— Вот буду жениться, приедешь ко мне на свадьбу, тогда и узнаешь всё. Пожелай мне чего-нибудь хорошего.

— Я желаю тебе много-много сил, особенно моральных. Физических, в моём представлении, у тебя достаточно. Не ронять себя, выдержать все испытания и обрести наконец-то любящую семью. Тыла тебе надёжного не хватает. Где голову приклонить?

— Спасибо тебе, дорогая! Очень надеюсь, что твои пожелания исполнятся. Мне и правда очень одиноко последнее время.

— Звони мне. Я всегда рада тебя слышать и готова помочь, если понадобится. У меня тут малые жениться собираются уже, а тебе сам Бог велел.

— Ты передай от меня привет Славе и Лере! Пусть у них всё устроится!

Положив трубку, Палашов подумал: «Вот чего звонил, спрашивается? Так, наверное, и Вероника подумала».

* * *

В день заседания суда Палашов скорее ушёл в сторону от Милы, но недалеко от здания. Чувство долга и глубокой личной заинтересованности задержало его. Он успел выкурить две сигареты, когда из здания суда вышла Марья Антоновна. К ней он и направился.

— А, Женя, здравствуйте!

Скромно одетая женщина, зажавшая старую сумочку с чрезмерным усилием, выглядела поникшей и изнурённой. Он представил, каково ей было выслушивать столько раз о мучениях, пережитых её сыном. Он, Палашов, пожалуй, и сам не в лучшей форме сейчас.

— Марья Антоновна, как вы? — Он вгляделся пристально в её лицо, давая ей понять, что это не праздный вопрос вежливости. — Вас есть кому отвезти домой?

— Да, не волнуйтесь, меня отвезут Леоновы.

— На следующее заседание они, должно быть, не поедут. Я приеду к вам и отвезу вас 19 ноября. Скажите мне, вы в чём-нибудь нуждаетесь?

— Нет. Всё в порядке. Пока летних запасов хватает. Да не так уж много мне и надо одной.

— Я понимаю, сейчас не очень удобно разговаривать. Я приеду к вам и поговорим. Сейчас только скажите, как вы себя чувствуете?

— Ох, чувствую, Женя, чувствую. Вот в ноябре я вам и отвечу на ваш вопрос. Как ваши дела?

— Мои дела, так же, как и ваши, непросты. Двоякое состояние и чувства полярные. Вы, главное, держитесь, хорошо? Если будет тяжко, звоните мне, ладно? У нас с вами никого нет, будем держаться друг за друга.

— Спасибо на добром слове.

— Это не просто слова. Я на вас надеюсь и рассчитываю. И вы на меня положитесь, хорошо?

— Да.

— Тогда до встречи!

— До встречи!

В это время он увидел приближающегося Ваську Леонова, который ему улыбался и говорил одними губами «Спасибо!». Палашов не придумал ничего лучше, чем кивнуть и подмигнуть пацану.

— Марья Антоновна, пойдёмте в машину, — позвал Василий, и женщина окинула Евгения прощальным взглядом.

— Василий, погоди минутку.

Леонов вернулся и подошёл ближе.

— Помнишь, я тебе вопрос задал: заступишься ли ты за Валю?

— Помню, — вздохнул Васька.

— Так вот. Может быть, случая не представится. Но если когда-нибудь Валю будут обижать… Я не имею в виду ерунду какую-нибудь… Если по-настоящему будут обижать, сам умри, но жену свою защити. Понял?

— Понял.

Васька озадаченно почесал в затылке.

— Ну, всё, — Палашов хлопнул его по плечу, — дуй к своим!

Потом следователь, не чуя ног под собой, пошёл на Свободную улицу и там ещё работал с бумагами, задержавшись допоздна. Этот день стал долгим и тяжёлым, но и счастливым.

* * *

18 ноября выдалась на редкость чудесная погода, тёплая и солнечная. К вечеру, укутавшись в чёрный плащ, Палашов сел в «девятку» и отправился через Зарайский мост в Спиридоновку. Солнышко хоть и весёлое для ноября, природа приготовилась к зимней спячке; сбросив наряды, стояли голые деревья в ожидании, когда укроет их белоснежным одеялом. Впрочем, темнело очень быстро, и следователь надеялся на сухую дорогу, иначе ничего не стоило застрять в какой-нибудь вязкой луже на подъезде к деревне. Галина Ивановна сообщила ему в пятницу, что они уже законопатили свой домик на зиму и до весны ездить не будут. В связи с отбытием дачников у следователей как раз прибавлялись дела — сезонные кражи со взломом.

