— Женька, — выдавила она, — мне страшно. Сбавь обороты.

Она отпустила его и прильнула к его груди взъерошенной головой.

Тогда он подхватил её на руки и вынес из ванной. Он положил её на разобранный диван, укутанный в свежую однотонную персиковую постель, и закатал в одеяло. Посмотрел на неё заболоченными страстью глазами и сказал:

— Я сейчас, графинечка…

И вышел из комнаты. Она слышала, как его босые ноги зашлёпали в ванную, послышался шум воды, который быстро стих, топот босых ног приближался. Евгений был совершенно нагой и возбуждённый, но его ничего не смущало. Он лёг на постель слева от Милы, по-прежнему закутанной в одеяло, повернулся на бок к ней лицом и подставил под голову руку на локте. Остатки влаги на лице говорили о том, что он умывался.

— Да ты бесстыдник! — искорки смеха прыгали у Милы через переносицу.

— Разумеется, — улыбнулся он. — Бесстыдник, развратник. Но меня в этом случае извиняет одно: я влюблён.

— И, правда, чего смущаться при таком красивом теле?

— Разговоры об этом меня смущают больше, чем нагота. Ты намного красивее! Ты давно смотрелась в зеркало?

— Давно.

— Так вот я тебе скажу: ты очень красива! После родов ты стала ослепительно красива!

Она смутилась и бросила взгляд на постель. Он поймал её взгляд.

— Ты думаешь, почему я не убрал постель?

— Да. Ты нарочно это сделал?

— Я просто хотел показаться бесстыдным разгильдяем. — Он улыбнулся. — Я не хотел тратить зря ни одной секунды. Зато теперь ты можешь сразу заняться приручением обезоруженного врага.

— Почему врага? — удивилась Мила.

— Да потому что ты меня боишься и думаешь, что я способен причинить тебе боль. Если хочешь, я оденусь, и между нами сегодня не будет происходить ничего такого, чего ты опасаешься. Я столько терпел. Как думаешь, выдержу ещё денёк?

— Всё не так. Я совсем тебя не боюсь. Ты единственный, с кем мне было так хорошо и спокойно в самый трудный период моей жизни. И я очень хочу стать твоей. Иначе зачем я сюда приехала?

— Ты приехала сюда, потому что нам не жить друг без друга. Дотронься до меня, пожалуйста. Я буду тихим и послушным.

— И вправду, прекрасный нагой бесстыдник! — мимолётно улыбнулась девушка. — Дай мне один из тех пылающих цветов, что, я вижу, ты поставил для меня в вазу.

Евгений протянул руку к тумбочке и вытащил из букета одну алую розу. Он передал её девушке. Она кокетливо понюхала лепестки и провела бутоном от его ярёмной впадины до паха. Он перехватил цветок и отбросил со словами:

— Никакие розы не заменят мне тепло твоих рук. Я хочу чувствовать их. Только тебя, только твои руки…

Тогда Мила придвинулась к нему и дотронулась до его гладковыбритой щеки. Он потёрся щекой о её ладонь. Глаза его были серьёзными и смотрели девушке прямо в лицо. Она прикоснулась пальцами к его губам, влажным и горячим. Он поцеловал их и игриво куснул. Она перенесла руку на крепкую шею. Он прикрыл глаза. Мягкая, нежная, почти невесомая рука путешествовала по плечу, предплечью.

— Покажи тот шрам на руке.

— Твой шрам?

— Да. Я виновата…

— Нет, — перебил он. — Это любимый шрам — он напоминает о тебе.

Он перевернулся на спину и протянул ей руку, которой прежде подпирал голову. Мила придвинулась ещё ближе, легонько двумя пальцами повторила рисунок шрама, нагнулась и поцеловала его.

— Тогда ты тоже поцеловала рану, помнишь? Прямо через бинт. А рука и правда быстро зажила.

— Признайся, ты просто не обращал внимания на неё.

— Угадала. Хотя приходилось иногда перевязывать.

— Он похож на ствол безжизненного дерева.

— Сейчас оживим.

Палашов отвернулся, чтобы подобрать с пола откинутую туда розу. Повернувшись обратно, он воткнул один из шипов рядом со шрамом на глазах изумлённой Милы. Поймав её взгляд, он сказал:

— Ну, можно ножом…

Мила в сердцах откинула его руку и хлестнула его отнятой розой по груди.

— С ума сошёл? Ты за кого меня принимаешь?

Он смеялся.

