Они переместились на кухню, где было несколько чище, чем в коридоре.

— Садись за стол, — указал мужчина на табуретку, а сам устроился напротив, — и ничего не бойся. Понял?

Рысев кивнул и подчинился.

— Отец есть?

— Есть. Сейчас на работе.

— Футболку подними.

— На …?

— Прикинуть хочу, какой из синяков на теле Себрова посажен тобой.

— Что, …, серьёзно?

— Серьёзней некуда, но ещё не повод мочиться в штаны.

Синяя футболка делала Рысева стройнее, чем он был на самом деле, хотя стройнее вроде бы некуда.

— Чудно́ вы говорите, ….

— Не чуднее, чем вы поступаете. Что-то ты робеешь, как красна девица. У меня полностью профессиональный интерес к твоим физическим параметрам.

Тот медлил под пробивным взглядом уверенного в себе мужчины.

— Я уже знаю интима о тебе побольше твоих обнажённых рёбер. Например, что ты выезжаешь за деревню на отцовом мотоцикле и бензин нюхаешь в баке, а также питаешь слабость к запаху клея «Момент», не прочь пощупать девок, хлюпик и трус.

Рысев матюгнулся.

— И все твои достоинства в кавычках ты пытаешься прикрыть излишней болтливостью и весёлостью, эдаким шутовством. Ты на побегушках у сильных, боишься открыто выразить своё настоящее мнение. В общем, ты себе на уме, но, по сути, пешка в чужой игре. Достаточно я о тебе знаю? Поправь меня, если я заблуждаюсь.

Рыжий удручённо покачал головой и поднял футболку до подмышек.

— И я уверен, что ты мне сейчас коротко и ясно сформулируешь, что происходило в ночь на девятнадцатое августа, это с субботы на воскресенье, сначала в сарае Глуховых, а потом за их огородом возле леса.

Парень выразил очередное потрясение крепким словцом. Палашов отметил про себя его типичную предсказуемую реакцию.

Рысев не пытался юлить и скрывать свою осведомлённость. Он отлично справился с поставленной задачей, словно рассказал очередной анекдот, но матерился так, что даже видавший виды следователь попросил его «фильтровать базар». Правда, брань настолько была его стихией, что он постоянно забывался и скатывался в речи по наклонной. Разумеется, он не задумывался о последствиях, когда сообщал Глухову о самовольном уходе Себрова из сарая, и вообще воспринимал происходящее как шутку и возможность поглумиться над оконфузившимся пареньком. И когда произошла трагедия, он был потрясён не меньше остальных.

Когда речь зашла о Миле, Лёха позволил себе высказаться слишком грубо и вульгарно, раскрыв тайное желание надругаться над ней. И добавил:

— Пустил бы её по кругу, чтобы все потешились, чтоб не строила из себя недотрогу. Не знаю, что Тимофей с ней цацкается!

Этому рыжему прохвосту и в голову не приходило, как всё скрипело и переворачивалось внутри у смотрящего на него стальным взглядом мужчины. Палашов тут же вспомнил, как «великолепная пятёрка» в Москве намеривалась сотворить нечто подобное, и у него руки зачесались сжаться в кулаки.

— А досталась целка этому сопляку…

— За групповое изнасилование больше срок. — Евгений Фёдорович старался сохранять невозмутимый вид. — В тюрьме с насильниками не церемонятся. Сами заключённые отымеют по очереди. В лучшем случае. А можно вообще до освобождения не дожить. Сечёшь? И никто тебя не сможет защитить. И поосторожнее высказывайся. Я тебе не твой дружок. А человек, от которого зависит твоя судьба. Стоит ступить на сколький путь, потом не отмоешься. Грязь в шкуру въедается. А таких девчонок, как Мила и Олеся, даже в мыслях оставь в покое. И, кстати, знаешь ли ты, какой урон мозгу может нанести нюханье клея?

— Да?

— Да. На всю жизнь дураком останешься. Сам себя инвалидом сделаешь. Это занятие для глупых подростков, а ты-то вроде уже в призывном возрасте. Из-за дистрофии в армию не взяли?

— Так точно.

— Ну, а откуда такая злоба к Ване Себрову? Чем он мог тебе насолить?

— Он не наш. Даже взгляд, …, не наш. Видать, совсем загордился, сучоныш. К тому же, он друг Пашки Круглова, а тот … хочет везде поспеть.

В одном выражении, совершенно нелестном для девчонки, Рысев поведал об однократном половом сношении прошлым летом Круглова с его (Лёхиной) подружкой, назвав её кобылицей.

