– А этот Рересби, с которым я разговаривала… Который сообщил тебе про мой звонок и желание срочно с тобой связаться… Он твой начальник? Он тоже, как и ты, занят тем, чего нет? – Я не должна была больше ни о чем его спрашивать, никогда, но соблюдать это правило – по крайней мере поначалу – было не в моих силах. С другой стороны, я понимала, что нынешняя ночь – исключение, и старалась этим воспользоваться. Почему бы не попробовать? Что я теряю? Он просто не ответит, если не захочет. Мы сели за стол, я достала дыню с ветчиной, спаржу, навахас, сыр, паштет, тосты, айву, орехи, а если ему захочется чего-нибудь еще, пусть только скажет. Томас сидел по-прежнему полностью одетый, а я – в халате. Как и следовало ожидать, на мои вопросы он отвечать не стал.
– Чего нет, то не считается, – сказал он. – А если ничего нет, то и рассказывать не о чем.
– Скажи мне по крайней мере одно: почему?
– Что почему?
– Почему ты в это впутался? И когда, с какого времени? Еще в Оксфорде или уже потом? Неужели еще до того, как мы поженились? Или после? Наверное, что-то заставило тебя? Ты ведь даже не полноценный англичанин и видел свою будущую жизнь только здесь. – Я тотчас заметила, что повторяю аргументы Руиса Кинделана как свои собственные. Ну и пусть, ведь толстяк был, по сути, прав: Томасу не было никакого резона подключаться к такому трудному и опасному делу. – Понимаешь, Кинделан, кем бы он ни был на самом деле, сказал, что он знал нескольких людей оттуда и все они кончили плохо. Либо лишились рассудка, либо погибли, то есть либо сошли с ума, либо были убиты. Они губят свою жизнь и утрачивают свою личность, так что в конце концов уже и сами не знают, кто они есть в действительности. Никто ими не восхищается, никто не благодарит – даже за самопожертвование. А когда они становятся малопригодными для такой службы, от них безжалостно избавляются, как от сломанных машин.
Мне показалось, что Томас хорошо знает, о чем я говорю, и все это впрямую касалось его тоже. Думаю, похожие опасности подстерегают тех, кто принадлежит к любой организации, будь она легальной или нелегальной, подпольной или официальной.
Томас ел невозмутимо, выбирая то одно, то другое, но теперь поднял глаза от тарелки и посмотрел на меня как-то свысока, с видом морального превосходства, почти с жалостью, как смотрят на абсолютно невежественного или очень легкомысленного человека.
– А ты никогда не слышала про защиту Королевства?
– Про какую еще защиту? Какого Королевства? О чем ты?
– Про Королевство, каким бы оно ни было в каждом отдельном случае, в каждую отдельную эпоху и в каждом отдельном месте. Любые королевства всегда нуждались в защите. Думаешь, иначе мы бы жили так, как живем? Думаешь, почему люди живут спокойно, занимаются своими делами, даже своими бедами и неприятностями, заботятся о себе и своих близких, обычно не слишком многочисленных, проклинают свою злую судьбу и больше их ничто волнует? Думаешь, почему люди живут спокойно и беспокоят их только личные проблемы? Каждого свои собственные? Но это не было бы возможно без защиты. Думаешь, почему каждое утро все оказывается в порядке, более или менее в порядке, и люди идут по своим делам, почему приходит почта и доставляются продукты, подвозятся товары на рынки и ходят автобусы, метро и поезда, работают аэропорты, банкиры открывают банки, куда спешат граждане, чтобы провести какие-то операции и положить накопления под надежные гарантии? Почему есть хлеб в булочной и выпечка в кондитерской, почему днем гаснут фонари, а вечером опять зажигаются, почему происходят колебания на бирже, почему в конце месяца каждый получает свою зарплату – кто побольше, кто поменьше? Такой порядок мы воспринимаем как норму, а на самом деле это ситуация сверхъестественная, фантастическая – то, что снова и снова начинается новый день, сменяя предыдущий. А сменяет он его только потому, что работает неусыпная и скупая на слова защита Королевства, о которой почти никто не знает и не должен знать. Армия тоже защищает его, но делает это с шумом и грохотом, на глазах у всех и лишь во время войны, а наша защита, она ни на миг не прекращается и ведется тайно – и во время войны, и в мирное время. Без нее, скорее всего, никакого мира и не было бы или он был бы весьма относительным. Не существовало в истории такого Королевства, на которое никто не нападал, которое никто не грабил, не завоевывал, не разрушал, не подтачивал изнутри и снаружи; так оно продолжается из века в век, и даже когда вроде бы никакой опасности нет, она всегда есть. Сколько в Европе осталось замков, крепостей, сторожевых башен или их развалин! То, что мы сейчас ничего подобного не строим, не означает, что они не нужны. Мы – дозорные, мы – крепостные рвы, огнезащитная полоса; мы – подзорные трубы, сторожевые вышки, часовые, которые всегда стоят на своем посту, выпадает в эту ночь наш черед или нет. Кто-то должен стоять в карауле, чтобы остальные могли отдыхать, кто-то должен вовремя заметить приближение опасности, кто-то должен принять меры, пока не станет поздно. Кто-то должен защищать Королевство – хотя бы для того, чтобы ты могла выйти с Гильермо на прогулку. И ты спрашиваешь почему?
