Всё же, я человек увлекающийся. Я тратил все свои перемены вместо отдыха и даже еды на то, чтобы лишнюю минутку посравнивать тексты из этих бумаг с зазубренными отрывками из писательской части головы, грозящими оттуда уже вот-вот испариться или вывалиться при любом её неосторожном движении.

И — о, чудо! Отрывки были полностью идентичны. Вроде бы, даже фамилия автора местной, скачанной мной книги совпадала с фамилией автора из работы которого я зазубривал определения. Инициалы, правда, отличались, но это уже тонкости.

Тонкости… однако, наводящие на мысль о том, что, прежде чем плагиатить какую бы то ни было песню или ещё что-то из мира писателя в мир Княжича, выдавая за своё, неплохо было бы, в обязательном порядке проверить, а нет ли уже чего-то похожего, придуманного до меня? С учётом «тонкостей». Всё ж, миры, при всей их различности, очень похожи. И шанс на подобные совпадения — не нулевой. Ноты же совпали!

Моё постоянное шуршание бумажками, закономерно не могло не привлечь внимания соседки по парте. И, естественно, оно привлекло.

— Что ты делаешь? — протерпев два урока и две перемены, спросила меня Милютина. И это, пожалуй, действительно серьёзный показатель выдержки для шестнадцатилетней девочки. Любопытство же — главный враг кошки и женщины. Мужчины, правда, его так же не лишены.

— Пытаюсь разобраться в нотной грамоте, — совершенно честно признался ей я, не отвлекаясь от листа с примерами и объяснениями этих странных закорючек и циферок, обозначавших доли и такты.

— Зачем? — не стала скрывать удивления она.

— Я же сказал тебе вчера, что хочу подготовиться, вот и готовлюсь.

— К чему? — не сразу вспомнила и сообразила Алина.

— К поездке в твою студию.

— Но… ноты-то тебе зачем? Я думала, что ты стихи просто запишешь и мелодию напоёшь, а мои специалисты уже попытаются сделать из этого что-то удобоваримое…

— Я ответственно подхожу к любому делу, за которое берусь, — наставительно ответил ей я. Непроизвольно прорезалась моя учительская повадка. Хотя, тут не в наставительном тоне дело. Просто, я слегка отличаюсь в своём подходе от других знакомых учителей. Они считают, что надо знания вдалбливать, давить авторитетом, требовать дисциплины… Я же искренне полагаю, что работает только один единственный образовательный принцип. Причём, он куда больше армейский, чем школьный. И звучит он: «Делай, как я». То есть, только и исключительно своим собственным примером, так как дети преимущественно, обучаются копированием и запечатлением. И в этом люди не так уж далеко ушли от других животных. Только собственный личный, зачастую болезненный, опыт и копирование поведенческих матриц взрослых.

Я искренне считаю, что невозможно учить и требовать от ребёнка подтягиваться десять раз, когда сам не можешь показать ему двадцать. Ну или хотя бы пятнадцать. Невозможно учить его быть финансово грамотным и успешным, если сам перебиваешься «с хлеба на квас», имеешь просрочку по кредиту и не можешь отличить акцию от облигации, путая и то и другое с депозитарными расписками. Как можно наказывать ученика за курение и мат, если сам материшься и бегаешь на перемене курить за школьную ограду? Как можно учить ребёнка созданию крепкой семьи, если сам — в разводе и судишься с бывшей женой за алименты? Как можно навязывать здоровый образ жизни, когда ты больной и жирный? Как можно воспитывать патриотизм, если сам ненавидишь свою страну и своё правительство готов перевешать на фонарях?..

Но, что-то я отвлёкся.

— Но ноты…

— Если я берусь за какое-то дело, то делать его предпочитаю качественно, основательно и с полной самоотдачей. Поэтому — ноты. А не халтура — вроде того, что ты описала. Ведь, если мою песню превратит во «что-то удобоваримое» кто-то другой, это будет уже не моя песня. Так ведь? Логично? — всё с той же наставительностью в голосе развёрнуто ответил на её вопрос я. Как мог, развёрнуто.

— Логично, — хмыкнула она и улыбнулась. — И как успехи?

