— Уверяю вас, она дождётся. Или я буду не я. Мне хотелось бы ускорить это событие. Вы не представляете, как я хочу быть с ней! Но не могу… Пока не могу. Из-за неё же. Ради неё. Сообщите мне, когда Милу будут выписывать из роддома. Я обязательно подъеду туда пораньше. Мы с вами пересечёмся, хорошо? И я сразу уйду.
— Договорились. — Она вздохнула, уже предчувствуя материнским сердцем боль дочери. — Как только она скажет, я вам сразу же сообщу. Нет, эта связь между вами совершенно удивительна! Никогда бы не поверила, что такое может быть! Так чувствовать друг друга на расстоянии! Так нуждаться в другом человеке!
— Я впервые испытываю такое. Для меня это тоже откровение.
— Ну что ж, Евгений, вы себе отдаёте отчёт в ваших поступках. Понимаете, что делаете.
— И да, Галина Ивановна, знайте, что я очень-очень рад этому ребёнку!
В груди разлилось тепло, сверкающее и переливчатое. Это тепло дарило такие нужные сейчас силы.
— Да, я знаю, это вы настроили Милу на рождение малыша. Его жизнь нужна вам не меньше, чем ей.
— Я не хотел и не хочу, чтобы Ваня Себров ушёл бесследно. А так как родился пацан, будет здорово, если Мила назовёт его Ваней, в честь отца.
— Дождёмся, что она сама скажет. Мне кажется, он заслуживает быть названым и в вашу честь.
— Это не обязательно, если он будет носить мои фамилию и имя в качестве отчества.
Галина Ивановна положила трубку с большой верой в лучшую жизнь в тот день.
А тридцатого мая Милу выписали. Палашов, как и обещал, приехал с огромным букетом цветов, символизирующим всем своим видом его искреннюю радость. Именно из этого букета Мила с трепетом вытащила записку: «Люблю. Обоих». В происхождении этого букета у Милы не должно было возникнуть никаких сомнений. Поэтому в этот раз Палашов своим именем открыточку не подписал.
XV
Спиридоновка. Август 2002 года.
За неделю до отпуска Галины Ивановны мужчины поехали в Спиридоновку наводить порядок в доме и на участке. Олег Андреевич наведался весной пару раз, но с последнего дня прошло слишком много времени, и дом вокруг порос быльём. Они поехали вдвоём на «девяточке», потому что не было никакого смысла гонять две машины. Встретились они уже, можно сказать, по-дружески. Евгений дорогой рассказывал про их с Милой свадебные планы. Олег Андреевич поддержал идею отпраздновать в его кафе. Мила будет чувствовать себя там свободно. В любую минуту она сможет отлучиться с Ванечкой в его кабинет и спокойно покормить его там вдали от лишних глаз. Они решили, что даже не будут закрывать кафе от других посетителей. Пусть и случайные люди порадуются за них. Женя попросил найти им подходящую песню для первого танца молодожёнов. Пожелания у него были несколько необычными, но Олег Андреевич пообещал что-нибудь придумать.
Палашов рос городским ребёнком, и некоторые сельские радости были ему в детстве недоступны. Поэтому пришлось взять у Валерки Рысакова косу и урок, как ей правильно пользоваться. Олег Андреевич уже владел необходимыми навыками, и одна своя коса в хозяйстве имелась. Глядя на покрывшиеся волдырями мозолей ладони после продолжительной косьбы в саду, Евгений сказал Олегу Андреевичу:
— Боюсь даже спрашивать, кто тут обычно всё окашивает.
— Правильно боишься, потому что это твоя невеста. Она научилась сразу, как они начали сюда приезжать. Галина родилась и выросла на селе, так что ей все премудрости сельской жизни хорошо известны. Она нас с Милой и приобщала к подобным занятиям.
— Да. Теперь я тоже приобщился. — В голове никак не вязались коса и бледные худые ладошки Милы, её неразвитая мускулатура. Казалось, она не держала в руках ничего тяжелее кисти. Хотя и Олег Андреевич не походил на Геракла, а с косой управлялся отлично. — Ещё ведь нужно душ наполнить и проверить тэн, в рабочем ли он состоянии после зимы.
