Всё странно… всё настолько странно, что сейчас, наверное, я не прошёл бы самые простые психологические тесты на адекватность, на критичность мышления, на способность соображать быстро и ясно.

' — А интересно, — задался я вопросом, — есть ли какие-то тесты на такие случаи?'

Минут через несколько отвлечённые размышления занесли меня куда-то очень далеко, в Кэрроловскую реальность, с кроличьими норами в подсознании, странными персонажами как части собственного подсознательного, когда единое, казалось бы, сознание, представляет на самом деле причудливую мозаику.

' — Странно, — вяло констатирую я, — никогда раньше не интересовался особо ни физикой, ни математикой, да и психологией не так чтобы очень. Наследие тела? Интересно…'

Сглотнув, пытаюсь оттянуть от горла ворот несуществующей футболки, натыкаясь на ожидающий, напряжённый взгляд комитетчика, сидящего впереди, но играть в гляделки у меня нет никакого желания, так что проскальзываю глазами дальше, и снова пытаюсь уйти в мысли, но…

… жарко и душно так, что мозг работает на самых малых оборотах, и хорошо ещё, что не с перебоями.

Мельком замечаю, сев вполоборота, как отец заботливо отмахивает супругу кепкой, и чуть улыбаюсь. Становится чуть легче, буквально как глоток свежего воздуха.

Думать и размышлять, впрочем, всё равно нет особых сил, да и, пожалуй, желания, а безотрывно глазеть на московские улицы надоело. Прикрываю было глаза, пытаясь провалиться в некое подобие дрёмы, но становится только хуже, поэтому, просто чтобы отвлечься, хоть как-то скоротать время, начинаю исподволь разглядывать наших сопровождающих.

Люди, выражения их лиц, взгляды, которые они кидают то на нас, то друг на друга, достаточно интересны. В иное время я бы развлёкся, пытаясь угадать, кто есть кто, их характеры и судьбы, но сейчас я скорее фиксирую происходящее, а на собственно анализ нет никаких сил. Душно…

Комитетчик, только что пытавшийся продавить меня взглядом и катавший желваки по худому лицу, дёрнул мокрый от пота узел галстука, закатил глаза и повалился боком на сидение.

— Да чтоб тебя! — с отчаянием ругнулся его товарищ, вскакивая со своего места и протискиваясь через узкий проход к коллеге. Нагнувшись, он пощупал пульс и ослабил ему галстук, а после этого, кинув на меня свирепый, какой-то обвиняющий взгляд, открыл одно окошко впереди, и одно, перегнувшись через чопорного МИДовца, чуть сзади, устроив сквозняк.

Автобус из-за такой мелочи останавливать, разумеется, не стали.

В салоне посвежело и мама быстро зарозовела, с удовольствием вдыхая свежий воздух. Отец, наклонившись, что-то сказал ей на ухо, и, буквально на мгновение, положил руку на живот.

' — Однако… — приятно озадачился я, — если это то, о чём я думаю, то очень здорово! И символично, и вообще…'

Обморочный комитетчик тем временем пришёл в себя, вяло зашевелившись и сев нормально. Вид у него зелёный и…

… воды, что характерно, не оказалось ни у кого. Это, конечно, само по себе не значит ничего, но в совокупности с другими фактами выглядит странно. Если человек параноик, это ещё не значит, что за ним не следят!

В сочетании с теми взглядами от комитетчиков, можно предположить, что и закрытые окна не только от секретности, не только от желания досадить нам хоть в какой-то мелочи, но в ожидании, что я, быть может, свалюсь не просто в обморок, но и забьюсь в эпилептическом припадке.

Вполне, как по мне, логичная версия! Тогда можно было бы накрутить… всякого.

К примеру, отправка меня в больницу, и дальше, как минимум, длинная игра на наших нервах. Ну и свои какие-то, междусобойные комбинации, под предлогом моего лечения.

Это, разумеется, всего лишь версия… но я нисколько бы не удивился, окажись она верной.

Поэтому, когда Шереметьевский аэропорт показался вдали, я испытал чувство нешуточного облегчения. Но и опаски, и…

… много чего ещё.