— Люблю, когда ты сердишься, маленькая злючка!

Евгений стремительно и внезапно схватил её руку и направил туда, где трепетал живой ствол его тела.

— Ты нахал и хулиган! — щёки её зарделись. — А если я не хочу этого делать?

Но она уже поглаживала нежными движениями тонкую разгорячённую кожу.

— Конечно… Но ты должна приручить врага… Познать все опасности…

Взгляд его стал таким тяжёлым, что Мила едва могла его выносить. Она покраснела ещё больше, но не остановилась. Она душила его в ладони. С губ мужчины сорвался стон, и тут же он остановил её руку.

— Перестань… пожалуйста…

— Но тебе же хорошо… — возразила она и попыталась продолжить.

— Очень хорошо, — он удерживал её. — Слишком хорошо! Но я не хочу этим и ограничиться.

Мила отпустила его. Он встал на колени и начал разворачивать невесту из персикового одеяла и выкладывать на простыню. Фигура белела на постели. Получилась бы отличная картина, если бы он мог её запечатлеть. Она казалась ему драгоценным подарком, который он только что развернул. Девушка вся напряглась, ожидая самого болезненного.

— Да-а, — протянул он, — в таком состоянии у нас ничего хорошего не выйдет. Мила, — позвал нежно и потрепал по щеке. — Это я, Женя, с которым тебе хорошо и спокойно. Я! Да я позволю разорвать себя на куски, только бы не обидеть тебя. Не для того так долго ждал, чтобы всё испортить. — И тут его осенила мысль: — Ты можешь написать мне автопортрет, на котором ты была бы обнажённой на фоне персикового одеяла, как сейчас? Твоя белая кожа так выгодно смотрится на персиковом. Такое нежное сочетание…

— Зубы мне заговариваешь, да?

— Нет. Правда очень хочу любоваться такой картиной.

Она посмотрела на его многочисленные шрамы, на запёкшуюся каплю крови возле шрама, который он называл её шрамом. Но они скрылись из виду, потому что он лёг на неё. Он перевернулся с нею так, чтобы она оказалась сверху. Её волосы упали ему на плечи. Он наслаждался теплом и запахом её кожи и волос. Она пахла какими-то цветами, вид которых не мог определить, и пачули, и сыром. Евгений погладил невесту по голове.

— Посмотри на меня, разве я могу?..

Она покрыла его губы своими, но он не спешил раскрываться ей навстречу, желая испытать, как далеко она готова зайти. Мила была очень настойчива и соблазнительна. Она трепала его губы губами, расталкивала языком, даже покусывала. Он прижал её бёдра к себе, чувствуя между ними источник блаженных удовольствий. Снова перекатился на неё и, теряя голову, отдался на волю чувств. Как же упоительно хорошо это было! Он легко завоёвывал, порабощал и мучил наслажденьем то один, то другой уголок её тела. Она забылась и была податлива, как разогретый воск.

— Не стесняйся, — шептал он ей в шею, — кричи, плачь, смейся, кусайся, если хочется.

Но она уже запрокинула назад голову и громко дышала, иногда издавая нетерпеливый стон. Заметалась, как в агонии, пылая в любимых руках. Разве могла подумать, что это будет так?

Он ещё никогда не ласкал женскую грудь, полную грудного молока, и она поразила его воображение. Грудь эта была невероятно красива, горяча и чувственна. Мила вздрагивала даже от дыхания рядом со ставшей невероятно чувствительной частью тела. «Как она кормит Ванюшку? — подумал Евгений. — Что же при этом чувствует?» Руку его оттуда она прогнала сразу. Он позволил себе только слегка прикоснуться языком.

А когда он добрался до места, где сходятся ноги, Мила вскрикнула и начала снова метаться по подушке. «Вот это да!» — удивлялся достаточно опытный мужчина. Про себя он понимал, что занимается с ней любовью не для того, чтобы получить удовольствие или хотя бы облегчение, и даже не для того, чтобы доставить наслаждение ей или побороть её страхи. Его толкал могучий звериный инстинкт, сидевший почти целый год в клетке благопристойности и вырвавшийся, наконец, на свободу, почуяв нужную самку. Задача мужчины была сейчас укротить этот инстинкт, влекущий его именно к Миле, очеловечить его, заставить служить ей. Никакая другая женщина не смогла бы заменить Милу. Ни одна прежде не вызывала таких глубоких ярких чувств, такой незаменимой потребности. Он определённо помешался на этой девчонке.