— Миша, — киваю, борясь с желанием достать папиросу и проглотить слюну, ставшую внезапно тягучей, — нам нужно поговорить!

— Я… — взгляд на меня, раздувшиеся и побелевшие точёные ноздри, — беременна!

— Та-ак… — я всё-таки достал пачку и прикурил, по-новому глядя на случайную, в общем-то, подружку.

— Не переживай, — в карих глазах усмешка и почему-то — презрение, — жениться не требуется!

Киваю молча… и в голове — аж звон от полного отсутствия мыслей!

— Ребёнка я оставлю, и… не ищи нас! — но почти тут же, противореча себе, она рассказала, что решила уехать на Север, где ей предложили должность директора в ДК, и что ребёнка она поднимет сама, и…

… сказано было многое, и не всё я запомнил. А потом был разворот через левое плечо, и каблуки зимних сапог, вбивающиеся в половые доски победно и утвердительно.

— Дела-а… — протянул вышедший из туалета Буйнов, усевшись рядом и закуривая. Некоторое время мы молча курили, или вернее — курил Александр, а я просто бездумно держал папиросу и смотрел на дымок, мотаемый сквозняками во все стороны.

— Может быть и да… — сказал наконец Буйнов, — а может, и нет! У неё и помимо тебя… я двоих точно знаю, и наверное, не всех!

— Ага… — тупо киваю, — а зачем тогда?

— Баба, — усмехнулся тот, затягиваясь и явно вспоминая что-то своё, — чёрт их поймёт! Но как по мне, это всё слишком сусально! Я… хм, я думаю, что счастливых отцов у ребёночка будет много, и всех она оповестит.

— Ты, Миша, — он усмехнулся, докуривая и туша окурок о батарею, — пацан ещё совсем! Знаешь, сколько таких? А потом даже не алименты, а просто просьба какая-то… и что, не поможешь?

Медленно киваю…

— Вот то-то, — уже без усмешки сказал Буйнов, — и ты такой не один у неё, с кого в будущем тянуть планирует! Привыкай… сейчас ещё год-два, и такие интриги вокруг тебя начнутся, такие хороводы… но впрочем, сам увидишь!

Проснувшись, тяжело заворочался спросонья, перевернулся на спину и попытался открыть глаза, которые, как назло, открываться решительно не хотят. Спать хочется — как из пушки…

— Сейчас… — сонно бормочу, нащупывая не нащупывающийся будильник и вялой рукой откидывая край одеяла на груди, — сейчас встану…

— Спи давай, — негромко сказала мама, подойдя к кровати, — тебе сегодня на работу не надо, забыл?

— А, точно… — счастливо выдохнул я, поплотнее завернулся одеяло и заснул, едва родители прикрыли за собой дверь комнаты.

Проснулся ближе к обеду и несколько минут лежал, бездумно глядя в потолок, обклеенный над моей кроватью зоологической картой Мира, с изображениями животных, обитающих в разных частях Света. Я иногда представляю… а иногда просто вспоминаю, где был, а где — побываю непременно, ведь Мир, он огромный и прекрасный…

Солнечные лучи, пробившиеся сквозь щель в плотных «зимних» шторах, дают достаточно освещения, но не бьют по глазам, и это приглушённое освещение, тишина и безмятежный покой отозвались во мне счастьем, переполняющим до самой макушки, и кажется, ещё чуть-чуть!

Улыбаясь новому дню, сел на кровати потянулся, а потом, не медля ни секунды, слез… и о чудо, тапочки не под столом или шкафом, а у самой лесенки! Казалось бы, мелочь, но именно из таких мелочей всё и складывается, так что день, и без того начавшийся необыкновенно хорошо, заиграл новыми красками.

В квартире, судя по вешалке в прихожей, я совершенно один, и это здорово! Я, честное слово, люблю своих родителей, да и с соседями нам очень повезло. Просто хочется иногда побыть одному, хотя бы вот… просто проснуться с утра в пустой квартире, в который ты совсем один.

Умывшись и почистив зубы, отправился на кухню, где меня ждали тарелки, прикрытые мисками и кастрюльками, и записка, что это всё — мне!

— Неплохо, — оценил я, сняв миски и оценивая получившийся натюрморт, — даже… по любым меркам неплохо!

