Ревекка молчала, я тоже не проронил ни слова, обдумывая шаг за шагом наши поступки — Ревекки и свои собственные — и все больше утверждаясь в мысли, которая теперь казалась мне единственно возможной и объяснявшей все обстоятельства дела. Включая смерть Бертона. Включая и мою собственную смерть, если я сделаю шаг в неверном направлении.

Мы вернулись в Монтеррей поздно вечером и сняли два номера в гостинице «Трокадеро». Мне дали обычный на третьем этаже, а Ревекка потребовала люкс и получила — на пятом. Похоже, она не хотела ни общаться со мной, ни находиться от меня на таком расстоянии, чтобы я мог заподозрить с ее стороны желание как-то сблизить наши отношения.

Билеты в Финикс я заказал, как только мы прибыли в Монтеррей, и забрал их у портье, спустившись в холл и ожидая, когда появится Ревекка. Пойти со мной в ресторан она все-таки не отказалась.

Мы заняли столик в дальнем углу; если кто-то захочет подослать к нам — ко мне, если быть точным — наемного убийцу, то лучшее место найти было трудно: я представлял собой прекрасную мишень, если стрелять со стороны входной двери. Я сел так, чтобы пуля, если это действительно произойдет, попала мне в лоб, а не в затылок. Я очень надеялся, что мои страхи беспредметны, но не мог заставить себя не думать о том, что тот же убийца, который расправился с Бертоном, теперь следил за каждым моим движением.

Официант принес кувшин с соком, наполнил бокалы, положил меню.

— Вы правы, Ревекка, — сказал я, — мне следовало бы говорить только о себе.

Ревекка молчала, изучая огромный лист меню, в котором, по-моему, не было ничего интересного, во всяком случае, ничего специфического, говорившего о том, что мы находимся в Мексике, а не в средней руки ресторанчике на Восьмой улице.

Чувствуя себя в какой-то степени свободным от чар, я выпил полный стакан сока и продолжал развивать свою мысль:

— Я представился Аните, она знала, что я защищал в суде ее мужа. Может, даже видела меня по телевизору. А вы не представились. Самым естественным для Аниты было подумать, что я приехал с секретаршей, верно? Но она обращалась к вам, отвечая на мои вопросы. Она ведь уже видела вас, я прав? И потому ко мне отнеслась без доверия, поскольку ваше присутствие не позволяло ей говорить то, что, возможно, она хотела бы или могла сказать. Вы потому и отправились со мной, чтобы не позволить Аните говорить. Вы задали ей вопрос, который задал бы и я, но вы меня опередили и все испортили. Почему, Ревекка?

Она положила лист меню на стол и спросила:

— Наш самолет в восемь двадцать?

— Да, — сказал я, сбившись с мысли. Так всегда с женщинами: выстраиваешь логическую цепочку, а она задает не относящийся к делу вопрос или произносит реплику, которую решительно нечем парировать.

— Мы должны приехать в аэропорт за час до вылета, — сказала Ревекка, глядя поверх моей головы. Мне не хотелось оборачиваться, но, насколько я помнил, там, куда она смотрела, висела картина местного авангардиста, изображавшая, судя по буйству и безумию пятен, то ли Судный день, то ли момент Сотворения мира, а может, оба события сразу.

Она опустила взгляд и посмотрела мне в глаза. Госпожа Браун боялась. Она не просто чего-то боялась, она была в ужасе.

— Что… — сказал я. — Что с вами?

