Мила указала в середину террасы, где стоял круглый стол под бежевой скатертью, а вокруг — светлые деревянные стулья. Палашов покорно уселся за стол и принял зелёную чашку горячего крепкого чая. Девушка села напротив, спиною к окну.

— Нет, но ты можешь объяснить мне одну вещь? Если ты одна, зачем ты пустила в дом незнакомого взрослого мужика? М?

— Но вы же не мужик, вы — следователь.

— Хм! Интересное утверждение… Ну, что ж. А разве мама не учила тебя не разговаривать с незнакомцами? Ты ведь не знала, что я следователь, когда заговорила со мной.

— Вы мне будете нотации читать? Не забывайте, что здесь деревня!

— Деревня, где убивают пацанов и куда запросто могут попасть любые проходимцы, да ещё и прямо к одинокой девчонке в дом.

Глаза её заблестели слезами, и она еле выдавила:

— А если одна я всё время думаю о нём, и плачу… плачу? Господи, я не понимаю, как можно убить человека? Зачем измываться над ним?

Она вскочила из-за стола и отошла к окну. Теперь он видел только её спину. Сзади фигура в чёрном сарафане в ореоле уличного света казалась особенно изящной. Через минуту она заговорила, сдерживая рыдания:

— Разве вы… хпл… вы… никого не теряли… кого вы любите? Хм…

Ему стало жаль её и жаль, что вообще затеял этот нравоучительный разговор. Он встал, подошёл к ней, положил руки на подрагивающие плечи, показавшиеся ему маленькими и слабыми.

— Ну, тише… тише… Мои мама и папа разбились в автокатастрофе, а я был таким же юным, как Ваня Себров. Мама была чудесной женщиной… Грудь болела, горела так, словно сердце разодрали на куски. И невозможно к этому привыкнуть.

Она освободилась и повернула к нему мокрое опухшее лицо, какое-то по-детски наивное.

— Простите меня, — прошептала она.

— Обещай мне, милое дитя, больше никогда не пускать в дом незнакомца!

— Ничего я вам не обещаю. Да и кто вы такой, чтобы обещать вам? Мужик, неуверенный в своей честности? — Она, вытирая слёзы, поглядела на него с любопытством. — Вы ведь не уверены в своей честности?

— Милое дитя оказалось очень упрямым! Вообще-то, я — следователь, находящийся при исполнении служебных обязанностей. И у меня совершенно нет времени пререкаться. Расскажи, пожалуйста, что ты знаешь об убийстве Вани.

Из груди девушки вырвался вопль рыдания. Она снова отвернулась и стояла спиной, изо всех сил пытаясь успокоиться, чтобы произнести что-нибудь членораздельное. Он терпеливо ждал, на этот раз не вмешиваясь. Наконец, она повернулась к Палашову лицом. Две блестящие дорожки пробороздили бледные щёки. Но она словно забыла о слезах и, не вытирая их, заговорила напряжённым звенящим голосом:

— Я была там. Я всё видела и всё знаю. Просто находка для вас.

Следователь внимательно смотрел на неё, пытаясь понять, как она в таком положении умудряется издеваться над ним. Пришло время нарушить молчание, так как девушка тоже притихла.

— Понятно, — сказал он словно самому себе, — находка, значит.

И отправился в комнату, отведённую ему для ночлега, чтобы взять блокнот и ручку. Вернувшись, он встал напротив Милы и приготовился записывать.

— Твоё полное имя, — сказал он строго.

— Как, дядя Жень, ты забыл? Кирюшина Мила Олеговна.

Он продолжал, не обращая внимания на насмешку.

— Что, не Людмила?

— Нет. Просто Милой родители придумали назвать.

— Сколько полных лет?

— Восемнадцать.

— Большая уже девочка-то!

Слёзы потихоньку подсыхали на щеках большой девочки, стягивая кожу.

— Перечисли, пожалуйста, всех, кто присутствовал или что-либо мог видеть той ночью. Если возможно, с указанием возраста.

— Был Ванечка. Вы о нём, наверное, всё знаете.

— Знаю, но не всё. Продолжай, пожалуйста.

— Ещё Глухов. О нём вы тоже должны быть в курсе.

— Дальше.

— Рысев Алексей… э… Владимирович. Ему девятнадцать.

— Он что делал?

— Бил Ванечку, толкал. Занимался, сами знаете чем, с Дашкой Журавлёвой. И схватил этот проклятый нож, когда за Ваней погнался.