— Дарью Журавлёву?

— Её самую, … — Рысев не скупился на матерные слова. — С тех пор ненавижу всю эту команду … праведников.

— Короче, ты мутузил Ваньку, потому что все так делали и потому что он друг Круглова.

— Да, ….

— А думал о последствиях, когда нож схватил? Зачем нож-то схватил?

— Думал напугать Ваньку. Откуда же я знал, что Денис, …, его на меня повалит? Тимофей же обещал разобраться, …, нас не должны были тронуть. Откуда вы узнали, что это я с ножом был?

— Ребята на допросе показали. На судебном следствии всё узнаешь. Вызовут повесткой. А пока подпишешь подписку о невыезде. И предупреждаю сразу: если сбежишь, у меня в помощниках очень хороший оперуполномоченный, он тебя из-под земли достанет. И срок я тебе увеличу. Понял?

— Да, ….

«Трус и подонок», — подумал Палашов, глядя на бегающие глаза с красноватой физиономии. Ему сделалось так брезгливо в этой квартирке! Всё, даже цветочки со шкафов и обоев его раздражали. Он быстро и решительно вынул бумагу с ручкой и принялся строчить, бегло забрасывая Рысева вопросами.

Отец Лёхи работал наладчиком на металлопрокатном заводе. Мать — посудомойкой в заводской столовой, пока не ушла в запой. Сам окончил ПТУ на сварщика, но собирался идти работать водителем грузовика. На вопрос, почему выбрал Журавлёву, сначала заявил: «Не имеет значения», — потом признался: «Я не выбирал, она мне досталась».

— Тогда откуда такая ревность к Круглову?

— Я, …, не готов делиться даже такой … сучкой, как Дашка.

— Но ведь и ты не подарок и не сошёл со страниц дамского журнала, а Круглов, как я понимаю, парень видный, с мотоциклом, теперь ещё и моряк. Девчонкам должно это нравиться, в том числе и Дашке.

— Да ей лишь бы … был, да свистнули погромче, она и побежит.

— И никакой гордости? Никакой самооценки?

— Да ей лишь бы …. Не важно с кем.

— А тебе важно?

— Я же уже сказал, что с радостью … бы Милку.

— Да почему же?

— Она ведь целкой была. Прикиньте: узкая, скулящая под тобой, и ты первый её рвёшь, …, и пахнет кровью.

— И никакой разницы больше между ней и Дашкой?

— У каждой свои примочки. Да положил я на них с их высокими материями. В них ценного — это щель, которую я не прочь заполнить.

«А в тебе ценного — только рыло, которое я не прочь начистить», — в сердцах подумал следователь.

Рыжий так разошёлся, что утверждал: «Да срать я хотел на всех на них». Честил даже собственных родителей. Словно перепутал следователя с личным психоаналитиком или взял себе в дружки. И даже вдогонку уходящему Евгению Фёдоровичу продолжал лить накопившиеся в его существе помои. Эдак его прорвало! Следователь чувствовал себя обгаженным с головы до ног и не мог решить, как с ним поступить после подобных излияний. По первому требованию Рысев с великим удовольствием показал ему свою обратную сторону, которую не знал и не видел никто за все девятнадцать лет его жизни.

Любопытным стал эпизод, когда посреди разговора опухшая женщина вошла на кухню и отхлебнула воды прямо из носика чайника. Собеседники притихли на время её появления. Мать же ничего не сказала ни сыну, ни чужому человеку.

V

2000 год.

Он всегда был ниже, щуплее и рыжее других. Его дразнили почти безнаказанно. И хотя мама с папой продолжали за ним ухаживать, исправно ходили слушать жалобы учителей и даже наказывали, он привык, выработал в себе навык защиты — отвлекать болтовнёй, нападать первым, шокировать окружающих порой хулиганским поведением. Лёха быстро уяснил, что использовать умение читать гораздо выгоднее для чтения анекдотов, всяческих газетных заметок и объявлений, а не классики; что дворовый матерный язык звучит ярче и точнее для определения его душевного состояния. Внутри не чувствуешь ни возраста, ни внешнего уродства. И если реже ходить к зеркалу и не обращать внимание на мнение окружающих, то вполне можно обходиться тем, что есть. Внутри он ощущал себя царевичем, пусть без дворца и наследства, не удручаясь своим обликом лягушки. Лет в тринадцать он убедился, что обнять девчонку он может не слабее, чем любой его сверстник. Голос его не дрожал, когда он рассказывал анекдот: