Понимающие ухмылки на рожах были совершенно одинаковые как у троицы детдомовцев, так и физрука, привалившегося спиной к косяку.

— … вы уж не обижайте его! — выдала Елена Николаевна, — Моше… Миша хороший мальчик, и теперь он будет жить с вами.

' — К-комбо!' — мрачно подытожил я, по-новому глядя на завуча. Неужели она… да нет, всё она понимает, просто сука…

После этого предложения ухмылки моих… хм, новых товарищей, стали вовсе уж скабрезными, а физрук, не скрываясь, хохотнул. Культуры в СССР — хоть отбавляй… особенно почему-то уголовной, и уж кто-кто, а детдомовцы знают её на отлично!

Де-факто завуч по воспитательной работе дала отмашку травить меня…

Почти тут же она дала лёгкий разгон парням — дескать, почему это вы не в своих спальнях? Да и вообще, неужели вам заняться нечем?

' — Самка собаки, — мысленно ругнулся я, — всё как по учебнику!'

— Да! — будто спохватилась она, — Пойдём к завхозу, тебе вещи получить надо!

— Вешайся, жидёнок, — услышал я в спину, когда выходил из спальни, и сделал вид, что не услышал…

… и Елена Николаевна тоже… сделала вид.

Глянув на часы и покачав головой чему-то своему, завуч, вытащив связку ключей, замолотила ими по массивной двери, обитой оцинковкой, и кажется, как бы не в два слоя. На металлическом листе видны следы ржавчины, вмятины и отметины от чего-то острого, как бы даже не от топора.

Дверь открылась не сразу и не до конца, оставшись на цепочке, притом не из тех, почти символических, а массивной, на которой можно подвесить рвущегося алабая, хрипящего от застилающей глаза ярости. Из щели пахну́ло нечистым воздухом, а чуть погодя запахами сала, чеснока, колбасы, табака и спиртного, и только потом появился глаз — с кровяными прожилками, часто мигающий, воспалённый.

— А, это вы… — сказал хриплый, пропойный мужской голос за дверью, закрывая и снова открывая дверь. Физиономия, да и внешность вообще, оказались под стать голосу — пропитыми, помятыми, давно и безнадёжно запойными.

Жирные, запачканные в еде губы с налипшими крошками, внизу чуть обвисшие, обнажающие скверные зубы. Такие же обвисшие щёки и нос, да и на шее, совсем не толстой, нечистые складки, как у запущенного шарпея.

Средних лет, худой, и, в общем, не с самыми скверными изначальными данными, завхоз выглядит как человек, который давным-давно махнул на себя рукой, погрузившись в изучение увлекательного мира алкоголизма. Такие, как он, обычно ненавидят всех вокруг, но прежде всего себя, с болезненным удовольствием отталкивая близких, и тех, кто мог бы таковыми стать.

— Что же вы, Максим Сергеевич… — с укоризной покачала головой завуч, многозначительно не договаривая.

Выходной у меня, — недовольно пробурчал мужчина в ответ, — распахивая дверь и пропуская даму в подвальное помещение, наполненное затхлым нечистым воздухом и давним, болезненным одиночеством, — проходите! Из-за всякого отребья человека тревожить…

— У вас, Максим Сергеевич, каждый день как выходной, — не удержалась от шпильки завуч.

— А вы поищите на моё место желающих, поищите… — осторожно окрысился на неё завхоз, с негодованием покосившись на меня, как на свидетеля своей выволочки.

— Вещи нужно сдать, — повернулась ко мне Елена Николаевна, — на хранение.

— На хранение, — ещё раз повторила она, остро глядя на завхоза. Мужчина дёрнул плечом, не отвечая, но завуч не отводила от него взгляда.

— Да ясно, ясно, — пробурчал он наконец, и женщина, кивнув удовлетворённо, решила-таки подсластить пилюлю.

— Дела Миши и его родителей рассматривает суд, и, вероятнее всего, будет решение о лишении родительских прав.

— Антисоветчики, — с торжеством добила завуч после короткой паузы, — с плакатами вышли, ещё и сына своего потянули с собой. От гражданства отказываются.

— Ишь ты… — остро глянул на меня Максим Сергеевич, — такой маленький, а уже, сволота такая, антисоветчик⁉

— Не выражайтесь, — для порядка сказала завуч, явно солидарная со сказанным.

