Как раз вовремя, увидев, как тело исчезает за углом, серые мертвые ноги волочатся по полу. Запираю за собой дверь, а затем иду за телом по следу. Снова кровь, и я быстро дотрагиваюсь до нее, прижимая мокрые пальцы к языку.

Это правда кровь. Отвратительно.

Сплевываю, вытирая пальцы о штаны, и продолжаю идти по коридору.

Я должен отговорить себя от этого. Должен остановиться и вернуться в свою комнату. Запереть дверь и лечь спать.

Но я продолжаю идти. Заворачиваю за угол и вижу, как тело спускается по лестнице.

Быстро следую за ней, мои шаги быстрые, и все же к тому времени, когда я добираюсь до главного этажа, где находятся классы, она уже далеко впереди меня. Идет по другому коридору.

Я шагаю быстрее, пламя свечи дрожит, иду и молюсь, чтобы оно не погасло. Без света я не смогу идти дальше в темноте. Я еще не научился управлять огнем; у меня нет такого навыка.

Сворачиваю за угол, мое дыхание становится тяжелым, и дверь рядом с одним из классов открыта, внутрь заползают мертвые, безжизненные ноги.

Это кладовка сторожа, по крайней мере, я так думал. Раньше я никогда не обращал на нее внимания, но теперь, когда смотрю внутрь, вижу, что никакой метлы там нет. Только вершина узкой каменной лестницы, ведущей вниз.

Стук.

Продолжаются удары, и теперь они сильнее. Влажные шлепки по камню.

По мне пробегает дрожь.

Я протягиваю руку и распахиваю дверь до упора, петли зловеще скрипят, затем снимаю один тапочек и ставлю в угол, чтобы дверь не закрылась за мной. Затем ставлю босую ногу на первую ступеньку и жду.

«Ты не обязан этого делать», — говорю я себе. «Дверь может закрыться за тобой. Ты будешь заперт здесь с этой штукой. Возможно, никто никогда тебя больше не найдет».

Я лишь на секунду беспокоюсь об этом факте. О том, что меня никогда не найдут.

Поэтому иду все ниже и ниже, любопытство — моя погибель.

Чем дальше спускаюсь по лестнице, тем более влажным кажется воздух, принося с собой запахи не только мокрого камня и земли, но и чего-то травяного. Шалфей, эстрагон и острый привкус срезанных стеблей смешиваются с гнилостным запахом серы и гнилых цветов.

Я спускаюсь по лестнице, свет танцует на каменных стенах, и мне кажется, что я должен идти вечно, но, в конце концов, мои ноги касаются земли.

Передо мной еще один коридор, но этот короткий и закругленный в конце. Я больше не слышу тела.

Но слышу кое-что еще. Слабый вопль, который вселяет в меня страх божий лучше, чем когда-либо мог мой отец. Это нечеловеческий крик, который внезапно поглощается тишиной, как будто звук разрезали надвое, создавая сильную тишину, настолько оглушительную, что я слышу, как моя собственная кровь бежит по венам, слышу липкий звук переворачивающихся клеток.

Я прижимаю пальцы к виску, пытаясь остановить это. Слезы текут по лицу, и я вытираю их, увидев окровавленные пальцы. Хочу вырвать свои глаза прямо из орбит, вдавить большие пальцы в глазницы и…

Тишина прекращается. Давление воздуха выравнивается, и я вижу мерцание света на повороте.

Я здесь не один.

Никогда не был один.

Смотрю на свои руки, и на них нет ни капли крови.

Проклятье.

Медленно иду по коридору навстречу мерцающему свету, неуверенный в том, что сейчас увижу, но не в силах остановиться. Я вынужден выяснить, что со мной происходит, вынужден докопаться до правды.

Заворачиваю за поворот и вижу, что он заканчивается большой черной железной дверью. Скопление грязи у подножия двери образует прямой угол, означает, что ее открывают и закрывают очень часто.

Прижимаю к двери руки и вздрагиваю. Металл горячий на ощупь.

«Пожалуйста». Я слышу шепот, не вслух, а у себя в голове. «Пожалуйста, профессор Крейн».

Шепот принадлежит девочке, мальчику и многим разным людям. Голоса грубые и отчаянные, и я чувствую внутри себя фаталистическую печаль, как будто она моя собственная.

