В общем, я старался забыться, как мог, и был уверен в том, что Ревекка никогда больше не появится ни в моем кабинете, ни, тем более, в моей спальне. Осторожно попытался навести дополнительные справки о «Христианских паломниках» — был бы жив Рик, получить информацию оказалось бы гораздо проще, а сейчас приходилось обращаться к совершенно мне не известным людям, по рекомендации, конечно, но все равно не внушавшим особого доверия, я не мог и не собирался делиться с детективами всей имевшейся у меня информацией, а без этого они не очень понимали условия задачи, на столе у меня лежали четыре отчета о деятельности секты, где много говорилось о Ревиво и его завиральных идеях, о нынешнем главе «паломников» Кошениле, личности, насколько я понял, совершенно бесцветной, и ни разу не было упомянуто имя Ревекки Браун.

В отчетах я нашел телефонные номера нескольких офисов «паломников» и позвонил по всем, называя каждый раз новые имена и представляясь то репортером, то поклонником идей мэтра Ревиво. Со мной говорили вежливо — до тех пор, пока я не спрашивал, как найти мисс Ревекку Браун из опекунского совета. Никто не знал этого имени — во всяком случае, если верить голосам, сразу становившимся отрешенными, лишенными былых вежливых интонаций.

Конечно, я провел полный контекстовый поиск во всех телефонных и адресных книгах Аризоны — без результата, — а потом перешел к другим штатам, но по мере удаления поиска от Финикса надежды мои уменьшались, причем по вполне физическому закону: обратно пропорционально квадрату расстояния.

Я не пропускал полицейских хроник ни в «Финикс пост», ни в других более или менее осведомленных газетах и по телевидению следил за всеми новостными каналами. Я не думал, что «паломники» способны расправиться с Ревеккой — это было глупо, — но все равно изучал криминальную хронику.

После казни Бойзена зла в мире не стало меньше ни на йоту. Чего и следовало ожидать, конечно, вся эта история изначально не стоила того, чтобы относиться к ней серьезно. «Паломники» были обычными религиозными фанатиками, а идеи у фанатиков такие, что нормальным людям не понять. Чтобы убедить себя в этом окончательно, я перечитал Библию, чего не делал вот уже лет десять — во время процесса Бойзена мне, конечно, приходилось заглядывать в оба Завета, но не для философского осмысления содержания, на что у меня тогда и времени не было, а для поиска соответствовавших случаю цитат.

После Библии я взялся за религиоведческую литературу и прочитал несколько досадно бездарных, на мой взгляд, трудов, подписанных, впрочем, известными учеными-теологами и даже одним физиком, Нобелевским лауреатом, ударившимся на старости лет в религию и ставшим одним из самых серьезных ее адептов и интерпретаторов.

Разумеется, о противостоянии Бога и Дьявола сказано было много, но на тысячах страниц разнообразного по стилю и уровню мудрости текста я так и не нашел ничего для себя нового. И конечно, ни слова, подтверждающего идею спасения мира с помощью убийства Князя Тьмы.

Прошли два судебных разбирательства, которые я без труда выиграл. Джемма, по-моему, собралась замуж — во всяком случае, в офис она являлась, как на званый ужин, и сразу после пяти исчезала, иногда даже не попрощавшись, чего раньше с ней никогда не случалось. Я не задавал вопросов и, соответственно, не получал ответов, но незадолго до Рождества просто формальности ради поинтересовался, не согласится ли Джемма провести со мной вечер в любом ресторане по ее выбору. А перед этим мы могли бы посмотреть любой — опять же, по ее выбору — фильм в любом из кинотеатров Финикса. Я был уверен, что Джемма сошлется на то, что занята, но она неожиданно — и мгновенно, чего я вообще не ожидал! — согласилась и сразу же, будто обдумывала мое предложение задолго до того, как оно было сделано, назвала мюзикл «Чикаго» в кинотеатре «Олимпик» и ресторан «Мефисто», в котором наверняка не была ни разу, поскольку я ее там никогда не видел, и слышать о котором, по идее, не могла тоже — во всяком случае, от меня.