И они принялись таскать вёдрами воду из колонки и тягать наверх, чтобы вылить в бочку. Ещё они привезли с собой из города пластиковую ванночку для купания Ванечки. Одна Мила не сможет купать малыша под душем, как они часто делают в городской квартире вдвоём. Кроватку мужчины попросту забрали из дома на Благуше, Евгений разобрал её и подготовил к погрузке.
Самой лёгкой из всего оказалась уборка дома.
Печку топил Палашов под чутким руководством Олега Андреевича, который проследил, чтобы он не забыл открыть задвижку у трубы, проверить тягу воздуха, очистить от золы чугунный колосник и поддувало. Когда огонь разгорелся, Евгений некоторое время любовался, как язычки пламени лижут поленья, прежде чем прикрыть топочную дверку. Конечно, в начале августа печь вряд ли понадобится, но убедиться, что она исправна и подсушить воздух в доме после долгого простоя, было жизненно необходимо.
Милу с ребёнком предполагалось поселить в нижней комнате (в ней спали прошлым августом будущие жених и невеста), потому что она не набегается по лестнице вверх-вниз с Ванечкой на руках.
Переночевали мужчины в нижних комнатах. Палашов убедился, что физический труд на свежем воздухе вполне способен заменить тренировки в тренажёрном зале, — спал он как убитый. Но на другой день перед отъездом Олег Андреевич нашёл Евгения в верхней комнате, где оставались Милины картины.
— Очень хотелось вновь взглянуть на её работы. Вы приходите посмотреть?
— Я редко бывал тут. Но Мила и так мне показывает свои полотна и зарисовки. В этой комнате, помнишь, я впервые застал вас вместе? Никогда не забуду — ты превышал полномочия.
— И это было чертовски здорово! — признался Евгений. — И чертовски больно…
В следующий выходной Палашов перевёз в деревню семейство во главе с будущей тёщей, таким образом переместив свой дом в Спиридоновку. Дом, теперь он это осознавал в полной мере, мог быть только там, где Мила и малыш.
Когда Мила разобрала и разложила по полочкам шкафа детские вещи, Евгений, который всё это время занимался Ванечкой и продолжал держать его на руках, сказал:
— Я собираюсь навестить Марью Антоновну. Пойдём со мной?
Мила округлила на него глаза. Она не была готова простить Марье Антоновне связь с Глуховым — это читалось во взгляде.
— Она приходится Ванечке бабушкой. И одного Ваню она уже потеряла.
Глаза его кричали: я должен идти и хочу с ней увидеться, но теперь вы моё всё, поэтому без вас я не пойду.
— Марья Антоновна не смогла рассказать никому, кроме меня. Я тогда был чужим человеком и уже знал многое о каждом. И она не знала, родится ли малыш.
Он смотрел на неё умоляющим собачьим взглядом, и даже если бы она хотела отказаться, она не смогла бы.
— Хорошо. Пойдём, — устало согласилась Мила. — В конце концов детки точно ни в чём не виноваты.
Они вышли из дома и направились по короткому пути к дому Себровых. Дорогой Евгений разговаривал с малышом, рассказывая про облака, траву и деревья, привязавшегося овода. Мила задумчиво молчала. Поднялись на крыльцо. В доме пахло характерным деревенским запахом, который особенно остро ощущался сразу после приезда из города. Ванечке ещё только предстояло привыкнуть к местным условиям — чистой воде, свежему воздуху, комарам и мухам. Ещё веяло от него и от Милы благоуханным московским духом.
Евгений обратил внимание, что воды на столе в вёдрах было в достатке. Мила открыла перед ним дверь в дом, и они замерли на пороге, остановленные любопытным зрелищем: по кухне ходил мужик, Рысаков Валерий Петрович собственной персоной, а на руках его лежала, словно в люлечке, крошечная малышка. Одет он был в старенькую, но вполне опрятную футболку. На ногах — подвёрнутые до середины икр болотные хлопковые брюки.
— Агу, Василисочка, — с солнечной улыбкой успел сказать он прежде, чем повернулся в сторону двери и отвлёкся на нежданных гостей. Лицо его успело подрумянится на солнце, и преждевременные морщины довольно щедро разрезали лоб, виски и щёки. — Да вы проходите, проходите. Вы по Марьину душу пришли?
