– Она снова не захотела приезжать к нам? – шепотом интересуется Гела, хотя на балконе мы одни.

Мать в свое время настояла, чтобы дочери дали имя Гелена. Отцу было по барабану, и он безропотно согласился. И теперь все окружающие зовут сестру Лена. А для самых близких она – Гела.

– Зорина от меня ушла, – рублю я сразу, немного ощетинившись.

Сестра недоуменно хлопает ресницами, переваривая информацию. Пальцами касается шеи – привычный жест, обозначающий неуверенность и смятение.

– Понятно, – только и может выдавить она. Не решается злить меня еще больше. И правильно делает: я на взводе уже несколько дней. – И что теперь?

– Я не знаю, Гелен. Утром проснулся – ее нет. Вещей нет. Она мне не отвечает.

– Так ты ее нашел? Мало ли…

– Да. Она у своей мамы пока живет.

– И?

– Что и?! Послала она меня! – уже повышаю голос.

– Ну и правильно сделала, Акрам, – припечатывает сестра.

– Ты издеваешься?!

– А чего ты ждал? Ты ей сколько нервов потрепал? Это она еще долго продержалась.

– Я понял. Я пошел.

– А ты чего хотел? – перегораживает она мне дорогу. – Чтоб, как у родителей было? Не все согласны так жить. Особенно женщины! Я, например, нет.

– А можно без твоих нотаций?

– Да, конечно. Если понадоблюсь, наберешь. Пойдем тогда ко всем.

– Иди, я догоню. Мне нужно еще выцепить отца на пару минут. Он хотел обсудить новую сделку.

– В кабинете его ищи. Он туда пошел, – деловито роняет сестра и оставляет меня одного.

Я уверенным шагом иду в сторону отцовского кабинета, постучать не успеваю.

Сквозь едва заметную щель доносятся обрывки разговора и всегда строгий холодный голос:

– Алина, я тебе сказал. Сегодня я дома. С женой. Завтра к вам заеду.

Пальцы мои неконтролируемо сильнее сжимают ручку.

Я медленно цежу воздух из легких, замирая у двери. Раздумываю: может, уйти? Но какой смысл шифроваться.

О существовании отцовской Алины вся наша семья узнала,… когда мне было лет двенадцать. Это оказалось настолько сильным потрясением для всех, что ни я, ни мама, ни Гела нормально не общались с отцом, минимум, пару недель. Позже мать, воспользовавшись моментом, когда отец уехал в командировку, собрала вещи, взяла нас с Гелой под руки и увезла в дом к своим родителям. Возмущений была целая куча, проклятий на голову отца еще больше, ну и куда ж без многострадального «видеть его не могу!»

Мать решительно оборвала всякую связь с отцом. А бабушка с дедом как на иголках сидели и ждали возвращения свирепого Ильнара Ибрагимова. В то время я ненавидел свою фамилию. Ненавидел отца. Мне казалось, что он предал нас всех. Каждого в отдельности. Потому что в той, второй семье у него рос второй сын. Такой же, как и я, только с разницей в год. В год! Это жестко ударило по мне. Помню, как украдкой пробрался на кухню в четыре утра, сидел у распахнутого окна. На улице стена дождя, дальше носа ничего не видно. Расслабляющий запах озона в воздухе.

Как остро отпечаталось желание натянуть джинсы, свитер, забрать накопленные деньги и уйти куда глаза глядят. Почему-то было невероятно сложно смириться, что у отца есть другой сын. Отдельно от нас. И он к нему приезжает. Они вместе проводят время. Смеются. Радуются. В тот момент отец для меня умер. Тот отец, которого я любил всей душой, несмотря на строгость, жесткость и периодическую бесчеловечность.

До сих пор я воспринимаю его исключительно как приложение к маме, с которым приходится мириться: присутствовать, разговаривать, обсуждать. Я понимаю, отец многое мне дал. И да, я вроде как должен быть благодарен. Но ничего подобного не испытываю: все это с привкусом горечи.

Тогда отношение к отцу резко изменилось у всей семьи. Это как вынужденное сосуществование, с которым ты ничего не можешь поделать.

Как бы то ни было, но свинтить в рассвет я не смог. Гелена, еще зевая, вошла тогда на кухню, спросила, что я делаю. И тщетность собственных мыслей накатила, и осознание пришло, что я этим ничего не добьюсь и никому ничего не докажу.

Через два дня отец приехал и, несмотря на громкие проклятия и яростное сопротивление мамы, забрал нас троих домой. Она против него не выстояла, а дед не смог достучаться до зятя. Ни вразумить, ни ответить холодным отказом. Потому что мы принадлежали отцу. Единственная причина, по которой дед мог пренебречь решением зятя и защитить дочь – это рукоприкладство. Но на мою память отец ни разу на мать руку не поднял. А вот я частенько отхватывал: он дурость из меня ремнем выбивал. Мать стояла в стороне с мокрыми от слез умоляющими глазами. Но мне было все равно. С тех пор меня перестала трогать его жестокость. Отец для меня никто. Как дальний родственник, самочувствием которого я вскользь и очень редко могу интересоваться. Или деловой партнер, на переговорах с которым я вынужден присутствовать лично.

Свою вторую семью отец с тех давних пор и не скрывает. Не особо выпячивает, конечно, но и не прячет. От отца у Алины уже три ребенка. Младшей девочке – девять. Все это теперь мною воспринимается как данность в жестких границах, которые расставил отец. Свершившийся факт без необходимости участия.

Я расправляю плечи и опускаю ручку вниз, не желая тратить время, решительным шагом прохожу в кабинет и расслабленно занимаю свободный стул. Мы с отцом скрещиваемся взглядами, и, кажется, от нашего привычного противостояния даже стекла слегка дрогнули.

– Потому что я так сказал, – чеканит он в трубку, смело выдерживая мой молчаливый упрек. – А сейчас мне некогда. Да, смогу чуть позже.

Он отнимает телефон от лица, со стуком укладывая его на поверхность стола. Продолжает пилить меня недовольным взором.

– Зачем звал? – ускоряю я темпы наших «переговоров».

– Пару сделок через тебя надо оформить. Я пришлю своего человека в среду. После обеда. Встретишь, обсудите с ним.

«Через тебя» – это значит, что ему выпала возможность провести мимо кассы серьёзную сумму. И нужно прикрыть его задницу, подставив мою.

– Исключено, – спокойно возражаю я и облокачиваюсь на мягкую спинку стула. Темно-рыжая кожа. Удобно, мягко, но все равно вычурно и старомодно.

– Мне нужно, чтобы ты через себя пропустил. Там все лайтово. Тебе это тоже будет выгодно.

– Я сказал – нет. На свои счета бросай.

Противостояние характеров – вещь нешуточная. Никто не желает прогибаться.

– Встретишь моего человека, – продолжает настаивать отец. – Обговорите варианты, а там сам решишь. Безопасно. Тихо. Скромно. Процент с меня.

– Я уже ответил.

– Да все легально! – отец перестает сдерживаться. – Но именно с этой фирмой я не могу афишировать сотрудничество. У меня свои причины. А тебе можно.

– Кто бы сомневался.

– Так. Что там с твоей этой… Светлой?

– Ее зовут Зорина.

– Да мне плевать, как ее зовут. Опять брезгует к нам в дом приезжать?

– Неужто тебя это так задевает? Становишься сентиментальным, отец, – бесстрастно парирую я, но в душе начинаю закипать. Пренебрежение в сторону Зори для меня всегда как красная тряпка на быка. – Стареешь…

– А ты только и ждешь, когда я стану немощным и бессильным?

– Да мне наплевать, когда это случится, – возвращаю ему его же фразу.

Он едва заметно морщится, но на грубости внимание не акцентирует.

– А что, я в следующий раз ей в глаза мило улыбаться должен? За то, что она всегда нас стороной обходит?

– Улыбнешься. Не перетрудишься. Мне пора.

Поднимаюсь.

– Сидеть! – прилетает строгая команда. – Ты когда к невестам присматриваться начнешь?

– А ты когда к матери присматриваться начнешь, – уточняю я, разглядывая его снисходительно.

Он для меня, как раздражающий фактор. В его отсутствие всегда лучше, всегда спокойнее и приятнее.

– Ты в мои дела свой малолетний нос не суй. О тебе разговор.

– А я давал на него согласие?

– Акрам. В твоем возрасте любой уважающий себя мужчина должен иметь жену, которая будет ждать его дома.