Но он в долгу у неё, он обещал позаботиться о той новой жизни, которую она, похоже, вынашивает. И когда он осознал в полной мере всю ответственность, его нога сама отпустила педаль газа. Раз дал такое обещание, расшвыриваться столь драгоценным даром больше нельзя. Жизнь его принадлежит теперь этой новой, более чистой и светлой жизни. Она у ног, она на службе.

Палашов чуть было не проскочил вытянутый жезл автоинспектора. Тормоза возмущённо взвизгнули, и машина резко остановилась. Пакет с яблоками в багажнике упал, и он услышал, как яблоки раскатились по резиновому коврику. Водитель опустил стекло. Через полминуты представитель власти вальяжно подошёл к нему.

— Инспектор Ковалёв Вадим Михайлович. Ваши документы.

В окно автомобиля было видно поясную часть грузной фигуры инспектора и холёное полное лицо из-под фуражки. Ему можно было дать около сорока. Палашов выковырял из заднего кармана удостоверение и протянул мужчине.

— Куда летим, Евгений Фёдорович? — ухмыляясь, спросил тот.

— Домой. Я как раз осознал свою неправоту и сбросил скорость.

— Это хорошо. Но всё равно превышал.

— Да? Тороплюсь просто очень.

— Торопись — не торопись, а дорога есть дорога. Разобьёшься в мясо. Мне лично неохота ехать и километров через десять тебя с сиденья соскребать. Благо хоть пристёгнут. О себе не думаешь, подумай о других, кого на тот свет можешь отправить. Тоже мне — следователь.

— Да, конечно. Виноват. Исправлюсь.

— Всё, катись отсюда! И чтобы потихоньку! А то летит, птичка божья! Торопится он, понимаешь!

— Ладно, ладно, — пробурчал Евгений Фёдорович, раздражаясь, что его отчитывают, как мальчишку. — Спокойного вам дежурства!

— И тебе счастливого пути!

— Спасибо!

Инспектор отошёл в сторону, и следователь продолжил путь, но уже на разумной скорости.

Добравшись почти до Каширы, он остановился возле леса и вышел покурить. Отдышавшись, отплевавшись и решив прямо сейчас заглянуть к Лёхе Рысеву, он обошёл машину, открыл багажник, усыпанный яблоками, и в нём чемоданчик, сверил адрес в протоколе Васи Леонова и в записях из сельсовета. Следователь знал это место. Оно находилось неподалёку от той части города, где он вырос. Ехать нужно было в микрорайон Кашира-2. Он запомнил адресок и взял папку с чистыми листами бумаги в салон. Папку он бросил на соседнее сиденье, где совсем ещё недавно так соблазнительно обнажалось Милино бедро. Эх! Как соблазнительно! Обойдя машину и открыв водительскую дверь, он заметил на сиденье свёрнутый лист бумаги. Видимо, он выпал из кармана, когда Евгений Фёдорович вынимал удостоверение. В памяти всплыло то волнительное ощущение, когда он воровато рванул из альбома именно этот листок. Что же на нём нарисовано?

Взволнованными пальцами он развернул лист и с изумлением увидел девушку совершенно необычайной внешности. Девушка эта обернулась на него через плечо, уставив два больших оленьих глаза из-под тонких спокойных бровей. На лбу её образовалась тоненькая морщинка. Влажные блестящие маленькие губы приоткрылись. Кроме плеча, лица и длинных, огибающих лицо прядей волос на рисунке больше ничего не было. У Палашова возникло ощущение, что он застиг эту малышку врасплох. Как живая! Кто эта красоточка? «Олеся Елохова! — догадался следователь. — Действительно, хороша бродяга! Сильна Милка! Изобразила соперницу, да ещё в таком выгодном свете! Моя девчонка! — Он подумал это с трепетом и гордостью. — Моё открытие! Талантище!»

И зашуршал листочком — спрятал у себя на груди в карман. Теперь у него две необыкновенные девчонки: одна — в сердце, другая — рядом с ним. И надо же — одна другую изобразила.

II

Выходя из машины во дворе пятиэтажного панельного дома на улице Садовая в Кашире-2, Евгений Фёдорович заметил стройную белокурую женщину, одетую в чёрное платье и красный жакет, на ногах — красные летние туфли. Она захлопывала дверцу соседней машины «Пежо 406» серебристого цвета. Мелкие кудряшки вокруг лица, глаза, нос, вся её внешность показались ему знакомыми. У него отличная память на лица. Это лицо из его прошлого…

— Люська!

