Через несколько минут, закинув вещи в грязную тележку, прицепленную к отчаянно тарахтящему трактору, мы вскарабкались туда же, и, медленно и плохо, поехали навстречу новому будущему, спотыкаясь на каждой кочке и выбоине.

С высоты, хоть и небольшой, видно получше, и то, что я вижу, особо не радует. Бараки разной степени изношенности, бурьян, и свалки — те самые, стихийные, возникающие от свинства местных жителей и равнодушия властей к быту плебса.

По разные стороны — стройки, какие-то глубокие канавы, предназначенные, очевидно, для прокладки труб, но местами успевшие зарасти тиной и обзавестись лягушками. В целом — не самое плохое место для игры в «казаки-разбойники» и «войнушку», но жить…

К одному из бараков, ничем особенно не отличающихся от остальных, мы подъехали и разгрузились. Глушить двигатель тракторист не стал, и, поговорив о чём-то с местными, загрузил что-то в тележку, наконец-то убравшись.

— Вот, — рыже-сивый И. О. широким, несколько нервным жестом указал на барак. Почти тут же, нагнувшись, он нырнул в дверной проём, исчезнув в затхлом полумраке.

— Верка! — послышалось приглушённое, — Растудыть твою мамашу! Какого хера…

Дальнейшее так и осталось для нас тайной, но через пару минут И. О., вынырнув каким помятым, поманил нас за собой нервным жестом веснушчатой руки.

— Вот… — махнул он рукой, стараясь не глядеть на дебелую, несколько растрёпанную молодку лет тридцати, вставшую со скрещенными руками в коридоре, и сверлящую всех нас свирепым взглядом, — заселяйтесь!

— Нд-а… — сказал я, прикрывая за собой дверь, но повторяться, вслед за родителями, не стал. Чего уж там… и так всё ясно!

— Ничего, — вымученно улыбнулась мама, постаревшая за эти часы лет на пять, — не хуже, чем когда-то! Помните?

Они переглянулись с отцом, и мне стало почему-то неловко, а ещё — я понял вдруг, что могу сорваться от любой мелочи, а это — ну его на хрен…

— За водой схожу, — вызвался я, подхватывая ведро. Колонку нашёл быстро — благо, она по здешним меркам совсем рядом, всего-то в полусотне метров.

Делая вид, что не замечаю взглядов и шепотков, набрал воды, уже зная, что просто не будет, и что будут разговоры, разговоры… а потом проверки и провокации, по результатам которых ясно будет — смогу я жить в этом социуме?

Чувствуя, как спину сверлят взгляды девчонок и мелкого пацанья, собравшихся у колонки, порадовался, что не нарвался на бабок. Эти, со своими вопросами, так насядут… и ведь, сука, медленно всё, переспрашивая по несколько раз и обдумывая плохо работающими мозгами самые простые ответы. И послать не пошлёшь, потому что, сука, социум! Житья потом не дадут.

А так, глядишь, со слов внуков и внучек переварят чуток, обжуют меж собой, и только потом — к нам, знакомится. Тоже ни разу не сахар, но лучше сразу коллективно отстреляться, чем каждой старой дуре, давно пребывающей в деменции, рассказывать о себе отдельно.

— … пить придётся, — услышал я, заходя в комнату, — сама понимаешь!

' — Ну… тоже вариант, — мысленно соглашаюсь с отцом, примеряя заодно ситуацию на себя, — Придётся!'

Комната нам досталась не слишком большая — метров, наверное, шестнадцати, но отмывать её пришлось долго, выкинув заодно почти всё, оставшееся от прежних жильцов. Оставили только самодельную двуспальную кровать, способную, наверное, выдержать брачные игры мамонтов, да кое-где торчащие из стен загнутые гвозди. Гвоздям откусили шляпки, шлифанули напильниками, чтобы не рвать одежду, и нормально! На первое время сойдёт, а дальше думать будем, как жить.

Остальное — то бишь старый диван с торчащими пружинами и клопами, насквозь проссанный матрас — и тоже, разумеется, с клопами, колченогий обеденный стол и самодельные шкафчики, местами прогрызенные жучками насквозь, выставили на улицу. Почти тут же одна из соседок, немолодая дама с обвисшими щеками и зобом, заинтересовалась ресурсами, и, получив нужный ей ответ, утащила к себе в закрома.