Вечер удался. «Чикаго» мне понравился, хотя я и не мог бы объяснить, чем именно — просто входил я в зал с одним настроением, не грустным, но скорее меланхоличным, а вышел взбодрившийся, готовый на подвиги, в том числе сексуальные, в том числе с собственной секретаршей, на которую я давно заставил себя смотреть, как на канцелярскую принадлежность. Цвет ее кожи, во всяком случае, прекрасно гармонировал со светлошоколадномым цветом стола, за которым она сидела, и шкафами, в которых хранились старые папки.

В «Мефисто» тоже было хорошо. Я спросил Джемму, не собирается ли она замуж, она странно на меня посмотрела, и я перевел разговор, оставив на потом вопрос о том, почему она столько времени вела себя на работе, как чужая и недоступная невеста. Господи, тут и спрашивать было не о чем — мало ли какие уловки придумывают женщины, чтобы привлечь внимание мужчины! У Джеммы это определенно не получалось, и, возможно, она считала, что виной расовые предрассудки, а у Ревекки получилось мгновенно, ей достаточно было на меня посмотреть…

Напрасно я вспомнил в тот вечер о Ревекке. За несколько месяцев я о ней не то что забыл, но загнал воспоминания в дальний угол сознания. Не нужно было, чтобы она оттуда выходила, но разве Ревекка когда-нибудь спрашивала о том, как ей поступить? Она вышла и села с нами рядом за столик, и была рядом весь вечер, пока мы с Джеммой танцевали, и стояла рядом, когда часа в три ночи мы вышли на морозную улицу, где было шумно, будто вечер только начался. Джемма ждала, что я скажу: «Поедем ко мне». Я и хотел сказать именно это, но Ревекка дернула плечом, и у меня с языка сорвалось: «Я провожу вас, поздно, и утром мне надо прочитать кое-какие документы».

Кому как не моей секретарше было знать, что ничего срочного перед рождественскими каникулами меня не ждало? Мог бы придумать отговорку поинтереснее. «Доберусь сама, спасибо», — с этими словами Джемма повернулась ко мне спиной и оставила одного со своими мыслями и стоявшей рядом Ревеккой, которая, хотя и была воображаемым призраком, но вела себя, будто женщина из плоти и крови: дотронулась до моей щеки теплой ладонью, и мне стало хорошо.

Я подумал, что на месте Джеммы я бы утром подал заявление об уходе, понадеялся, что она этого не сделает, обещал себе позвонить ей через пару часов, когда она придет в себя, но не сделал этого, потому что, вернувшись домой, повалился в постель, с трудом заставив себя раздеться, и заснул, как принято писать в дурных романах, раньше, чем голова коснулась подушки.

В ту ночь мне явился первый кошмар.

Я проснулся в липком поту, и хотя это выражение часто используют авторы бульварных романов, я просто не могу подобрать другого, более подходящего. Мне было жарко, и я весь дрожал от холода. Пот струился между лопаток, как по узкому руслу и вмерзал в тело, я не понимал, как жар и холод могли существовать во мне одновременно, и этот страх двух жизней, двух сознаний, двух восприятий, страх шизофренической раздвоенности привел меня в чувство быстрее, чем переливистый звон и телефона, и мобильника.

Скатившись с кровати, я поднял телефонную трубку, а мобильник отключил, чтобы его верещание не мешало разговаривать.

— Шеф, — сказала Джемма, — извините, что звоню домой, но по мобильному вы не отвечаете, а здесь клиент уже полчаса носом землю роет и грозится найти другого адвоката.

— Черт, — сказал я, взглянув на часы. — Извини, я проспал. Это Риксон? Задержи его, я еду.

Память мобильника была забита оставленными сообщениями. Джемма звонила три раза в последние четверть часа. Я прослушал информацию, стоя под душем и прикрывая телефон от водяных струй пластиковым мешочком. На завтрак времени не оставалось, а о ночном кошмаре, вырубившем меня из реального мира, я вспомнил в машине.

Что это было?

Собственно, я знал — что, но все равно этого быть не могло. Если есть где-то потусторонний мир, то душа Бойзена, конечно, оказалась в самом жутком круге Ада, потому что только там ей и место, но разве в какой-нибудь из прочитанных мной книг или прослушанных по телевидению воскресных проповедей Ад был таким, каким я увидел его глазами Бойзена?