— Если честно — пока не очень, — поднял руку и почесал в затылке я. — Меня, вроде бы, начинали учить основам музыки, когда я жил в Кремле. Даже учителя специального нанимали, но…

— Но? — поддержала своей улыбкой меня девочка.

— Я предпочитал прятаться от него за шкафом, а потом сбегать на тренировочную площадку отцовской Дружины. Там, с Гриднями и Юнакам всегда было куда веселей и интересней, чем со строгим Петром Соломоновичем и его линейкой, так и норовящей пройтись по моему затылку или по ушам.

— Ему позволено было бить сына Князя⁈ — изумилась Милютина.

— Не только позволено, но и вменено в обязанность, — хмыкнул я. — У отца вообще весьма положительное отношение к телесным наказаниям в практике воспитания и обучения. Розги, горох, ремень… И не только в воспитании наследников, но и в обучении Дружины — никогда он не брезговал лично, своей Княжьей рукой вдолбить немного ума провинившемуся или нерадивому… А рука у Князя тяжёлая… — вздохнул я.

— Так то — сам, а то — какой-то безродный учитель! — не скрывая удивления подобным фактом, возмутилась Алина.

— Отец не делает особой разницы между Бездарями и Даровитыми, родовитыми и безродными. Они… мы ведь все для него… не сильно отличаемся друг от друга. Для него, Богатыря, что Витязь, что Юнак, что Бездарь — муравьи, на полчиха каждый…

— Это да, — зябко поёжилась Милютина, видимо, представив упомянутую мощь Петра Андреевича Долгорукого — одного из самых известных Одарённых не только в нашей стране, но и во всём мире.

На какое-то время между нами повисло молчание. Первой его нарушила девочка.

— Что ж, в таком случае, я просто обязана помочь тебе восполнить этот пробел в твоём образовании, Княжич Юрий. Ты ведь не откажешься принять мою помощь?

— Не откажусь, — пожал плечами я, со вздохом откладывая на стол тот лист, который держал в руках до этого. Ко мне ведь и к самому пришло понимание, что один, сам, я с этими закорючками никак не справлюсь. Максимум, на который стоило рассчитывать — это тупое заучивание готовой нотной записи мелодии в мире писателя с дальнейшими попытками воспроизведения её по памяти в мире этом. Но процесс этот, совсем не обещал быть простым и лёгким — заучить и воспроизвести непонятную белиберду куда сложнее и затратнее по усилиям, чем хоть сколько-то понятный текст.

А ведь ещё и правки потом вносить и обсуждать с Алиниными «профессионалами»…

— Отлично, — с воодушевлением, которое, впрочем, было достаточно непросто различить сквозь носимую ей постоянно «маску» равнодушной всезнающей Леди, достойной править и управлять, или настоящей Снежной Королевы, ответила Милютина, беря в руки пачку моих листов-распечаток и начиная их просматривать, прикидывая порядок обучения. — Начнём мы с начала: со Скрипичного и Басового Ключа…

* * *

Глава 37

* * *

А вот подвезли и фансервис: пустое школьное помещение, дверь которого заперта на ключ изнутри; внутри только я и шестнадцатилетняя девица со строгим миловидным лицом, чем-то неуловимо напоминающим одну… эм, не буду говорить, кого. Не так уж это и важно.

В руках у девушки тонкая гладко отполированная, поблескивающая желтоватым дорогим лаком на солнце деревянная указка. За спиной её школьная белая фломастерная доска, на которой разлинованы две строки, как из нотной тетради, одна под другой. На верхней проставлены: скрипичный ключ, размер, и полные ноты, начиная с малой октавы, проходящие через первую и заканчивающиеся во второй. На строчке под ней: уже басовый ключ и три октавы — большая, малая, первая. Совсем простенькая запись, можно сказать, начальная. Азы, мимо которых не пройдёшь и не проедешь. Всего, получается, четыре октавы из вообще использующихся в музыке девяти, просто — в двух разных вариантах записи. Иллюстрация к тому, что одни и те же звуки, в одной и той же нотации, при замене одного ключа на другой, могут быть записаны совершенно поразному…