— Миша, — повернулась она ко мне, — а ты чего стоишь? Давай, раздевайся! Сейчас Максим Сергеевич тебе одежду выдаст.

— Трусы и майку тоже снимать? — поинтересовался я, не думая возмущаться.

— Трусы? — зачем-то переспросила она, задумавшись о чём-то своём, — Бельё можешь оставить своё, и носки.

— Максим Сергеевич, да что же копаетесь? — сказав это, она пошла за завхозом, который бродит по складу потерянным привидением между полок, заваленных унылыми казёнными вещами, — Давайте пошустрее!

— На, и давай, давай… иди отсюда! — впихнув мне стопку вещей, завхоз начал выдавливать нас из склада, косясь на массивный стол с разложенной снедью, очень даже не бедный на фоне советского дефицита.

— Выходной у меня! — сообщил он агрессивно, захлопывая за нами дверь и запираясь на все замки. Одеваться пришлось уже в коридоре, под неодобрительным взглядом Елены Николаевны, ханжески сжавшей увядшие губы куриной гузкой и разглядывающей меня, как какое-то насекомое.

Вещи и обувь не первого, и, наверное, даже не второго срока службы, но в общем-то сносные — не считая обуви. В Союзе с обувью вообще беда, а хорошая, с нормальной колодкой и не устаревшая ещё во времена НЭПА, мне, не считая кед, пока не попадалась.

— Ну, иди, — сверившись с часами, сказала Елена Николаевна, — обед ты уже пропустил, ну да ничего, до ужина потерпишь.

Вернувшись в спальный корпус и поднявшись наверх, провожаемый подозрительным взглядом девочки, ошивавшейся в вестибюле, я сунулся было в спальню, желая, по возможности, поговорить и расставить точки над Ё, но моих новых соседей там не оказалось, как и вообще их не оказалось наверху.

— Дела… — зачем-то сказал я вслух, и, покачавшись на носках, решил всё-таки пойти сперва в душ. Не сказать, что я очень уж грязный, уж во всяком случае, не грязнее большинства работяг, привыкших мыться раз в неделю по субботам, но ощущение собственной нечистоты после тесного знакомства с мостовой и путешествия в автозаке, сильно давит на психику.

— Блять… ещё и не закрывается, — мрачно констатирую очевидное, заглянув в душевую.

Понадеявшись, что мои новые соседи вернутся не слишком скоро, я всё-таки решил помыться по быстрому. А когда ещё? Вечером проблемы никуда не уйдут, а народа может прибавиться.

— Ну… хоть так, — не слишком удовлетворённо киваю я, запихав в скрученное полотенце массивный кусок выданного мне хозяйственного мыла и сделав пару взмахов на пробу, — Может быть, это и паранойя, но параноики живут дольше!

Включив воду, лезу под холодные струи, даже не пытаясь отрегулировать температуру. Тут же выключаю и начинаю быстро намыливаться, постоянно контролируя дверь.

— Нежданчик! — весело сообщил крысёныш, выливаясь в душевую с таким предвкушающим выражением лица, что раздумывать я не стали ни единой секунды!

' — Сука!' — в памяти сразу всплывает та, ошивавшаяся в вестибюле девчонка.

Схватив полотенце, прижал его к паху, и, сделав испуганное выражение лица (для чего мне не пришлось особо стараться) семеню навстречу, изо всех сил показывая, что больше всего хочу выскочить из душевой, пусть даже и таким, намыленным.

— Га… — оценил моё сценическое мастерство стоящий позади своих дружков младший брат Валуева, раскрывая в улыбке рот.

… и импровизированный кистень влетел в голову крысёныша. Нокаут!

Сложившись пополам, тот сломанной марионеткой рухнул на мокрый пол душевой, а полотенце, описав широкую дугу, врезалось в скулу красавчика, но к моему великому сожалению, дубль не вышел.

' — Чёрт… надо было этого гасить!' — успеваю с досадой подумать я, растопыренной пятернёй вбивая нос питекантропа, и тоже, увы, не слишком удачно…

… но во всяком случае, на пару секунд его повело и я, не став ждать, продолжил серию, стараясь делать всё максимально быстро и сильно. Пах… не слишком удачно, затем печень, толчок обеими руками головой в ближайшую стену — так, что аж треснула плитка…