В выходные он основательно затарился мясом и фруктами и сейчас вёз их Марье Антоновне. Завтра разговаривать будет некогда, поэтому наперекор ночному холоду он ехал накануне условленного дня. В его план входило поговорить с женщиной, перекантоваться ночью в машине, а утром отвезти её в суд. Сердце трепыхалось как дикая птица в клетке. Со Спиридоновкой было связано много воспоминаний, которые его не отпускали. На подъезде к деревне он выкурил сигарету.

Дом Кирюшиных стоял с забитыми окнами, деревья больше не прикрывали его, и он казался беззащитно нагим. Дорогой дом, в который его привели печальные обстоятельства. А вот и Ванечкин кирпичный домик, словно ожидающий его с маяком в виде светящегося окна.

Палашов загнал машину в проулок и заглушил мотор. Слышала ли его Марья Антоновна? Он поднялся по ступенькам и настойчиво постучал в дверь. Ответом послужил шелест внутренней двери, мужчина пошумел:

— Марья Антоновна, это Палашов. Откройте, пожалуйста. Я решил не дожидаться завтрашнего дня. Завтра времени не будет для разговоров.

Она быстро прошла к двери и скрипнула засовом. Он увидел её силуэт и ступил к ней в темноту, поставив сумки на пол и затворив за собой дверь.

— Простите, что я вот так запросто явился. Я уже обнимал вас однажды. Позвольте и теперь.

И тут же, не дожидаясь её ответа, шагнул к ней и заключил в объятия. Она пахла деревенским домом, печным дымом и козьим молоком. Он как будто вернулся домой. На ней было простое ситцевое платье, и от неё исходило тепло. Так же быстро он отпустил её, не дожидаясь, когда ей станет неловко и она попросит его об этом.

Гость и хозяйка прошли в светлый, тепло натопленный дом и уселись за стол. Марья Антоновна устало улыбнулась ему. Посидев молча, с минуту глядя друг на друга, они снова вскочили и начали суетиться. Она пошла к плите ставить чайник, а он снял плащ, джемпер и положил всё это на соседний стул. Вышел на терраску и тут же вернулся с сумками.

— Женя, вы похудели очень и волосы теперь стрижёте коротко.

Он начал доставать продукты на стол. Она обернулась и только сказала:

— С ума сошёл. Спасибо.

Марья Антоновна убирала всё в холодильник, осуждающе потряхивая головой из стороны в сторону.

— Зачем всё это? Я вам и так обязана.

Он мотнул головой, отметая и эту тему разговора.

— Сядем, Марья Антоновна.

Оба вернулись на места за столом.

— Вы сказали в прошлую нашу встречу, чтобы я в ноябре спросил, как вы себя чувствуете. И вот я спрашиваю.

— Мне уже лучше. Токсикоз только прекратился на днях. Так что едок из меня был тоже так себе. Я жду ребёнка… от него.

Она поднесла руку к губам, словно из уст вырвалось что-то непотребное.

— И вы до сих пор не встали на учёт, — совершенно спокойно, без какого-либо удивления, подытожил Палашов, словно ничего другого и не ждал.

— Нет, встала. Я была у доктора в Венёве. Он мне прописал витамины.

— Вы решили оставить ребёнка?

— Зачем-то Господь мне его послал на старости лет. Раз дал, значит, поможет и выносить, и родить, и на ноги поставить. А коли нет, так нет. Я ведь сама не сопротивлялась. Я не смогла, Женя, понимаете? Я не доглядела за одним ребёнком, самым чудесным, самым любимым, понимаете? Вот мне ещё один шанс исправиться как мать. Родить ещё одного, полюбить его, воспитать и сберечь.

— Ну, я рад всё это от вас слышать. Просто камень с души.

— Малыш ведь не виноват… А я не буду одна. Живая душа рядом — такое счастье.

В этом Палашов отлично её понимал.

— Но вы ведь не сразу решились? Соседи уже знают?

— Я никому по-прежнему не говорила, но Вениаминовна, должно быть, догадалась. Она раз видела, как я у забора наизнанку выворачиваюсь. Пока ещё не очень заметно, но, надо думать, через пару месяцев все сами узнают. Первое время у меня у самой в голове всё это не укладывалось. Да вы помните, как я плакала. Только вам смогла сказать. После этого мне как-то легче стало. Я начала усиленно думать. Вот и надумала обо всём, что вам только что поведала.