведутся настоящие боевые действия, заслоняя собой остальное, это остальное не исчезает. Враги не знают отдыха, никогда. Если заснешь ты, они спать не станут. А если спят они, то во сне изобретают новые интриги и козни, чтобы потом пустить их в ход. Мало того, они ловко пользуются тем, что открыт второй фронт, что внимание наше и силы отвлечены, и наносят самые коварные удары. Разве Ирландия, например, успокоилась или дала нам передышку во время Второй мировой? Ни в коей мере. Ирландия заявила о своем нейтралитете. Нейтралитет требует известной стойкости. И в сорок четвертом году, да, в сорок четвертом (когда мы уже пять лет вели страшную войну), Ирландия отказалась выдворить осевших там представителей стран “оси”[35], чего добивались не только мы, но и Соединенные Штаты.
Поразительно, как легко он распространил это “мы” и на прошлое, на времена, когда сам еще не родился, и готов был, думаю, распространить его даже на битву при Азенкуре, случившуюся в 1415 году.
– На самом деле немало ирландцев сотрудничали с немцами в роли шпионов и диверсантов, потому что немцы желали уничтожить нас, а это ирландцев очень даже устраивало. Они думали в первую очередь о том, что будет с Ирландией, если победят фашисты. И наша беда, наше порабощение стали бы для них настоящим подарком. Так что все процессы продолжаются, даже когда кажется, что они затормозились. Гнут свою линию и страны за “железным занавесом”, и международный терроризм, и Ольстер, и прочие враги, о которых мало что знает, скажем, пресса. Они раскиданы по всему миру, их много. И не от нынешней ситуации зависит, куда я отправлюсь. Не исключено, что буду сидеть у себя в министерстве, как уже сказал.
Ладно, я гадать больше не стану. Дай бог, чтобы сбылось последнее. Одно лишь упоминание об Ольстере сразу выбило меня из колеи, и я, пожалуй, скорее предпочла бы, чтобы его сунули на британскую атомную подлодку “Конкерор”, которую, наверное, отправят на Фолклендскую войну, как где-то написали. Потому что я уже привыкла бояться ирландских событий, особенно после “эпизода” с Кинделанами. Я внимательно слежу за всем, что происходит в Северной Ирландии, слежу, конечно, без одержимости, но стараюсь не пропускать того, что появляется в испанских газетах. Это выглядит, наверное, нелепо, однако меня действительно куда меньше волнуют страны Восточного блока или неуемные и суперзнаменитые террористы вроде Карлоса[36], хотя, кто знает, может, Томас охотится именно на него, уроженца одной из испаноговорящих стран, по слухам Венесуэлы. Я помолчала, взяла Томаса за руку, он крепко сжал мою, но только на миг, а потом полез за сигаретами и закурил. И мне показалось, что он так быстро выпустил мою руку только потому, что был слишком взвинчен, словно такой контакт отвлекал его от важных мыслей. Как будто думал о своем, и я не исключала, что он точно знал, какая роль ему отведена, что ждет его в ближайшее время – на следующий день или даже сегодня вечером; знал, что будет делать, куда отправится, и мысленно был уже там, продумывал свои ближайшие шаги. Не рискну сказать, что Томас мечтал об этом, хотя что-то вроде того испытывал. Он разделял с англичанами всеобщее нетерпение – поскорее начать действовать, поскорее отправить английский военный флот в далекие края и как следует проучить наглых и сумасбродных аргентинцев. Неужели они вообразили себе, что могут безнаказанно бросать вызов великой стране? Да, Англия вдруг с детским восторгом вернула себе историческую память, как если бы снова попала в прошлые века и увидела перед глазами призрак утраченной империи.
– Прощай, будь осторожен. Звони, пока будет такая возможность. Как всегда. Или сразу как появится такая возможность, если окажешься далеко. Надеюсь, не слишком надолго. – Это были мои последние слова перед его посадкой на самолет.
Я дотронулась до его губ, провела по ним пальцем, погладила по гладкой щеке; мы обнялись, как обычно, то есть с прежней нежностью, несмотря на мою печаль.
– Обязательно, – ответил он. – Как всегда. Если я не даю о себе знать, значит, не могу, ты это знаешь. Если дело затянется, не тревожься. Даже если затянется надолго. Как всегда. В любом случае эта война кончится скоро, вот увидишь. И не исключено, что меня она вообще не коснется. Никаким боком.
За этой войной, которая продолжалась два с половиной месяца, я следила с неослабным вниманием – начиная с 5 апреля, когда из Портсмута вышла эскадра, и до 14 июня, когда генерал Менендес, командовавший аргентинским гарнизоном Стэнли, сдался генерал-майору Джереми Муру, командовавшему сухопутными войсками Великобритании, что вызвало в тот же вечер громкие уличные протесты в Буэнос-Айресе. Каждый день я покупала по две-три английских газеты и жадно проглатывала новости. Правда, иногда думала, что делаю это напрасно и что Томаса, надо надеяться, эта война не коснулась, как он мне намекнул. Но моя тревога, естественно, меньше не становилась и не могла стать меньше. Я уже не сомневалась, что да, его внезапный отъезд 4 апреля так или иначе был связан с войной, во всяком случае, он ни разу не позвонил мне из министерства, или из МИ-6, или откуда угодно еще, как наверняка поступил бы, если бы находился в Лондоне, дожидаясь задания, даже если бы пробыл там всего несколько дней. Я пришла к выводу, что, как только он приземлился в Лондоне, его перебросили в другое место, а самым срочным делом тогда были оккупированные острова и последние события – именно это заботило несгибаемую Тэтчер и ее кабинет, а также армию, Королевские военно-воздушные силы, военный флот, дипломатов и спецслужбы. Но прав был, наверное, и Томас: все остальное тоже не останавливается, враги не дремлют (а скорее набираются сил), и нельзя, как мне кажется, расслабляться ни на одном из других фронтов, какими бы второстепенными или маловажными они ни выглядели. Хотя в общем и целом я ничего не знала, как всегда, ничего. Я решила следить за ходом войны шаг за шагом, а она была настолько необычной, что держала в напряжении всех – начиная с Рейгана и кончая папой-путешественником Войтылой.