Я не ожидала услышать от него такой речи, проникнутой чувством собственной правоты и, по сути, совершенно нехарактерной для него, человека, внешне апатичного и безразличного к себе самому. В том, собственно, и крылась в немалой степени его привлекательность: он вроде бы жил в мире, не слишком интересуясь делами этого мира, а еще меньше – своим местом в нем. А потом стал угрюмым, иногда раздраженным, и теперь я понимала почему, но он никогда и ни о чем не говорил с таким пафосом. “Конечно же, его там вымуштровали, убедили в важности их работы, – подумала я. – Всем нам хочется верить, будто без нас никак нельзя обойтись и мы вносим что-то в общее дело уже самим своим существованием, то есть наша жизнь не совсем бесполезна и бессмысленна. Я и сама, став матерью, считаю себя чуть ли не героиней и шагаю по улице так, словно заслуживаю особого уважения и благодарности, как, впрочем, и другие мамаши. Я не сомневаюсь, что внесла свой вклад в целое: на земле появился человечек, который, возможно, когда-нибудь сыграет очень важную роль. Бедный ребенок, бедные дети, знали бы они, какие безумные надежды мы на них возлагаем. Почти всем нам хочется верить в это, хотя большинство знает, насколько наши ожидания тщетны. Все то, что перечислил Томас, будет так же действовать и без нас, потому что мы взаимозаменяемы, и на самом деле уже выстроилась бесконечная очередь из ожидающих, пока мы освободим им свое место, каким бы скромным оно ни было. Если мы исчезнем, наше отсутствие не будет замечено, пустота заполнится немедленно, как самовосста-навливающаяся ткань, как хвост ящерицы, который способен снова отрастать, и никто не вспомнит, что хвост был оторван. А вот Томасу представился случай считать себя важным лицом, как он только что заявил, часовым, который не покидает свой пост, защищая Королевство, и который дает другим возможность спать спокойно. Но как можно быть настолько наивным и легковерным, чтобы дать обмануть себя пустой риторикой? Потому что все это – лишь патриотическая болтовня, хотя в ней неизбежно присутствует и некая доля справедливости, поскольку она всегда опирается на половинную правду: ведь и на самом деле существуют и вражеские козни, и враги, и угрозы. Поэтому и оказываются такими податливыми массы, жадные до упрощенных формул и мнимых истин. Но ведь Томас – это не масса, во всяком случае, раньше он не был частью массы; надо полагать, ему пришлось запастись оправданиями для своего решения и он отыскал нужные аргументы; никто не способен окунуться в такого рода фальшивую жизнь и отказаться от своей настоящей жизни, о которой мечтал и которую уже спланировал, не убедив себя, что ты исполняешь очень важную для других службу, защищая то, что он придумал называть Королевством, то есть свою страну. А с каких это пор, интересно знать, Англия стала его страной?”
Томас перестал есть или решил выкурить сигарету. Он встал из-за стола, подошел к балкону, чтобы через стекло взглянуть на грозу и на подвижные кроны деревьев. Пока мы были в спальне, дождь прекратился, но теперь опять зарядил. Я встала рядом с ним и сказала:
