Подминаю подушку под голову, чтобы придать ей какую-то более-менее удобную форму. Крестная спит, а вот мне не до сна. Я уже и забыл, как это здорово – просыпаться и о чём-то думать, а не лезть в телефон, чтобы что-то там посмотреть. Может быть, отец Александр действительно прав и необходимо остаться здесь пожить недельку, а то и две? Но внутри меня что-то скребет и подталкивает к необходимости ехать. Мысли, тягучие и тяжелые, словно горячий металл, заставляют провалиться в забытье.

– Просыпайся, крестничек, день уже начался, а ты еще спишь.

До меня наконец-то доходит осознание произошедшего. И я сумбурно начинаю рассказывать крестной о том, что произошло, про Олю и про то, что я к ней чувствую, точнее, чувствовал. И про ее значение во всей этой истории…

Крестная обнимает меня и гладит по голове, а я совершенно не отстраняюсь. Она тихо, словно нас могут подслушать, говорит:

– Любить и уважать человека за его достоинства может любой, а вот делать это, несмотря на недостатки, с которыми не можешь примириться, – вот это и есть настоящее испытание для любви.

– Крестная, но ее больше нет.

– Так в этом-то любовь и заключается.

– В смысле?

– Ну что тут непонятного? Ты ведь вроде большенький у меня уже, а всё еще как дите малое. Любить человека, когда он есть, – это ведь просто и понятно, а вот любить то, что он оставил в тебе, те изменения в лучшую сторону, которые произошли благодаря ему, – вот это и есть настоящая любовь.

Я копаюсь в себе, пытаясь понять, что же осталось во мне от Ольги, – и не нахожу ничего. Внутренне соглашаюсь, что крестная права, но мысли не чувствуют твердой поверхности фактов, и «я слышу, как страшно трещит подо мной ненадежный октябрьский лед». Музыки нет, а песня Кормильцева «Живая вода» приходит почему-то в голову.

Крестная смотрит на меня. В ее спокойном лице, в глазах всё живет и дышит. А я ощущаю себя брошенным мишкой, у которого оторван нос, порвано ухо, болтается лапа, а еще – самое главное – нет хозяина. И мне вспоминается рассказ мамы, как когда-то в детстве – история эта произошла так давно, что я знаю ее только благодаря ей, – я очень сильно заболел. Меня отвезли в инфекционную больницу, и со мной был мой мишка – маленький коричневый медвежонок, которого мне подарила крестная. Моя любимая и в то время единственная игрушка. Температура была под сорок два, мама думала, что я умру, и, наверное, все так думали, но я почему-то выжил. Пошел на поправку, но только вот, когда меня выписывали, все вещи должны были остаться в больнице – и мишка, мой лучший и единственный друг, тоже. Как же я плакал, как горевал! Мама купила мне и принесла точно такого же мишку, но мой мишка – он остался там, а вместе с ним и что-то внутри меня осталось с ним. И вот сейчас я пытаюсь нащупать, вернуть это, но ничего не получается.

– Ну, так что ты решил?

Я не могу изменить ни себя, ни себе. Я привык действовать. Если есть проблема, то ее надо решать, если ее не получается решить сразу, надо найти или способ решения, или того, кто поможет это сделать. Мишка, видимо, так и не вернулся и, наверное, не вернется уже никогда. Трещина растет.

– Я должен уехать в город.

Крестная молча достает из-под кровати пакет и кладет рядом со мной. Нам не надо ни о чем больше говорить, всё и так понятно без слов. Я выбираю дорогу, по которой шел всегда, и сворачивать не намерен. Дождь – это просто очередной фактор, который скорректировал мою траекторию движения, но даже он пока не в силах меня остановить.

Крестная уходит, раскрываю пакет. В нем чистые вещи, новая маска, кошелек, паспорт, ключи от дома; часы, стрелки которых показывают время, когда произошел взрыв, и телефон, который, судя по разбитому экрану, возможно, уже никогда не включится. Среди вещей лежит записка от крестной, я узнаю ее почерк – он хорошо знаком мне с детства по открыткам, которые она дарила мне в день рождения. На бумаге четко прописан алгоритм, как и куда мне идти, чтобы выбраться к дороге, где ходит рейсовый автобус до города.

