Нина покраснела, отставила ступку.
– А ежели ты старую историю вспоминаешь[6], – понизила она голос, – так грех тебе. Если бы я тогда по ночным улицам не пробиралась ко дворцу, так ни меня, ни императора в живых бы сейчас не было.
Она сердито сложила руки на груди. Никон поднялся и отряхнул крошки с туники.
– Показывай своего раненого.
– Так он уж не раненый, а почивший. Дух испустил. – Она перекрестилась, опустив глаза.
Нина провела Никона за холстину, что перегородила комнату.
Сикофант сморщил нос. Запах и правда был тяжел.
– Это его сапоги? Сняла зачем?
– Он беспокоился очень, все про кольцо какое-то говорил. Вроде как забрать его надо да отдать кому-то. А кому – не сказал. Вот я кольцо и искала.
– И где кольцо?
– Да в том-то и дело, почтенный Никон. Нет кольца. В тунике нет, пояса на нем не было, плаща тоже, ни кошеля, ни сумы. В сапогах ничего не спрятано.
Сикофант угрюмо посмотрел на нее.
Нина поправила платок, сжала ворот столы, но взгляд не отвела.
– И зачем ты кольцо искала? Почему меня не дождалась?
– Волновался он очень. Я подумала, может, он невесте или жене своей нес кольцо. Или матери. Вот и поискала, чтобы никто не обобрал его. Я ж не знала, что именно ты придешь…
– Кольцо, значит. Врешь ведь, небось, нашла да спрятала? Вы, женщины, на украшения падки, знаю я вас.
Никон шагнул к ней ближе, не отводя взгляда.
– Я сейчас велю твою аптеку обыскать. Говори, где кольцо припрятала?!
Нина отступила в испуге, широко перекрестилась на икону.
– Богом клянусь, не было при нем никакого кольца! Если бы я про кольцо не упомянула, ты и не знал бы, что оно пропало. Стала бы я про него говорить, если сама и украла?!
– А может, не аптеку, а тебя обыскать надобно? – произнес сикофант чуть тише, склонившись к ее лицу. Глаза его задержались на ее судорожно сжатом вороте, скользнули ниже.
Нина задержала дыхание от возмущения. Голос ее зазвучал низко, презрительно:
– В твоей власти и меня обыскать. Сам до такого непотребного дела опустишься или равдухов заставишь беззащитную аптекаршу позорить?
Никон выпрямился, отвел взгляд. Почесав бороду, шумно выдохнул:
– Вот что ты за женщина такая – вечно куда-нибудь влезешь, куда порядочной горожанке не следует.
– Так он же сам ко мне на порог пришел! Чем же я виновата? – Нина говорила сердито, отворачивалась от сикофанта. – А уж насчет, куда влезу – нам, аптекарям, порой в такие места влезать приходится, я тебе даже рассказывать не буду.
Увидев, как сикофант прищурился, Нина заговорила снова:
– Облегчить-то умирающему последние часы да кольцо его невесте или матери передать – это дело благое, не зазорное. Ты, почтенный Никон, коли дознаешься, кто он, проследи – если найдется кольцо, чтобы оно до родни дошло. Уж очень он волновался, только ни кто порезал его, ни имени своего не назвал. Все про кольцо и твердил.
Она сыпала словами, смущаясь под тяжелым взглядом Никона.
Помолчав с минуту, сикофант недовольно буркнул:
– Одни хлопоты с тобой, аптекарша.
Кликнув стражников, велел, чтобы погрузили тело почившего на носилки и сопроводили к эпарху.
Никон шагнул было за ними, но в дверях развернулся. Помявшись, прошел к сундуку и уселся опять.
Нина настороженно примостилась на скамью напротив.
– Ты, Нина, это… – Он отвел от нее взгляд, потер смущенно шею. – Ты остерегись пока. Где один убит, там и ты в беду опять попасть можешь. Двери кому попало не открывай. Да одна по улице не ходи.
– Как же мне двери не отпирать-то? Я ж аптекарша. А ежели кто за помощью придет? – растерялась Нина.
– Остерегись, говорю. Если что заметишь чудное – за мной сразу пошли Фоку своего. Я приду, – он вздохнул. – И про убийство помалкивай. Не зови беду на порог. Нечего лишний раз языком молоть. Мало ли в большом городе происшествий.
– Грешно тебе такое говорить, почтенный Никон. Мой язык тебе обвинить не в чем. Да только вся улица про убийство знает, их языки-то мне не остановить.
Никон покачал головой, тяжело поднялся. Снова окинув Нину взглядом, хотел что-то сказать. Но сжал губы и шагнул за порог.