Вспоминаю лицо Мари, когда она умирала, и ее рот растянут в бесконечном крике.

— Вам чем-то помочь? — голос Леоны Ван Тассел звучит так громко, что я вскрикиваю и подпрыгиваю, свеча выпадает у меня из рук на грязный пол. Она гаснет, но не раньше, чем я вижу Леону, стоящую позади меня, с лицом без кожи. Только глазные яблоки и ряд острых белых зубов.

Затем все становится черным, и я думаю, что сейчас умру от сердечного приступа.

— Позвольте, — раздается ее голос в темноте, и внезапно снова появляется свет.

Теперь она держит свечу в руках, кончики ее пальцев почернели и погружены в пламя. Ее лицо снова стало нормальным, и выражение скорее ошеломленное, чем сердитое.

— Простите, — удается произнести мне, стуча зубами.

— Не стоит, — холодно говорит она, вздергивая подбородок. — Вы в очень закрытой части школы, куда запрещено входить всем, кто не является частью ковена, — она приподнимает бровь, и я понимаю, что это один из немногих случаев, когда я вижу ее без плаща на голове. — Вы заинтересованы в присоединении к нашему ковену, Икабод?

Я едва могу сглотнуть.

— Я кое за кем следил, — черта с два я стану частью вашего ковена.

— Да, — сухо говорит она. — Сестра Софи рассказала мне о вашей ситуации. Вы не должны позволять студентам брать над собой верх. В конце концов, вы их профессор. У вас более высокие позиции.

Я смотрю в ее глаза, темнота в них растет, как будто зрачки расширяются.

— Я постараюсь запомнить, — удается мне сказать. — И все же, вам не кажется странным, что студенты привели меня сюда? Где мы вообще находимся?

Уголок ее губ подергивается.

— Мы в душé института. В 1710 году мы впервые заложили здесь фундамент и построили здание. Но когда копали, обнаружили, что это место уже существовало, глубоко под землей. Как будто ждало нас.

Я мгновение смотрю на нее, переваривая сказанное, прежде чем оглядеть стены. Они не каменные и не деревянные, а из утрамбованной земли, как и пол, покрытой тонким слоем какого-то масла.

— Что здесь было?

Она пожимает плечами.

— Мы не знаем, — размышляет она. — Сонная Лощина существовала всего семьдесят лет до строительства школы. Это старое место, старше Новых Нидерландов, старше Америки, старше местных жителей, возможно, даже старше того, кого вы называете богом. Но оно поддерживает нас, поддержит и вас. Вы чувствуете это, не так ли, Икабод? Сила здесь движется, словно черви по земле, питаясь вашей душой.

— Моей душой? — спрашиваю я.

— Ах, забыла. Иногда вы задаетесь вопросом, есть ли она у вас. Я говорю, что есть. И она очень, очень славная, — она улыбается. И снова ее зубы немного острее, чем были раньше. Она машет рукой перед моим лицом. — Вы увидите, как dorec летит fantasm, мистер Крейн. Оставьте vorus vim в покое.

Половина ее слов даже не имеет смысла.

Но потом я теряю равновесие и падаю влево. Ожидаю, что мое плечо врежется в липкую земляную стену, но этого не происходит. Я продолжаю падать и падать.

И падать.

***

Просыпаюсь в своей постели. Это медленное пробуждение, поскольку фрагменты ночи ускользают из моих рук. Голова раскалывается, как будто у меня сильное похмелье.

Уши привыкают к тиканью часов, и я оглядываюсь в тусклом утреннем свете, чтобы посмотреть, который час. Шесть сорок четыре. Мой будильник зазвонит через минуту.

Все, что произошло, почти забылось. Я помню, что засиделся допоздна, не мог уснуть. Я думал о Броме, Кэт и Саре, а потом подумал о… Вивьен Генри? О голосах, запертых за дверью? Об острых зубах Сестры Леоны?

Провожу ладонью по лицу.

— Что со мной происходит?

Я делаю глубокий вдох и пытаюсь еще раз уловить фрагменты ночи, но они тают, как сны. Были ли это сны? Ведения? Появился ли снова мертвый учитель?

У меня нет ничего, кроме вопросов, и никогда ответов.

Какой тогда из меня учитель?

Глава 22

Кэт