— Сейчас, — проговорила она одними губами, — извините… Мне нужно…

Туалетные комнаты находились — на это я обратил внимание, когда мы вошли в зал, — рядом с дверью, которая вела, видимо, в административные помещения: на левой было что-то написано по-испански, на правой изображены традиционные мужчина и женщина. Если Ревекке нужно было в женскую комнату, ей следовало пойти направо и обогнуть первый от стены ряд столиков. Вместо этого она обошла столик, взяла меня под руку и повела к двери — это было самое удивительное, она меня вела, и я шел, ощущая себя в том самом тоннеле, в котором оказываешься, как утверждают, после смерти, и где можешь идти только в одном направлении — к свету в далеком конце. Здесь тоже возник свет — точнее, точка притяжения, в направлении которой я только и мог перемещаться, влекомый странной силой, которую не мог определить — вроде бы это была Ревекка, я хотел ей помочь, а в результате она помогала мне достичь чего-то, что совсем недавно было дверью в зал ресторана, а сейчас стало воротами в пылающую бездну: откроешь, ослепнешь от адского пламени и упадешь лицом вперед на шипящую сковороду, где тебя будут поджаривать в масле долгую и несчитаемую вечность. Наверно, ужас перед этой возможностью и пылал во взгляде Ревекки, значит, она знала, какой ад нас ждет, а я еще не понимал, но тогда почему она позвала меня за собой, и почему я пошел, не раздумывая, дошел до двери, потянул ее на себя, Ревекка подтолкнула мою руку, будто хотела, чтобы мы с ней быстрее оказались там, куда я вовсе не торопился попасть, и там, в холле, а может, это был не холл, а чистилище, да, скорее всего это было именно чистилище, нас ждали те самые монстры, ужас перед которыми заставил только что Ревекку подняться со скалы, на которой мы с ней проводили свое лучшее в жизни время, у монстров не оказалось тел, но зато были огромные плотные осязаемые и дурно пахнувшие серой души, окружившие нас и повлекшие за собой в холод и мрак, а вовсе не в кипящую топь, и контраст между ожидаемым и реальным оказался таким неожиданным, что я остановился — точнее, я точно помнил в течение какого-то времени, что хотел остановиться, но земное притяжение почему-то влекло меня не вниз, а вперед, и Ревекка подталкивала меня сзади, я ощущал на своей спине ее теплую ладонь, а потом, в холоде и мраке той неизвестности, куда я шел не по своей воле, ладонь Ревекки становилась все жарче, и мне показалось, что на моей спине тлеет рубашка, отчетливо запахло паленым, но я не сразу потерял сознание, я еще сделал несколько шагов и оказался наконец там, куда меня вела Ревекка — почему-то мелькнула мысль, что это женская туалетная комната, я еще удивился тому, что мне-то делать здесь решительно нечего, но и уйти я уже не мог, потому что вокруг была темнота, окутанная тишиной, как ватным одеялом.

Я перестал видеть, слышать, а потом и чувствовать.

В Аду было жарко, по спине стекал пот, а может, это была кровь, потому что с меня с живого содрали кожу, и мне очень бы не хотелось увидеть сейчас себя в зеркале.

Мысль показалась настолько странной, что я сразу пришел в себя — будто включился, точнее, будто какой-то тумблер перевел в моем сознании искаженную реальность в нормальную.

Я увидел над собой низкий потолок машины, где-то рядом, то ли сзади, то ли впереди, то ли подо мной урчал мотор, а я лежал на откинутом сидении и пытался сдержать неожиданно охвативший меня озноб. Может, трясло не меня, а машину?

Я повернул голову — сначала вправо, потом влево, — мне так хотелось увидеть знакомое лицо и глубокий темный взгляд, но и справа, и слева были стены, не вертикальные, а плавно изгибавшиеся, а сверху был ряд плафонов, и я наконец понял, что нахожусь не в автомобиле, а в небольшом самолете.

Я попытался приподняться на локте, но не сумел и не мог понять почему. Голова была относительно ясной, какие-то облачка дурмана в мозгу еще плавали, то и дело сбивая с мысли, но я мог рассуждать и, конечно, сразу рассудил, что, будучи полным болваном, поддался элементарному внушению, подкрепленному действием химической гадости, подсыпанной мне в бокал с соком, потому что больше никуда ничего, насколько я помнил, Ревекка мне подсыпать не могла.

И значит, мое предположение оказалось правильным. Глупо было, наверно, высказывать его прямо, нужно было дождаться возвращения в Финикс… Нет, я вспомнил почему так поторопился рассказать о своих выводах. Мы были с Ревеккой вдвоем, и я рассчитывал на неожиданность, на то, что смогу заставить ее признаться, а потом наводящими вопросами вытащить нужные мне сведения. Это была обычная тактика, с женщинами она почти всегда проходила без каких-либо сложностей, я раз тридцать или больше в своей практике прибегал к этому методу и в судебных заседаниях, во время перекрестных допросов, и в адвокатской комнате, оставшись с обвиняемыми один на один, и у себя в офисе, когда видел, что клиент говорит не то, что думает, и мешает мне делать то, ради чего он же меня и нанял.