— Не смей умирать, ты понял? — сердито шепчет она, склонив к нему голову. — Дерись, давай! Отмахаемся! — И уже мягче, умоляюще: — Только не в этот раз. Только не в этот раз!

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Последние дни уходящего лета

Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб.

А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щёку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду; и кто принудит тебя идти с ним одно поприще, иди с ним два.

Евангелие от Матфея. Глава 5, 38–41.

I

Август 2001 года.

Путь бежал холмами да перелесками. На дороге рытвины, промоины, колдобины, тележная колея устроили машине настоящую свистопляску. Хорошо ещё выветрило. Только изредка попадались иссохшие лужи. Трава торчала неровными прядями и приветливо покачивалась. Так встречали Палашова просторы нашей земли. Уже битые полчаса он канителился на своей серой «девяточке», ВАЗ-21093, по просёлочной дороге. Мысли его, словно пыль из-под колёс, оседали где-то позади.

Перед глазами прыгала не одна дорога, но вздымались любовной волной белые плечи и каштановые волосы Любы, последней его сожительницы. Томная французская музыка с журчащим тембром Патрисии Каас¹ с кассеты, подаренной молодой женщиной, питала воображение. Из животных Любушку хотелось сравнить с красивой породистой лошадью — стройная, дорогая, норовистая. Такая привычнее бы смотрелась в композиции с экзотическим пейзажем — на берегу моря, возле пальм, — или на арене, но только не посреди рощиц средней полосы. Она носила высокий хвост и разобранную на две половины мягкую длинную чёлку. Волосы живописно рассыпались по худым плечам. Губы напоминали две взбитые подушечки и почти всегда влажно блестели, зазывая к поцелую. Маленьким островком в океане виднелась чёрная родинка на правой щеке. Люба пекла пирожки в венёвской пекарне², и руки её тепло и вкусно пахли свежей выпечкой. Палашов познакомился с ней в магазине. Он проставлялся на работе по поводу дня рождения (ему исполнялось двадцать восемь лет) и собирался купить достойный случая торт. На лице его, освещённом витриной, видимо, читалось такое затруднение, что женщина, проходившая рядом, решила помочь. В знак благодарности она была приглашена на праздник, но приглашение отклонила. Люба упёрлась наманикюренным пальчиком ему в грудь и предложила: «А хочешь, встретимся вдвоём, посидим в кафе? Жена, дети не будут ревновать?» Он улыбнулся и ответил: «Мы придём всем скопом. Делать нечего, съедим по котлетке». «Как остроумно!», — нахохлилась она. Они встретились на следующий день и обменялись подарками. Она ему — цветы, он ей — ключи от квартиры. Оба не любили церемоний. Люба только спросила: «А что, если я тебя обкраду?» «Попробуй», — ответил он, насмешливо глядя ей в глаза. На второй день она уже жила у него. Люба не блюла порядка, готовила отвратительно всё, кроме сладкого, но ему была нужна не служанка и не кухарка, а женщина. Следы её пребывания встречались повсюду в виде брошенной на тумбочке заколки, капроновых носочков на углу стула, розовой баночки с кремом у зеркала; они доставляли наслаждение своим присутствием, ничуть не раздражали. Ему нравился едва уловимый запах её духов. А какой потрясающий массаж она делала, называя его «вдохновением»! «Ну что, вдохновения немножко?»

Они, ни о чём не договариваясь, жили вместе два месяца до этой командировки, и не успели друг другу наскучить. В любовных делах она была львицей. Но почему она была ещё не замужем? Не хотела? Не предлагали? А, может быть, просто не нашлось льва? Хотя это ещё не причина, чтобы не выходить замуж. Многие женщины и с котами живут — и ничего. «Да ведь и я не лев, — подумал мужчина, — и как она уживается с моей волчьей породой? Хотя какая она волчья? Я уже столько женщин сменил. Ни один волк себе такого бы не позволил. Просто я в поиске. У животных всё просто. Вот он волк. Вот они волчицы. А у людей попробуй разберись».

Палашов потянулся рукой на соседнее сиденье, где валялась пачка сигарет, и, не отрывая глаз от дороги, вытянул одну, как он называл, «верблюдину»³ в рот. Поджёг прикуривателем. Пустив облако дыма, он подумал: «Ну, скоро там эта Заплюевка?» Конечно, местечко, куда он ехал, называлось иначе, но это, по его мнению, было самым подобающим названием.

В час дня, в самое неподходящее время, в разгар их с Любушкой любовной чехарды, раздался телефонный звонок. Палашов неохотно ссадил свою обольстительную наездницу и подобрался к тумбочке, на которой угнездился кнопочный телефонный аппарат, выполненный по последнему слову техники. На проводе был начальник следственного отдела Леонид Аркадьевич Лашин. Его назначили ответственным от руководства, и он дежурил в это воскресенье.

— Извини, Евгений Фёдорыч, что вырываю тебя из сладких объятий выходного. Тут такое дело… Подъезжай, введу в курс. До завтра не терпит — подозреваемые разбегутся, если уже не разбежались. Да, и захвати сразу смену белья на пару суток. Поедешь в командировку.

— Лечу во весь опор. Ждите через полчаса.

— Жду.

