К тому же, каждый второй стучит на всех и вся, и, насколько я знаю, уголовная составляющая большинства воспитанников в этом начинании не особо мешает. Да и не стоит забывать, что они всё ещё дети, готовые за карамельку или за ласковое слово если не на всё, то на очень многое.

Ну и, скажем так, особые детки… не умственно отсталые, но на грани, да ещё, как правило, с проблемами в социальной составляющей, как это обычно и бывает. Они не всегда и понять-то способны, что выдали какую-то тайну… а глаза и уши, между тем, у них есть, а у воспитателей — опыт.

— В карты режемся по-взрослому, — продолжает хвастаться Бугор, — девок ебём!

— Кстати, — оживился он, достав папиросы и прикуривая с ненужной лихостью, будто курение невесть какой шик, которому положено завидовать по-чёрному, — хочешь? Угостим, ха-ха-ха…

— А чо? — нездорово оживился один из ребят, подавшись вперёд и потирая разом вспотевшие ладони, — Верка давно нарывается! Надо ей очко смазать, да выебать сучку!

— Насухую интересней! — заржал другой, и посыпались такие анатомические…

… и я бы даже сказал — скотские подробности, что стало не по себе, и сильно.

Вещами такого рода меня, казалось бы, не удивить, вырос я по сути в гетто, и насмотрелся, а тем более наслушался, всякого, и часто — без малейшего на то собственного желания. Откровенной грязи по возможности избегал, участвуя максимум в молодецких забавах «а-ля» драка район на район, да пару раз, по пьяной дурной лихости, участвовал в угоне машины, которую мы брали «покататься», бросая затем в соседних дворах.

Оставаться совсем уж в стороне от таких развлечений, если ты живёшь в гетто, и если весь город — гетто, опасней, чем не участвовать. Если ты не в стае, ты жертва, и точка!

Так что навидался, а больше всего — наслушался такого, что, казалось, давно уже не должен ничему удивляться. Но нет… удивили.

— Не… — отказываюсь я, — мне постарше нравятся, опытные, и чтоб на добровольной основе, с энтузиазмом.

— Ну, у нас здесь тоже опытные, и с энтузиазмом, — нервно хохотнул Бугор, — Но дело хозяйское! Заскучаешь, дай знать, подгоним маруху. Не скажу, что прям любую, но выбор — как в хорошем борделе у мадам!

Киваю с как бы благодарностью, стараясь, чтобы брезгливость не прорвалась на физиономию.

' — Ну а чего я ожидал? Это не образцовый, и даже не рядовой советский детдом, а для сложных детей, с такими подчас историями за плечами, что моя, даже с попаданством, покажется чем-то тривиальным'

Между тем, кто-то из ребят со знанием дела рассуждает, как узнавать, целка новенькая девчонка, или нет, и как, если вдруг да, разрабатывать её задний проход и приучать «брать на клыка».

— … кипишь поднимают, — плевок на пол, — если здесь целка ломается. А если приехала поломанная, так не пищи, а подмахивай! Всё! У гинеколога справка есть, что ты блядь, так что не выёбывайся, а ебись, ха-ха-ха!

Разговоры ведутся с таким знанием дела, что я понимаю — эти, даже если каким-то чудом и проскочат мимо сумы и тюрьмы, и заведут семью, то дети их, скорее всего, продолжат семейное насилие и разного рода трэш, впитав, так сказать, традиционные семейные ценности с молоком матери.

— Харе! — остановил Бугор разговоры, принявшие ну очень уж скабрезно-скотский характер, — Сейчас слюнями весь пол закапаете!

— Действительно, — согласился один из парней, — Может, я того… гитару принесу?

Он обратился сразу ко мне и к Бугру, куда-то посредине, не понимая, кто из нас авторитетней.

— Ты как? Сыграешь? — как-то даже робко спросил меня Бугор.

— Почему бы и не да? — пожимаю плечами. Я эту уголовную субкультуру понимаю, хотя и не принимаю. Но… чёрт, надо же прояснить ситуацию⁈

Держа в руках гитару, весьма, к моему удивлению, приличную, хотя и расстроенную донельзя, потихонечку настраиваю её, попутно вполголоса объясняя свои действия сгрудившимся поклонникам. Параллельно Бугор, он же Жека, рассказывает историю нашего знакомства, и как это часто водится в подобного рода компаниях, началась она с того, что Жэка, будучи вражеским безымянным юнитом, огрёб от меня по морде.

— Походя! — восторгается он неведомо чему, — Меня!

Пацаны кивают уважительно-понимающе, ибо Бугор в авторитете и положено, значит, восторгаться тем, кем восторгается авторитет.

— … да, вот так, перебором, — я, не забывая вслушиваться и кивать в нужных местах, немного на своей волне. Ну, Бугор тоже… и его, как серфера, несёт так, что не успеваю охреневать.

Он не то чтобы врёт напрямую, но факты, поданные под нужным углом, могут быть не хуже выдумки. В эту же мешанину из фактов невнятные слухи о родителях, которые, оказывается, не абы кто и как, а люди (внезапно!) авторитетные в уловном мире.

При этом Жека ссылается на реально существующих личностей, знакомых мне по посёлку. Я понимаю, что по своим, по уголовным телеграмм-каналам, он получил какую-то информацию, творчески её додумав и домыслив.

Заодно я оказываюсь не то чтобы крупным дельцом, но скажем так, восходящей звездой теневого рынка. В основном всё это построено на предположениях и на том, что я знаю всех и вся, а объяснять, что знакомства эти, по большей части, у меня через музыку, особого желания, да и смысла, не вижу.

Пострадавшие, не считая Крысёныша, попавшего в больницу с диагнозом «споткнулся-упал», здесь же, и вроде как не в обиде. Ну… вполне может быть, они ведь не только давать по морде привыкли, но и получать — дело, так сказать, житейское.

— … да не, нормально, — кривлю душой, отвечая на вопрос о недавнем махаче, — Красавчик, вон, по рёбрам меня знатно задел.

— Красавчик? — хохотнул Бугор, повернувшись к парню, — Цени! Считай, крестили тебя.

Усмехаюсь, начиная перебирать струны, и, дождавшись тишины, пою…

— … вот точно родители из наших, точно, — шепчет Бугор корешу, — завороженно слушая нехитрые куплеты про старенькую маму, сук-конвоиров и побег.

Потом — ответы на вопросы поклонников, и снова песни, но в этот раз уже рок, который заходит ничуть не меньше.

Засиделись сильно заполночь, а потом начали расползаться по территории. Мы с Бугром чуть отстали, и, брызжа слюной и энтузиазмом, он выпытывал у меня тонкости сложения песен и тому подобные бардовско-зоновские штуки, испытывая восторг неофита.

Было понятно, что его что-то гнетёт, и несколько раз он открывал рот, но спохватывался.

' — Не время и не место' — понял я, когда Бугор в очередной раз запнулся словами.

Но…

… об этом я подумаю завтра.

На завтрак давали сероватую манную кашу на воде с маленьким, сильно подтаявшим кусочком масла в центре, одно склизское варёное яйцо (больше, если верить советским медикам, вредно!), сваренное, как я понимаю, не сегодня и даже не вчера, по два заветрившихся кусочка серого хлеба и чай — жидкий, почти несладкий и пахнущий веником. Понюхав чай, осторожно попробовал и решительно отставил подальше, но вкус грязного пережёванного веника надолго остался на языке.

— Не будешь? — тут же среагировал какой-то золотушный пацан лет десяти, севший почти напротив меня. Получив нужный ему ответ, он с довольным видом подтянул к себе стакан, и, сгорбившись над едой, прикрывшись локтями, начал жадно есть, опасливо зыркая по сторонам.

Каша проскочила, как и не было. Вроде и не маленькая порция, но как-то ни о чём. Без особой охоты подъев яйцо и хлеб, встал из-за стола полуголодным.

Не считая сторожа, поваров и двух дежурных воспитателей, взрослых на территории детдома нет, что, в общем-то, ожидаемо. Кто-то из них в пионерском лагере вместе с воспитанниками, кто-то в отпусках. У начальства летом самая страда́, с выбиваниями фондов, налаживанием контактов с нужными людьми, командировками куда бы то ни было, конференциями и прочими вещами, в большинстве своём не имеющими отношения ни к воспитательной, ни к хозяйственной деятельности детдома, а только лишь бюрократическими, да пожалуй, идеологическими.