От гостиницы надо повернуть налево и пройти по грунтовке до асфальта, дойти до перекрестка и повернуть снова налево. Дорога спускается к мосту, по которому может проехать только один автомобиль. Дождь стучит, а я думаю о том, что произошло в городе за две недели моего отсутствия, но почему-то ничего не могу спрогнозировать – может быть, оттого, что все переменные в моем уравнении удалены и я снова стою у начала пути. Люди боятся правды. Боятся потому, что только правда делает всё простым и понятным. Ложь всегда только всё усложняет и запутывает. Но только вот главный вопрос заключается в том, насколько ты хочешь узнать правду, если всё время жил во лжи, если ты уже так привык, что не можешь без вранья даже самому себе…

Перехожу мост. Справа от меня черное поле. Оно шевелится и поблескивает. Мне становится страшно. Я слышу негромкое «гар-гар». Черное поле состоит из птиц, и, судя по звукам, которые они издают, это грачи. Но почему их так много и почему именно здесь?

Дождь сопровождает меня до остановки. Наконец-то я под навесом! Опасность, о которой говорят все СМИ, кажется надуманной до тех пор, пока дождь не коснется тебя или кого-нибудь из твоих близких. На остановке висит расписание. Если бы у меня был работающий телефон, я мог бы отследить, где сейчас движется транспорт, и точно понять, когда надо выйти из-под козырька, а поскольку у меня нет ни телефона, ни часов, то приходится реагировать на любой шум на дороге.

Время исчезло, его нет. Я выпал из жизни, выпал из времени. Остались только дождь, я и надежда на автобус, который должен когда-нибудь да приехать.

Наконец к остановке подъезжает желтый фыркающий монстр – я даже и представить себе не мог, что эти модели автобусов еще на ходу. Круглые фары пронизывают морось. Мне кажется, что после того, как я окажусь на пассажирском сиденье автобуса, он точно больше никуда не поедет, но, оказывается, я заблуждаюсь. Как только занимаю свободное место, ко мне подходит кондуктор, и мы начинаем движение.

– Вы куда?

– До города.

– Сто двадцать три рубля пятьдесят шесть копеек.

Открываю кошелек, в котором бумажные деньги, положенные крестной. Я отвык от наличных и пользуюсь телефоном для оплаты, но мой аппарат не работает, да и в автобусе не видно терминала: здесь в ходу настоящие ценности, а не цифровая валюта. Протягиваю двести рублей:

– Сдачи не надо.

Старушка смотрит на меня с каким-то испугом, словно я прилетел с другой планеты. И чуть в сторону произносит:

– Мне чужого не надо.

Отрывает билет и протягивает сдачу. Складываю мелочь в кошелек и поворачиваюсь к окну. Это неожиданное появление человека с совершенно, как мне казалось, утраченной функцией вызывает у меня улыбку. Видимо, цифровизация не проникла еще так глубоко, и это, безусловно, радует. За окном мелькают поля. Вторник. Сентябрь. Не помню, какое число.

Смотрю через стекло и почему-то думаю о том, как выгляжу с обратной стороны. Мы смотрим на жизнь и окружающий нас мир через стекла, которые меняются в зависимости от нашего настроения и окружающих людей. Странно, должно быть, видеть и не понимать, что перед тобой на самом деле. Но кто об этом задумывается? Каждый раз нам кажется, что мы видим настоящую реальность, но проходит время, меняемся мы, и то, что было простым и понятным, становится совершенно другим. Кто же тогда является объективным? Видимо, стекло, которое видит обе стороны мира. Наверное, для того, чтобы нормально жить, нужно быть точно таким же стеклом? Но только вот в стекле есть один недостаток – это хрупкость. А я вытравил из себя хрупкость.

В дороге время тянется по-особенному мучительно, если ты едешь в автобусе один. Водитель не торопится, да оно и понятно: дождь и мокрый асфальт не позволяют ехать быстро, и мы движемся с черепашьей скоростью. Я смотрю на других пассажиров: все они погружены в телефоны, словно весь их мир сузился до черного окошка.