Один раз, когда Кирилл закончил дела в судмедэкспертизе и ждал Жеку, ему представился случай заговорить с молодой медсестрёнкой. Он принялся её окучивать, и дело шло успешно. Но тут подоспел Палашов и в одно мгновение разрушил все его чары просто своим присутствием. Он не подал виду, как огорчён. Даже влюблённая в него Сашура менялась в лице, стоило к ней приблизиться Палашову. Он постоянно чувствовал себя в тени старшего товарища, хотя дела вёл не хуже. Подумаешь, чуть ниже, неприметнее, темноглазее, не такой шутник, зато плечи такие же крепкие, взгляд твёрдый, воля стальная, по зубам может дать не хуже, да и по части женщин не плох, вроде бы не от чего страдать самооценке. И всё же Палашов его затмевает. Особенно в глазах женщин.

Отношения у них дружеские, доверительные. Кир не выдержал и поделился с Жекой беспокойством, открыто признался сопернику, что проигрывает, на что тот ответил:

— Прости, дружище. Ничем не могу тебе помочь. Это совершенно неконтролируемый процесс, сродни какому-нибудь торнадо. Неужели ты думаешь, мне хочется влюбить в себя всех женщин? Мне приятно, что я им симпатичен, но не более того. Поверь, найдётся такая, для которой ты будешь единственный. Бродит просто где-то пока, не знает, что её Кирюха тут мается.

Месяц назад совершенно стихийно Жека предложил ему составить компанию, когда выдалась возможность встретить «самую обворожительную» женщину Венёва с работы. Недолго думая, Кирилл согласился. Любопытно всё-таки, кто сейчас подкаблучивает занятого следака. Ему со своего места, ох, как хорошо известны трудности таких взаимоотношений!

И вот они отправились на Кольцевую улицу в пекарню. Женщину о встрече не предупредили. В здании пекарни в небольшом помещении приютился магазинчик с хлебом, пирожками и кое-каким избранным тульского производства провиантом. В нём мужчины прикупили по самсе с курицей, вышли и встали в сторонке у забора поджидать подругу. Пока женщина, очевидно, собиралась домой, мужчины подкрепляли силы произведёнными ею вкусностями. Вот только курицы в той самсе почти не оказалось, хотя в названии её наличие чётко значилось. Помимо чёрного перца с луком прослеживались, как иногда пишут на упаковке, «следы» курицы в виде хрящиков и жил. Получалось, они ели не самсу с курицей, а самсу со следами курицы и кунжутом.

— Вот так всегда, — ухмылялись они, — напишут одно, а подадут другое.

Едва они закончили шевелить челюстями, как на выходе из пекарни показались две женщины.

— А вот и моя Любаня, — пробормотал Жека, и почему-то эти слова встревожили Кирилла. Он посмотрел на товарища, пытаясь понять, которую из двоих тот имеет в виду. Он смекнул, что Палашов смотрит на невысокую пышную крашеную блондинку, а потому решил присмотреться к её напарнице, высокой худощавой шатенке с разметавшейся от ветра чёлкой. Вглядываясь в лицо, он размышлял, не мог ли видеть её раньше, ведь Венёв — некрупный городишко.

Когда она заметила мужчин, глаза её просияли, остановились на Жеке. Вот так, он ошибся. Любаней оказалась вот эта красотка, на которую он бы с радостью запал, не будь она Любаней.

— Вот, Светик, это мой Женька, — сказала шатенка приподнятым голосом, приобнимая Палашова и целуя в щёку. — А это…

Она озадаченно повернулась к Кириллу.

— Кирилл Бургасов, его коллега, о котором он, вероятно, не раз рассказывал, — подсказал Кир.

— Очень приятно, мальчики. Но я побегу, а то мне ещё Борьку из садика забирать, — приветливо и торопливо промолвила Светик с улыбкой, и действительно скорёхонько засеменила в сторону улицы Белова.

— Ну что, мальчики? — по голосу женщины чувствовалось, что сюрприз Палашова удался.

И в Кирилле будто правда очнулся мальчик, и он, пустив в грудь побольше воздуха, неожиданно даже для самого себя спросил:

— Что это, Люба, у вас в самсе совсем нет курицы?