Женщина уставилась на него, наморщила лоб, но тут же засияла улыбкой.

— Палашов! Женька! Вот так встреча!

Он захлопнул дверцу, и они сошлись посередине между машин. На него пахнуло приятными манящими духами. Людмила протянула ему обе руки, он принял их, отметив на левой золотой браслет, на правой обручальное кольцо.

— Какая красавица! Я так рад, что тебя встретил! Просто подарок! Если бы моё сердце не украла одна девчонка, клянусь, я бы немедленно влюбился в тебя. Ну, как ты?

Он взглянул на машину, из которой она вышла. Оттуда за ними внимательно следили три пары глаз, все три принадлежали мужчинам: одному взрослому жгучему брюнету с водительского кресла, ещё одному брюнету лет семи от роду и совсем юному блондину лет четырёх с пассажирских задних мест.

— Это все твои? — он указал на машину движением головы.

— Представляешь? Все мои.

— Где отхватила такого красавца? Приезжий?

— Нет, наш, местный.

— Надо же! Такой кавалер! Чем промышляет?

— Повар в ресторане.

— Не ревнивый, нет? Хочу тебя поцеловать.

Она рассмеялась и зарделась:

— Нет.

Он наклонился и слегка коснулся губами и щекой её левой щеки, глядя на Люськиного повара.

— А ты какой! — снова любовалась на него Людмила, когда он чуть отступил от неё, всё ещё держа за руки. — Настоящий мужчина! Просто загляденье!

— Да брось!

— Правда, правда. Ты посмотри! А? Женька!

Голос её даже заходился от радости, и она никак не могла прийти в себя от изумления. Они отпустили друг друга.

— Ну надо же! Прямо голова кругом! Где же тебя носило, Женька, столько лет, а? Ни на одной встрече выпускников и одноклассников не был! Говорили, ты уехал учиться и всё, пропал, и не бываешь в Кашире.

Палашов потянулся в карман за сигаретами.

— Ой, и мне прикури!

Он выполнил просьбу и закурил две сигареты, но при этом, подавая одну ей, сказал:

— Ты зачем куришь? Какой пример детям?

— Не занудничай! Всё такой же правильный, Палашов! По такому поводу разве можно не накуриться? Слушай, ну повезло просто! А? Ключи от дачи дома забыли. Если бы не это, то и не встретились! Какими судьбами ты и вдруг здесь?

Оба затянулись, делая паузу.

— Я уехал учиться в Москву, на следователя. Оттуда переехал работать в Венёв, полтора-два часа езды отсюда в Тульскую область. Вот там и застрял. Родители у меня разбились, Люсь, в автокатастрофе, вот что.

Печаль пробежала по его лицу и перебежала к собеседнице.

— А у меня мама умерла. Заболела и умерла. От герпеса, представляешь?

Он вздохнул и сочувственно покачал головой. Потом словно стряхнул с себя грусть и пробуждающимся к жизни голосом спросил:

— Да как ты сама?

— После школы подалась в официантки. Там, в ресторане, и познакомилась с Эдиком, влюбилась, вышла замуж, родила вот ему парочку охламонов. Сейчас в ресторане работаю хозяйкой зала. Привлекаю, так сказать, клиентов. Они и раньше привлекались, когда я официанткой была.

— Ещё бы! Я не вылезал бы из твоего ресторана! Такая красотка! Никогда не подумаешь, что мать двоих детей. Небось, замучили мужики домогаться?

— Да ужас! Замучили! Чем быдлее, тем больше лезут. Будто они в моём вкусе!

— А в твоём вкусе, — выдыхая дым, изрёк Палашов, — чтобы красавец, да ещё и готовил!

— Да, повезло!

— Вы очень красивая пара. Просто лебединая какая-то.

— Он, кстати, дома-то не готовит ничего. Так на работе устаёт, что готов мириться с моей полуфабрикатной стряпнёй.

— Вот так! Сапожник, как всегда, без сапог!

— Мужики, Женьк, достали! Один раз чуть не изнасиловали, представляешь? Еле вырвалась и убежала.

— Пытаются силой взять то, что добром никогда не светит.

Людмила улыбнулась и лукаво и так заманчиво, покручивая сигареткой в красивых пальцах, сказала: