– О’k, pel’meni, – повторяю я и беру вилку.

Хозяева дома чуть ли в ладоши не хлопают, слыша, как я это сказал. Примерный мальчик, ничего не скажешь. Все рады.

Замахиваюсь столовым прибором над тарелкой и вдруг застываю. Меня осеняет. Смотрю на Зою, которая следит за каждым моим движением, и тихо произношу:

– Ты не сказала им, что я не был на занятиях, да?

– Da. – Хитро улыбается она, помахивая вилкой а-ля «ну, же, смелее, пробуй». – Вот выучишь русский и сам расскажешь. – Протыкает самый толстенький кусочек теста с мясом, хмыкает. – Если сможешь, конечно.

Я бы злобно прищурился, да на меня все еще пристально смотрят ее родители. Не хочу их расстраивать. Поэтому натягиваю улыбочку и насаживаю на вилку pel’meni.

– Сомневаешься, значит? – Спрашиваю, не глядя в сторону Зои.

– О, да. – Звучит в ответ.

Макаю в соус. В один, затем сразу в другой.

«Она думает, что мне слабо»

– Вызов принят. – Говорю и отправляю блюдо в рот.

Глаза на лоб лезут – такое оно горячее. Выдыхаю пламя, как огнедышащий дракон, и утираю выступившие слезы. Русские громко перешептываются, и мама виновато подает мне стакан питьевой воды.

– Спасибо, мэм.

Прожевываю, глотаю, запиваю, беру еще одно. Делаю в этом странном комочке из теста дырочку зубами и выпускаю наружу бульон. Дую и затем уже кладу в рот и жую.

– Мммм… – Прикрываю веки и признаюсь: – Вкусно…

– Vkusna. – Подсказывает Зоя.

Неумело повторяю за ней русское слово, и на меня вдруг обрушивается чуть ли не шквал аплодисментов. Удивленно хлопаю глазами – в последний раз кто-то так радовался моим успехам, когда я научился ходить на горшок.

Родители слишком бурно реагируют на любое движение Джастина, но плюс в том, что они не переигрывают – действуют искренне, ведь этот парень почему-то реально им нравится. Хорошо хоть их устроило объяснение, что он разбил лицо, навернувшись со скейта. Не представляю, как кудахтала бы мама, узнай она, что над ним издевались незнакомцы в первый же день пребывания в чужой стране.

– Дочь, скажи ему, что пельмени – это ерунда. – Отец отламывает большой кусок хлеба. – Другое дело – уха! Да на природе, на костре, в котелке!

Пельмень застревает у меня в горле. «Нет, папа, только не это. Не сейчас».

– Чем тебе пельмени не угодили? – Морщится мама.

– Я возьму парня с собой на рыбалку. – Отец гордо ударяет кулаком по столу, хлеб выпрыгивает из его пальцев и, прокатившись по столу, ныряет в чашку с соусом.

– Не-е-ет, – умоляет мама. Она устало откладывает вилку в сторону.

Джастина здесь никто даже не спрашивает. Парень еще не знает, что ему грозит опасность – он преспокойно жует свой ужин.

– Переводи, дочка, переводи! – Отец не на шутку заводится. – Поедем с ним на природу, наловим рыбы, сварим. – Выбрасывает вперед руку с выпяченным вверх большим пальцем. – Во будет!

– Ээээ… – Теряюсь я.

– Какая рыбалка, Миша? – Терпение мамы лопается. – Ты с рыбалки сам возвращаешься никакусенький, да еще и без рыбы! Этим летом, вообще, сапог потерял…

– С рыбой! – Не унимается папа. – Вспомни того сома в прошлом году. На семь килограмм вытянул, еле в ванной поместился.

– Ага. Скажи еще, что это ты его поймал.

– Ну, так привезли его ко мне домой? Да. Значит, я. – Отец поворачивается к Джастину. – Сом, знаешь, какой наваристый был? Жирный, вкусный! – Затем ко мне. – Ты не молчи, доча, переводи.

– Напоите мне парня до поросячьего визга, будет возле палатки валяться, даже удочек не увидит. Знаю я вашу рыбалку! Рыбу из магазина привозите, чтобы не позориться.

Папа темнеет – задето его самолюбие.

– Знает она! Ты меня перед иностранным гостем пьяницей не выставляй.

– Да я твоих удочек сто лет не видела, – усмехается мама. – Они у тебя, вообще, есть? Нет?

– Удочки мои в гараже все лежат. Что их таскать-то домой?

– В твоем гараже сам черт ногу сломит, тащишь туда всякий хлам и складируешь.

Джастин оживает: он услышал знакомое слово – «черт». Кажется, до него доходит, что за милым перебрасыванием фразами кроется настоящая перепалка.

– Да дай ты мне пацана приобщить к мужскому делу! – Папины брови сходятся на переносице.

Мне уже совсем не по себе.

Мама тоже не собирается сдаваться:

– Сына уже приобщил! Хватит. Бежит теперь от тебя с твоими рыбалками, как от огня.

– Пф! – Отец и здесь не теряется. – Степка наш в твою породу, в бабскую. А тут сразу видно – мужик. – Указывает в сторону Джастина. – Первый день в России, а уже по морде получил!

– Папа… – Сглатываю я, растерянно втягивая голову в плечи.

– А что? Будешь мне и дальше сказки рассказывать про скейт? Да его покатушки бы в двадцати метрах от дома закончились, до магазина по нашим дорогам не доехал бы.

– Миша… – Мама обмахивается салфеткой и виновато улыбается, косясь на американца. – Ты чего такое говоришь?

– В чем дело? – Аккуратно интересуется Джастин.

– Папа собирается взять тебя на рыбалку… – поясняю.

– Оу, круто. – Он мотает головой. – Мой папа только в офисе сидит. Да иногда в гольф играет. Рыбалка интереснее.

– Видишь? – Улыбается отец. – Он рад. Молодец, сынок. Тебе у нас понравится. Мы с тобой еще на охоту съездим – вот это точно самое мужское занятие, которое только бывает. – Мечет в мою сторону хитрый взгляд. – Давай, зайка, переводи.

– И на охоту… – добавляю я по-английски.

Лицо Джастина оживляется.

– Видел, как наш президент Путин на медведе скачет? – Папа гордо выпячивает грудь. – Вот, мы с тобой также будем.

Мама отчаянно фейспалмит. Зарывается лицом в ладони и качает головой.

– Охотник хренов, – теперь она смеется, – да у тебя ведь даже ружья нет!

– Эх, Людка, – он смотрит на нее по-отечески снисходительно. – В охоте же не ружье важно, а состояние души.

– Да. – Мама поджимает губы. – Толик твой сходил уже на охоту. Завалил лося, теперь до конца жизни будет штраф выплачивать.

Отец надувается, как мяч для фитнеса.

– Это не он. Это мы все завалили. Коллективно. Просто он мужик – взял на себя всю ответственность, иначе бы мы как организованная браконьерская группировка пошли под суд.

– Мужик, мужик… тьфуй. – Злится мама, возвращаясь к ужину.

– Заблажила… – Закатывает глаза папа.

Я сгораю от стыда. Прямо чувствую, как на мне сейчас вспыхнет платье.

– А на футбол он меня не хочет с собой взять? – Интересуется Джастин, как будто ни в чем не бывало.

– Что? Что он сказал? – Оживляется отец.

– На футбол с тобой просится. – Вздыхаю я.

Лицо папы сияет, как у кота, который только что налакался сметаны.

– С удовольствием! Сыно-о-ок, как раз сезон начинается!

– Знаем мы ваш футбол… пиво, семечки… – начинает мама и, видя угрожающий папин взгляд, тут же прикусывает язык.

– Вообще-то, они любят друг друга, – говорю я, опуская взгляд в тарелку. – Вроде…

Джастин кивает, и дальше мы едим молча.

Когда ужин подходит к концу, американец помогает нам с мамой убрать посуду со стола.

– Почему вы не пользуетесь? – Удивленно интересуется он у нее, указывая на посудомоечную машину.

Я в замешательстве, но перевожу вопрос. Мама смотрит на Джастина так, словно он сморозил какую-то глупость.

– Потому что я вымою посуду лучше. – Отвечает она и включает в раковине воду.

А что, все очевидно. И даже логика присутствует. Перевожу ее ответ американцу, и того, кажется, тоже он устраивает. Поблагодарив маму еще раз, парень поднимается к себе.

Я тоже иду в свою комнату. Со страхом открываю ноутбук и пытаюсь дозвониться Славе. Он не отвечает – ничего удивительного, я бы тоже обиделась. Пишу длинное письмо, отправляю и всю ночь ворочаюсь в постели, то проваливаясь в сон, то снова просыпаясь. Вот только снится мне не мой парень, а крыша в вечерних сумерках, розовый закат, желтоватые листочки яблони и нечаянные прикосновения рук Джастина к моей коже.