Палашов постарался запрятать подальше рвавшуюся наружу скользкую улыбочку. Люба посмотрела внимательно, как смотрят строгие умудрённые женщины поверх очков, и ответила жутко притягательными пухлыми губками:

— Когда начальство курицу даст, тогда и будет вам в самсе куриное мясо.

При этом она смахнула Кириллу с уголка рта крошку, которая там так некстати прилепилась, изящным мизинцем. Больше ничего делать не потребовалось, потому что этим непроизвольным жестом она отняла у Бургасова его пустое глупое сердце, чтобы заполнить его собой и царствовать там безраздельно. А рассмеявшийся Палашов спросил:

— Идём домой?

— У тебя на кухне только две табуретки, — возразил страшно смущённый Кирилл.

— У меня ещё стулья есть. Вполне транспортабельные.

— И широкий диван! Но это вы как-нибудь без меня.

Господи, ну кто его за язык-то тянет?

Люба снова посмотрела на него взглядом учительницы, которая недовольна проделками нерадивого ученика, и взяла Палашова за руку.

— Пойдём, Жень. Пусть себе идёт домой этот чумовой парень. Как-нибудь без него обойдёмся.

Палашов освободился от Любы на минуточку, чтобы выполнить ритуал прощания с Кириллом. В него входило крепкое рукопожатие и плотное мужское касание плечом плеча.

— Бывай, брат!

Эти слова, произнесённые товарищем, будто решётку возвели между ним и Любой: как отбить женщину у друга, тем более у брата? А уж у Палашова ему точно не отбить!

Тогда он развернулся и пошёл прочь, твёрдо намереваясь не искать с полюбившейся ему женщиной встреч. Правда, через пару шагов обернулся.

— А я поговорю с вашим начальством!

— Поговорите, поговорите! А то я сама устала уже воздух сотрясать! Вас они точно послушают!

Больше он её не видел, но его сердце вот уже месяц нет да нет жалобно поскуливало.

X

Август 2001 года.

Перед отъездом Палашов успел наспех привести в порядок томик уголовного дела об убийстве Себрова, написать пару запросов участковому на Глухова и Ваню, отдать в суд ходатайство за подписью прокурора о взятии под стражу Тимофея и снять копии с протоколов. С этими копиями следователь и отправился в следственный кабинет СИЗО.

Пустые серые стены, простой стол с металлическими ножками, два деревянных стула с жёсткими сиденьями, стоящие друг напротив друга через стол. Следователь устроился лицом к выходу. Положил папку с документами на стол перед собой, справа от неё — пачку сигарет с зажигалкой. Он предвкушал, кто сейчас предстанет перед ним. Впрочем, фотографии он уже видел. Их надо будет переснимать. Лицо Глухова на них всё изуродовано оплеухами Марьи Антоновны и Захара Платоновича.

Ждать долго не пришлось. Раздумья прервал скрип и лязг замков и дверей. Спустя минуту конвойный, молодой сбитый парень среднего роста, новенький, Палашов видел его впервые, ввёл подследственного и вышел за металлическую дверь. «Вот он какой ты, Глухов!» Опухоль с лица уже сошла, но по щекам и лбу плавно переливались пятна из трёх, если не больше, цветов: синего, коричневого, зелёного, жёлтого. Было своего рода ребусом отыскать на лице подследственного нормального цвета пятнышко. В левом углу губы кровь запеклась крупной болячкой. Тимофей помедлил у порога. Следователь и заключённый смерили друг друга пытливым взглядом. Палашов указал Глухову на стул. Тот прошёл и сел, сохраняя внешнее спокойствие. Следователь подождал. Сталь глаз пронизывала противника, который также изучал его. Убедившись, что Глухов не собирается первым начинать разговор, делать каких-либо заявлений и признаний, не спеша открыл папку и со дна достал чистые листы бумаги, вынул и бросил на них ручку. После этого взял пачку с сигаретами и протянул обвиняемому:

— Курите.

Тимофей тут же воспользовался предложением и закурил, сузив глаза на следователя. Зажигалка отправилась в пачку.

— Спасибо. — Протянул пачку назад.

— Я следователь. Евгений Фёдорович Палашов.

Глухов кивнул понимающе.

— Итак, Тимофей Захарыч, вы отказались от защитника. Почему?

Глухов кашлянул и ответил: