— Всё, Петрович, — привлёк я его внимание, забирая поднос с посудой, — до завтра!

— Давай, — небрежно отмахнулся тот, погружаясь с мужиками в обсуждение увлекательного квеста — как и где дерябнуть на работе, и чтоб при этом не попасться. Пока сходятся на том, чтобы взять пирожков и пойти, раз время есть, тяпнуть по маленькой, ну и в карты поиграть — в дурака, на смешные желания.

Выйдя из столовой, глянул на сырое небо, с которого некстати посыпалась какая-то мелкая сыкоть, так что от столовой до раздевалки я пробежался трусцой, что не прибавило настроения.

— Да тьфу ты… — отреагировали на меня мужики в прокуренной раздевалке, снова вытаскивая стаканы и звеня стеклом.

— Это этот! — объяснил один из них невидимому мне собеседнику, и тот, как ни странно, понял прекрасно, и питие с общением продолжились без оглядки на меня.

В раздевалке, как ни зайдёшь, почти всегда накурено, и всегда — по крайней мере, по крайней мере, в рабочее время, кто-то ныкается от начальства. А иногда и не ныкается, а вполне официально гоняет чаи, готовый, если надо, взамен на такие мелкие поблажки, поработать во время перерыва или задержаться после работы.

В душевой сквозняк, потоки нечистой воды на полу, запахи хозяйственного мыла, и почему-то — лекарств. Благо, народу почти никого, так что я быстро помылся под тугими струями, не особо пытаясь (всё равно почти безнадёжно!) регулировать температуру, и выскочил.

— Американский? — ничуть не смутился моему появлению парень, залезший в мой шкафчик и вертящий в руках рюкзак. Я его вроде как знаю, но вечно путаю созвучные имя, прозвище и фамилию, так что в голове он у меня закодирован под прозвищем «Патлатый».

— Этот? — раскачивать скандал я не стал, хотя и хочется. Повторится — да, будут меры… через Петровича прежде всего, а так… здесь нравы простые, я бы даже сказал — временами простейшие, — Нет, мать сшила!

Подробности о том, как я пытался вспомнить модели из моего времени, и как эти воспоминания переводил на бумагу, а мать потом — мои каракули на выкройки, приводить не хочу, да и вспоминать — не очень… Недели две, наверное, мучились, но, правда, и результат!

А куда деваться? О советских рюкзаках без мата мне говорить сложно. Вот казалось бы, бытовую технику у идеологического противника промышленность СССР передирает, ничуть не смущаясь, а здесь — затык!

Все матёрые туристы, все альпинисты и походники как минимум перешивают купленные в магазине рюкзаки, потому иначе — ну никак! Это ж какие-то брезентовые мешки с лямками, способные угробить спину за один переход!

— О! — возбудился Патлатый, — А мне возьмётся? За сколько? Полтос сразу отжалею, а если больше, так ты только скажи!

— Не-не-не! — перебиваю его, — Не возьмётся!

— Видишь? — сую под нос рюкзак и показываю лямки, — Представь, такое на обычной машинке прострочить? Ну его к чёрту, никаких денег не надо! Не работа была, а один сплошной ремонт!

— А-а… — разочарованно протянул он, — жаль! Я бы и сотку отдал за такой.

Пожимаю плечами, начиная переодеваться, стараясь не обращать внимания на то, что он выжидающе косит на меня, надеясь, по-видимому, что я передумаю.

— Слушай… — он наклонился заговорщицки, — а билеты сможешь достать?

— Не могу вот так сразу сказать, — пожимаю плечами и просовываю ногу в штанину, — поспрашивать надо.

— А… сколько? — спрашивает он, наклоняясь ещё сильнее.

— Чего сколько? — не сразу понял я.

— Ну, бабок…

— Да блять! — вырывается у меня, — Ты думаешь, я спекулирую билетами? Нет, блять! Я просто иногда помогаю музыкантам, а они иногда — мне! Блять… вот что за стереотипы — как еврей, так барыга! Да чёрта с два!

— Да тише ты… тише, — просит парень, оглядываясь по сторонам, — прости!

— Ладно, забыли и забили, — отмахиваюсь от него, вбивая ноги в ботинки и завязывая шнурки.

— А как ты это… помогаешь? — не выдержал Патлатый.

— Текста́, — жму плечами, — инглишь свободный, хотя акцент, конечно, тот ещё.

— Иди ты! — восхитился парень, — Вот совсем свободный? А… если перевести понадобиться?

— С самиздатом и всякой нелегальщиной не связываюсь, а так — подходи, гляну. Всё, давай…

— Погодь! А это… билеты?

— Будут если — принесу, по госцене, — отвечаю уже в проходе, — а нет, так извини! Я в этой движухе сошка мелкая. Всё, бывай…

Отмахнувшись от вопросов в спину, ссыпаюсь по лестнице вниз и спешу к проходной. Чёрт его знает… вряд ли стукач, но на всякий случай — берегусь! Да и вообще… глупость это несусветная, на «Трёхгорке» билетами барыжить!

Фарцы, в её классическом понимании, избегаю всеми силами, а на заводе, да будучи несовершеннолетним и не той национальности… я вас умоляю! Привлекать внимание органов и подсаживаться на крючок, это вообще глупо, да и… было бы ради чего!

Подставляться ради шильдика на жопе — последнее дело, да и вообще… мне важнее не деньги, которые я, собственно, и не смогу потратить в советских реалиях, а связи. Да не только здесь и сейчас, но и сильно потом…

Поглядев на часы, я ускорил шаги, проскочил проходную, и через несколько минут уже ехал в автобусе. Несколько остановок, и…

Стоит, ждёт обещанного билета. Совсем ещё молодая, но узнаваемая.

— Валерия? — спрашиваю для порядка, уже зная ответ, — Добрый день!

Отец пришёл с работы, когда я возился на кухне с ужином, обжаривая на большой сковороде макароны со всякими разностями, остатки которых нагрёб в холодильнике.

— Ух ты! — восхитился он, проходя на кухню, — Недурно пахнет! Глянь, Петро́, какого сына вырастил!

— Здрасте, дядь Петь, — не отрываясь от готовки, приветствую Левашова, — очень рад видеть вас! Извините, руки в масле…

Обтерев их о полотенце, здороваюсь и выслушиваю неизбежные в таких случаях комментарии о том, как сильно я вырос, и что совсем мужик стал.

— Рабочий стаж — первое дело, — разглагольствовал дядя Петя, оседлав табурет и забавно шевеля носом, принюхиваясь к витающим на кухне запахам, — так что всё к лучшему! В институт будешь поступать, так не абы кто, а пролетарий, а это, Миша, совсем другой коленкор! Совсем!

Слушаю его, мотая давно известные премудрости на не отросший ещё ус, и вежливо поддакиваю, не забывая о готовке.

— А насчёт вырастил… — вытащив из холодильника сыр, и пытаясь найти глазами тёрку, поворачиваюсь к отцу, воспользовавшись паузой в монологе отцова друга, — так вы ещё вырастить успеете — братика или сестрёнку, я всем буду рад!

— Раз уж проект… — подмигиваю дяде Пете, — удачный вышел!

— Кхе, — кашлянул от неожиданности отец, — скажешь тоже! Старые мы уже!

— Вы? — я отложил сыр и подошёл к отцу, положив руку сперва ему на лоб, а потом на бицепс, разрывающий рукав рубашки, — Старые?

— Да ты не это не смотри, — начал было он, сгибая руку и с недоумением глядя на мощную мышцу́ — гирям и спорту он и раньше был не чужд, а теперь, привыкнув на Севера́х к нагрузкам и скучая по ним в Москве, занялся железом и турником всерьёз, начав даже поговаривать о том, что недурно бы поучаствовать в соревнованиях. Я его в этом поддерживаю, но пока дальше разговоров дело не идет, хотя на второй разряд он сдаст даже спросонья.

— А на что? — веселюсь я, — На строчки в паспорте? У тебя или у мамы, которая, в сравнении со сверстницами, ещё девчонкой совсем выглядит? Дядь Петь, ну хоть вы ему скажите! У вас вон Танька какая вышла — ого! Сам видел, как оглядывался один, оглядывался… и в бетонный столб шарахнулся! Сидит, башкой крутит… а всё равно туда же, вслед Таньке смотрит, а та и не обернулась, только каблучки по асфальту — цок-коц-цок!

— Это да, — засмеялся дядя Петя, горделиво расправив плечи, — она такая! Удалась!

— Вот! — киваю я, — Я, может, тоже сестрёнку хочу! Сперва маленькую, конечно, а потом и так — чтобы каблучками по асфальту, а мужики о столбы головами бились! С такими-то родителями, я думаю, всё получится!

— И правда, Вань! — дядя Петя, расшалившись, пихнул отца плечом, — Твой-то дело говорит! Паспорт-то что? Тьфу! Что ты, что Людка… и родить успеете, и поднять смогёте!