Палашов дописал имя и взглянул на Милу. Девушка не сводила с него пристальных глаз. Она, видимо, ждала вопроса.

— Сколько лет Журавлёвой?

— Семнадцать. Она подначивала парней. Подзадоривала избивать Ванечку. Стерва!

Милу трясло от негодования.

— Кто ещё был?

— Певунов Денис. Отчества не знаю. Он мой ровесник. Здоровый как лось, а навалился на Ваньку. Кулачищем одним мог его прибить.

— Он с кем был в половых сношениях?

— С Ивановой Евгенией Петровной шестнадцати лет.

— Тёзкой, — нахмурился Евгений Фёдорович. — Она чего натворила?

— Ничего не творила. Визжала только то ли от страха, то ли от удовольствия.

— Так. Сколько уже у нас народу? — Следователь принялся считать в блокноте. — Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь… Ещё трое осталось?

— Да… кажется… Васька Леонов, тоже мой ровесник. Валечка Белова, ей пятнадцать. Они вместе были. Как и Женька, они почти ничего не сделали Ванечке. Но, конечно, они всё видели.

— Между ними были отношения сексуального характера?

— Да. — Мила помолчала немного. — Последняя — Олеся Елохова. Этой бедняжкой сам Глухов занимался. Ей пятнадцать. Я считаю, она сама жертва, хотя всё из-за неё произошло.

Палашов подошёл к Миле, взял за локоть (от его прикосновения её всю передёрнуло) и подвёл к столу.

— Садись, — он положил перед ней блокнот, открытый на чистом листе, — и нарисуй мне схему деревни с домами, где обитают все эти… фигуранты. Поставь на домиках условные обозначения: например, ДэПэ — Денис Певунов.

Мила села, слова не сказав, и начала чертить.

— Хочу навестить этих премилых ребятишек.

— Глухов сказал им всем, в том числе и мне, чтобы мы убирались, уезжали. — Мила прервала работу. — Так что вы их, скорее всего, не застанете.

— Посмотрим. — Он чуть помолчал, а потом спросил: — А ты чего осталась?

Мила пожала плечами и продолжила рисовать.

— Да куда я побегу? Да и с кем? На чём? И от чего? Я ничего плохого не сделала. Не убивала, не била. Я любила его. Только пошла с ними, не знаю зачем. Отпустила, дура, его утром. Вот, что я натворила. Я Ванечку отпустила, ведь я не знала, что они за ним погонятся, да ещё с ножом.

Палашов, наблюдавший за её лицом, увидел, как слёзы опять начали душить её и застить ей глаза, мешая работать.

— Мы поговорим об этом позже, если ты не против. А пока у меня каждая минута на счету. Меня сегодня даже пожарной командой обозвали, когда я в штаны на бегу запрыгивал.

Мила улыбнулась сквозь слёзы, взяла салфетку из салфетницы в середине стола, вытерла глаза и высморкалась. Потом быстро закончила схему и передала следователю.

— Спасибо! Ух, ты! Прямо целая топографическая карта! Ну, я пошёл. Надеюсь, ты и теперь не сбежишь.

Девушка кивнула. Евгений Фёдорович вышел.

IV

Москва. Май 1993 года.

Она была преподавательницей английского языка, располневшей после родов приятной женщиной с тёмно-русыми волосами. Он — новоявленный бизнесмен, невысокий худощавый блондин. Такие вот разные. Ей не нравились его методы, не нравились поздние приходы домой, не нравилось отношение к деньгам и многое другое. Те редкие минуты, что они проводили вместе, проходили в бесконечных ссорах, спорах и обидах. И теперь она ругалась с ним:

— Ну что это… что это такое? Я тебя спрашиваю, Олег. Где ты опять был? Почему не позвонил, не предупредил? Нет, это становится совершенно невыносимым! Сколько можно терпеть?

Послышался его спокойный голос:

— Всё, Галка, всё… Успокойся. Теперь я дома. Ну же…

— Убери! Убери от меня руки! — протестовала она. — Думаешь, так всё можно исправить? Мы тебя совсем не видим! Уходишь рано утром, возвращаешься, когда мы спим. Хотя, какой там, спим!

— Галя, перестань. Я вижу, у нас гости. Если хочешь, давай поговорим. Давай, я только — за. Но поговорим спокойно и тихо. Пойдём в комнату.