Ясно уже, что инструктаж нашего адвоката о поведении перед отъездом и возможных провокациях — не страшилка, и ничего ещё не закончилось.

Возле выхода в аэропорт уже стоят аккредитованные в Союзе журналисты и дипломаты, а вокруг, отделяющие тлетворный Запад от наивных граждан СССР, милиционеры и разного рода товарищи в штатском, представляющие, как я полагаю, не только Комитет, но и другие советские структуры.

Людей в штатском много, и я бы даже сказал, избыточно много. Хотя большая их часть делает вид, что является обычными провожающими и встречающими, но за последние месяцы я научился вычленять их из толпы, да и работают они грубо. Это не легендарная «наружка», а массовка, вытащенная для отчётности.

Советские граждане, опасливо косясь, обтекают и тех, и этих, стараясь, на всякий случай, обходить по самой широкой дуге. Выглядит это довольно странно, но граждане СССР привыкли к такого рода вещами, привыкли не интересоваться, не задавать вопросы, не…

… но есть ещё и граждане антисоветские и разного рода заблуждающиеся.

Антисоветские, оживившись при нашем появлении и застрекотавших камерах западных журналистов, развернули разного рода плакаты и принялись скандировать что-то, пользуясь удачным моментом. Стоят они от аккредитованной кучки, и тем более от нас, достаточно далеко, так что даже разглядеть что-то, а тем более услышать — проблема.

Да впрочем, оно и так понятно — звёзды Давида, надписи на русском, английском и иврите, доносящие до нас обрывки фраз с требованиями разрешить выезд из страны, и всё в том же духе. Долго они так, разумеется, не простояли, милиционеры и неравнодушные товарищи в штатском скрутили их, запихав в стоящие в отдалении автомобили, но, из-за избытка свидетелей с иностранными паспортами, без особой грубости.

— Будь счастлив, Мишка! — размахивая беретиком и подпрыгивая, кричит Лера, которую уже теснит куда-то в сторону, в толпу своих товарищей, очень красивый, плакатного вида, немолодой милиционер, загораживая от нас Новодворскую широкой спиной гребца или штангиста, — Удачи! Удачи всем вам!

— Ici, ils dansent et tout ira bien, — переходит она на французский, уже совсем невидимая из-за милицейских спин, — Помни! Мы этого обязательно добьёмся, если будем все вместе!

— Молчать… — сдавленно прошипел комитетчик, схватив меня за вскинутую было в приветствии руку и принуждая опустить её вниз. Выстроившись свиньёй, наши сопровождающие, при помощи милиционеров и неравнодушных граждан прошли мимо журналистов, не давая никаких комментариев.

Успеваю заметить не только Леру, но и Стаса, и Сашку Буйнова, и…

… о многих я скорее догадался, додумал, домечтал, чем действительно увидел.

Потом их, пришедших проводить нас, разделят на чистых и нечистых, и кому-то придётся разговаривать со следователем и объясняться в Комитете Комсомола, кто-то вылетит из института…

… ну а с кем-то просто поговорят родственники.

Журналисты и дипломаты сопровождают нас, и спасибо им за то, что они пришли, за то, что они есть. Если бы не они, если бы не огласка нашего дела…

— Забавно, — нервно рассмеялась мама, с любопытством оглядываясь по сторонам и аккуратно присаживаясь в не по-советски удобное кресло, — никогда не думала, что попаду в Зал для официальных лиц и делегаций, да ещё и после лишения советского гражданства.

Помедлив чуть и оглянувшись по сторонам, отец присел рядом, не обращая внимания на брюзгливую физиономию какого-то чиновника со смутно знакомым лицом, сидевшего неподалёку с пожилой, одышливой супругой по левую руку, и перезрелой, рыхлой дочкой хорошо за тридцать, с капризным выражением лица, по правую.

— Товарищ… — небрежным мановением пальцев чиновник подозвал к себе МИДовца, разом вычленив главного, — эт-то что такое?

Он, не стесняясь и не скрываясь, ткнул в нашу сторону мясистой пятернёй, надуваясь и багровея.

МИДовец, наклонившись к нему, заговорил что-то быстро и негромко, отчётливо выделяя некоторые имена и фамилии, которые мне, далёкому от политических игрищ Политбюро, ничего не сказали.