Палашов поцеловал Любушку и со словами «извини, командировка на пару суток» помчался в ванную. Через семь минут выскочил оттуда, буквально запрыгнул в синие джинсы, быстро пробежался пальцами по всем петлям голубой рубашки, заталкивая в них пуговки. Затем натянул серые носки. Быстро покидал всё самое необходимое в коричневый кожаный чемоданчик. Продрал пару раз кудри редкой расчёской, которая сразу после отправилась за остальными вещами. Повесил на плечо серый джемпер. Рванул в коридор.

Любушка, которая продолжала нежиться в постели, засмеялась вслед:

— Ну, просто пожарная команда, а не следственный отдел!

— Не скучай, — отозвался Евгений Фёдорович, обуваясь в коричневые туфли и хватая ключи от машины, — скоро вернусь.

И он выскочил из квартиры. И сам не заметил, как оказался возле старого кирпичного одноэтажного здания районного следственного отдела, по иронии судьбы расположившегося входом на улице Свободной, занимавшего правое крыло п-образной постройки вдоль улицы Коммуны. Постройка в конце крыла уже возвышалась на высоту двухэтажки, так как улица плавно сползала к долине реки Венёвки. Пролетел по коридору несколько дверей и вихрем ворвался в кабинет.

— Здравствуй, здравствуй, Евгений Фёдорыч, заходи, садись.

Леонид Аркадьевич был мужиком что надо. Не задавался, любил похохмить, дело излагал ясно и кратко. Ему под пятьдесят. Гладковыбритый кругленький живчик с залысинами на лбу, с маленькими улыбчивыми глазками и довольным выражением лица. Занимал он одну из просторных комнат в здании отдела. Палашов частенько посиживал с ним за длинным столом. Впрочем, там вся команда собиралась регулярно.

— Ну что, старичок-боровичок, не ссохся ты у нас ещё от нехватки питательных элементов в почве? В Москву не надумал уматывать?

Примерно раз в неделю Леонид Аркадьевич обязательно задавал подобный вопрос.

— Нет, пока не надумал. Почва наша, напротив, жирна и плодоносна. Да и что мне Москва? Работы везде хватает. Рвался я оттуда. Не по мне этот суматошный город.

— Ну, смотри, смотри сам.

— Меня вот отправите, а с кем работать станете?

— Ну… ладно… ладно… Покончим с реверансами. Тут вот какое дело. Сегодня рано утром поступил звонок из Спиридоновки. Деревенька крохотная, домов тридцать, почти одни дачники, а дельце, боюсь, крупное выйдет. Меня тоже из постели выдернули. Только в полседьмого утра.

— Откуда вы знаете? — удивился молодой человек.

— О чём?

— О постели.

— Я, мил человек, всё знаю, — ехидно улыбнулся Лашин.

«Должно быть, по голосу догадался», — подумал Евгений Фёдорович и сосредоточился на рассказе начальника.

— Я вместе со следственно-оперативной группой отправился туда. Там шестнадцатилетнего пацана убили за огородом. Когда мы прибыли, убийца, Тимофей Глухов, сидел рядом с убитым Иваном Себрóвым. Нас мать Глухова вызвала по деревенскому таксофону, единственному на всю деревню. Пока она звонила, отец Глухова сыну трёпку устроил. Так что ждал он нас во всей красе. Оформили явку с повинной. Во время допроса вот что он мне поведал: он возвращался с прогулки, решил зайти на скотный двор, где у него была припрятана бутылка с самогоном, и глотнуть немного, но, когда открыл дверь и включил свет, увидел парня с длинным кухонным ножом у горла коровы. Они были знакомы, постоянные жители одной деревни. Тимофей, естественно, рассердился и отшвырнул мальчишку от животного, вырвав у него нож. Корова при этом не пострадала. Потом Глухов избил Себрова. Это он так пытался выяснить причины его поведения. Ничего не добился. Тогда привязал парня к столбу на том же скотном дворе. Выпил и заснул, а утром, когда проснулся, увидел, что парня нет на месте. Иван выпутался из верёвки и сбежал. Глухов, схватив тот самый нож, бросился во двор и через забор увидел, как Себров уходит в сторону леса. Это его возмутило, как он выразился, до глубины души, и он пустился вдогонку. Он догнал его в конце огорода, около леса, и всадил ему в спину нож якобы для того, чтобы его остановить. В общем, он его не просто остановил, но убил. Глухов утверждает, что был один, но на скотном дворе мы обнаружили следы пребывания людей в пяти местах. Вряд ли они вдвоём там так покувыркались! Бутылку и нож мы изъяли, верёвку тоже. Посмотрим отпечатки пальцев. Судя по следам на руках, вряд ли Себров мог сам освободиться. Кто-то помог ему это сделать. Нами были найдены десять презервативов со спермой, разбросанные в разных местах. Там, по всей видимости, была настоящая оргия. Глухов утверждает, что она состоялась в предыдущую ночь, но отказывается называть участников. А Данька Прохоров уверен, что была она этой ночью, а не прошлой, и Себров в ней участвовал. Возможно, пацана изнасиловали, но, по крайней мере, точно можно сказать — имел место половой акт. Традиционный. Вероятно, было их человек десять. Глухов, Себров, ещё три пацана и пять девок. Молодежь… Итти их за ногу… Мы сразу провели следственный эксперимент. Возле места убийства тоже трава вытоптана, будто там стадо побывало. В общем, не клеится что-то. Чует моё сердце, Тимофей недоговаривает многого. Не могли они вдвоём наделать столько следов и вытоптать столько травы. Да и видно, что шли к месту убийства не одной тропой. Без ста грамм не разберёшься. Съезди, покумекай там что к чему.