Всего по чуть… и это всё — именно то, что я люблю, и так, как люблю именно я!

Выдохнув счастливо, поставил на плиту чайник, и встал у окна, бездумно поглядывая на двор, где выбиваются ковры иштурмуются снежные крепости. В основном детвора, да оно и неудивительно — это у них сейчас каникулы, а так-то — обычный рабочий день!

Хотя как обычный… я, глянув на часы, стрелки которых приблизились к одиннадцати, весьма живо представил себе «Трёхгорку», где народ, в большинстве своём уже причастился, а в меньшинстве только и ждёт обеденного перерыва!

Рабочая дисциплина? Ну да, ну да… а пиво в заводских столовых, продаваемое вполне официально[iii]? И официально же — по ноль пять в одни руки… но кто за этим будет следить⁈ У работников столовых есть план, да и если просят уважаемые, заслуженные люди, то как отказать⁈

А где пиво, там и… надо же понимать нужды и чаяния рабочего человека! А особенно — пролетариата, который, как известно, гегемон!

Работа на заводе не то чтобы стоит… но там, где её можно не делать, не делают! Ну или делают так, что лучше бы не…

День сегодня сокращённый, с представлениями самодеятельных коллективов, ёлками в столовой, а кое-где и в цехах, с праздничным обедом — для кого-то в столовой, ну а для кого-то и по-простецки, в раздевалке!

Мне предстояло быть цыганской лошадью на празднике, это когда голова в цветах, а жопа в мыле! Я ж фактически профессиональный артист без малого, и уже получал гонорары за участие во вполне официальных концертах! Ух, какие планы были на меня у профорга…

… но к счастью для меня — не срослось! Потому что, судя по этим планам, петь, плясать и заниматься конферансом мне предстояло от обеда и до последнего цеха, и всё это не просто без перерывов, но и, судя по графику, бегом!

Не знаю точно, что уж там больше сыграло — количество моих несовершеннолетних отгулов, которые (кровь из носа!) нужно закрыть до конца года, очередной всплеск компаний против рока и сионизма, или нечто совсем иное. Не знаю, и откровенно говоря, знать не хочу!

Но в понедельник, когда я пришёл на работу и не успел толком переодеться, меня вызвали к начальству и осчастливили заявлением, что с сегодняшнего дня у меня, оказывается, отгул! Вот заявление… подписывай.

Я поначалу озадачился, но Петрович, этот многомудрый Змий, велел не думать, а валить, пока не начало думать начальство! Потому что оно, начальство, со своими думками способно так перекроить мои отгула, что они как бы будут, но через такую задницу, что лучше бы их и не было! Ну и парочку примеров из собственного опыта…

В общем, я проникся и смылся, пока не вспомнили, что общественные поручения, вообще-то, проходят несколько по иной линии, и все эти профорги с комсоргами способны испохабить даже самое доброе и светлое.

С музыкой — аналогично! У Локтева уже знали, что мне предстоит петь и плясать от завода и на заводе, поэтому не ставили во всякого рода отчётные концерты. Если вдруг приду, запхнут, в лучшем случае, в пятый ряд хора, а вернее всего, просто припашут помогайкой, таскать одежду и реквизиты.

У Буйнова, который всё-таки не конца ещё расплевался с Градским — совместный чёс, и мне там места нет.

Ну и… отпуск! По крайней мере, я воспринимаю это именно так, и, вот честное слово, даже квартирники посещать не хочется! Устал.

— А и чёрт с ним… — выдохнул я, заварив чай и усаживаясь за стол, обозревая завтрак, ощущая, как выделилась слюна и требовательно квакнуло в пустом желудке. Стол накрыт не то чтобы раблезиански, но скажем так… некоторые сомнения по поводу того, справлюсь ли я с поставленной задачей, имеют место быть!

— … нет таких крепостей, которых большевики не могли бы взять! — сообщило соседское радио, и я невольно усмехнулся, приступая к завтраку. Ну и… справился! На Новый Год, мне кажется, в желудках появляются дополнительные объёмы и измерения…

После завтрака, помыв посуду, почувствовал тягостное томление и жажду деятельности. Но нет! Все приготовления, вплоть до генеральной уборки, были сделаны ещё вчера, и в доме — ну ни пылинки! Даже, кажется, кухню сегодня после приготовления завтрака вымыли с мылом.