Закрыв за сикофантом дверь, Нина опустилась перед иконой на колени, зашептала молитву.
Тяжко смерть чужую наблюдать, еще тяжелее, когда сделать ничего не можешь. Бывало, что звали Нину к безнадежно больным, к умирающим. На чудо надеялись. А откуда она чудо-то возьмет? Травы да отвары не помогут, ежели лихорадка уже смерти дорожку выстелила. Но Нина себя все одно корила. Не смогла, не успела! Глупая баба, а не аптекарша! Вот и сейчас вроде ничего уже сделать нельзя было, а сердце как камнем заковано, аж дышать трудно.
А тут еще Никон ее в смятение вгоняет своими взглядами. Грешно так на женщину смотреть, жена его за такое, небось, не похвалит, да и Нине с этого одно беспокойство.
Немного успокоившись, Нина пошла прибирать. А то прямо не аптека, а лавка мясника. Да и в баню сходить неплохо бы.
Аптекарша распахнула дверь пошире, чтобы впустить свежего воздуха.
В дверном проеме появилась худенькая фигурка подмастерья. Видать, Фока матери уже по хозяйству помог, прибежал подработать у аптекарши. Нина его отправила за водой, снарядив бадейкой да куском холстины пожестче. Велела оттереть дверь и крыльцо. А заодно и смыть кровавый след с мостовой вокруг.
Управившись с уборкой и оттерев руки жесткой холстиной с мыльным корнем, Нина вспомнила, что еще не ела ничего, а солнце вон уже подходит к полудню.
Наскоро перекусила хлебом и оливками, села за стол готовить заказы. Вспотевший Фока приволок обратно пустую бадейку, вынес на задний дворик. Уселся напротив Нины, потянулся к хлебу. Нина, не поднимая головы, шлепнула его по руке.
– Чумазыми руками хлеб хватать не след. Отмой сперва.
– Дак я ж только что мыл, вместе с крыльцом и руки отмылись.
– Чистой водой руки вымой, недосуг мне опять тебе отвар от недержания варить.
Фока нехотя встал с сундука, вышел во дворик. Через секунду оттуда послышался звон разбитой посудины.
– Да чтоб тебя перекосило! – подскочила Нина. – Что ты опять разбил, оболтус?
Выйдя во дворик, где под деревянным навесом высились рядами сетки для сушки трав, нашла понуро стоящего над черепками Фоку. Глиняный кувшин расколотил, паршивец. А седмицу назад – чашу.
Нина удивлялась, как один малец может столько потравы хозяйству нанести. Если бы не дар его, выгнала бы уже, ей-богу. Видать, так Господь и наделяет – и талантом, и проклятьем, чтобы все в мире в равенстве было.
Фока был тощ и неуклюж, руки длинные и неспокойные. Как не махнет, так что-нибудь заденет. Нина уже к стеклянным сосудам его не подпускала даже. За них торговцы такие цены заламывают, хоть крестись. Порой сосуд тот крохотный, а стоит как целый кувшин вина каппадокийского.
Зато запахи Фока чуял да различал как никто другой. Нине от того была большая подмога. Она ему давала нюхать снадобья да притирания, чтобы понять, которые уже портиться начали, а какие еще можно хранить. Опять же, когда собирает она травы для заказчика, а ее отвлекут. И как проверить потом, все ли добавила? Тут опять Фока на помощь приходит. Скажет, какие травы в смеси есть. И все верно называет. Нина его проверяла – ни разу не ошибся.
Наградив подмастерья привычным подзатыльником за разбитый рукомойный кувшин, Нина велела собрать черепки и отправляться уже заказы разносить. Тот, виновато поглядывая на хозяйку, шустро прибрал, веником разогнал воду по двору. Взяв заказы и выслушав наставления, Фока прихватил кусок хлеба и направился к двери, когда Нина остановила его.
– Ты, Фока, заодно прогуляйся по следу-то кровавому, посмотри, где заканчивается. Откуда тот несчастный направлялся к аптеке? Где его порезали?
Фока прищурился.
– Почтенная Нина, взялся он откуда – я и так тебе расскажу. Митрон уже всем соседям раззвонил, что добирался пораненный к тебе почти от самой таверны, что на углу ближе к гавани. Аккурат пару домов прошел, и в проулке его ткнули ножом. Крови там больше всего было. И оттуда он сперва шел, потому как дома да ограды в кровавых пятнах, а уже у соседского дома, видать, упал. Там тоже крови много. И потом уж полз. Митрон-то… – он запнулся и отвел глаза.