На черта они ей нужны… впрочем пусть. Родители мои в той, прежней ещё жизни, тоже хранили всякую дрянь, вроде сломанных лыж или десятков пластиковых бутылок, годами стоящих под мойкой, и так, насколько я помню, ни разу не пригодившихся.

— Полы придётся частично перестилать, — доложил отец, ковырнув носком ботинка щель в полу, из которой пахнет мышами. Здесь, в бараке, ощутимо пахнет — мышами, плесенью, кислой капустой, содержимым детских горшков и кипятящимся на плите бельём, табаком и потом.

— Раму ещё, — вздохнула мама, с тоской глядя через мутноватое оскольчатое стекло единственного окошка, выходящего во внутренний дворик, с вдохновляющим видом на добротный туалет, виднеющийся за кустами цветущей сирени метрах в двадцати от нас. Не самый плохой вариант, к слову.

Лучше уж с видом на туалет, чем на улицу — вид, да как по мне — и запах, там ничуть не лучше, так ещё и камнем в окно могут запулить. Ну и потише хоть немного, что, с учётом строительной техники в округе, может оказаться весьма значимым фактором.

— И раму, — согласился отец, — и печку чуть подремонтировать. Я в мастерских…

Осёкшись на полуслове, он прикусил губу. Где теперь те мастерские…

Благо, инструменты, собираемые в СССР каждым мало-мальски дельным мужиком, он утащил почти все. А оставшиеся, как и большую часть посуды, обещала сохранить Бронислава Георгиевна, и думаю, сохранит.

Она дама с принципами, да и новые соседи, равно как и инициативность участкового, не привели её в восторг. Соседи, что было ясно с первых минут, чересчур простые, не обременённые манерами, но нахрапистые, шумные, да и, как полагаю, преувеличенного значения о собственной важности, и значит, в самом скором времени они начнут наводить свои порядки.

В общем, что-то мне подсказывает, что будут письма и звонки, и что просто так эта история не закончится. Не для нас, разумеется… а вот участковому эта родственная инициативность может аукнуться, да и соседи у Брониславы Георгиевны могут через какое-то время смениться.

Старательно делая вид, что не понял внезапного молчания и причины испортившегося настроения отца, мысленно прикидываю дизайн, вычитая из него наши возможности и доступ к ресурсам. Получается… да так себе, но нужно же с чего-то начинать? Метизы есть…

— Доски нужны, — озвучиваю очевидное, — пошариться по окрестностям, так думаю, много интересного найти можно будет.

— На стройки не лезь! — быстро сказала мама.

— Да здесь и без этого… — отмахиваюсь я, — вон, по дороге от того барака столько добра видел, что если собрать всё, то дом построить можно — с водопроводом, канализацией и газификацией, что уж там про доски и брус…

Вооружившись пилой, топором и гвоздодёром, я не забыл о мотке бечёвки и рукавицах, оставшись в дверях ждать отца.

— Скоро вернёмся, — пообещал он супруге, выходя, — максимум через часок.

Мама осталась на хозяйстве, а точнее говоря — сторожить. Сейчас без «прописки» и полноценного знакомства со всеми обитателями барака, мы не вполне свои, и вещам могут приделать ноги… а может быть, и нет, но лучше не рисковать!

— Ну, куда пойдём? — бодро поинтересовался отец, когда мы вышли из барака, провожаемые взглядами. Сейчас то самое, дурацкое и нелюбимое… мы, блин, «ставим» себя, и внимание к нам ох какое пристрастное!

— Я там брус, кажется, видел, — сообщаю, чуть подумав, — Короткий, правда, или сучковатый, но что нам, в первый раз, что ли? Соберём, как конструктор…

— Пойдёт, — одобрил он, забрав у меня топор и заткнув его за пояс, — Ну, пошли! Вперёд, Вергилий!

Вдоль дороги, пятнами и полосами, импровизированные свалки. Вперемешку куски, а то и целые рулоны толя, бочки гудрона, шифер, груды кирпича, доски и прочее, неизбежно сопровождающее строителей коммунизма на этой ухабистой дороге к светлому будущему.

Проводив взглядом пропыливший мимо очередной грузовик, в котором навалом громыхается по кузову кирпич, я попытался было прикинуть процент брака, боя, усушек и утрусок при строительстве. Ну и очковтирательства, разумеется…