Перед тем как подняться по бетонной лестнице, на мобильник Ласточки пришло сообщение от Щегла. Она зарекалась больше не связываться с ним, не принимать звонков, не читать сообщений и не искать встречи. Это все можно было бы оправдать тем, что Ласточка испытывает к нему симпатию. Но как оправдать то, что Ласточка уходит от реальности за счет Щегла. Благодаря ему она прячется, представляет себя той, кого больше не существует. Но он однажды сам сказал, что выбирает горькую правду, нежели спрячется за завесой лжи. С самого начала было слишком глупо искать в Щегле кого-то другого, того, кого теперь не существует. За счет этих поисков Ласточка вконец потеряла связь с настоящим миром и решила спасать не Щегла, а того, кто не смог спастись уже много лет назад. Ласточка мельком взглянула на текст сообщения, но не смогла не прочесть его полностью после первых слов.
«Огинский — убийца Сизого и сын Гурова. Вчера он убил Глухаря. Надеюсь, вы знаете, что с этим делать. Потому что я нет».
Насколько нужно быть истощенной, чтобы единственной реакцией на данное заявление был просто тяжелый вздох. Пусть это эгоистично, пусть глупо и инфантильно, но единственное о чем мечтала Ласточка уже более десяти лет, так это о тишине и спокойствии. И пусть они с Соколом не созданы для тихой и мирной жизни как у людей, но даже уютный быт без смертей в сыром здании стал бы для нее лучшим подарком. Ласточка бегом вбежала вверх по лестнице. Сокол сидел на корточках перед импровизированным кострищем и стругал ножом щепки для костра. За последние дни они ни сказали друг другу и пары предложений, лишь обсудили версии, касаемо возможного сына Гурова.
— Глухарь мертв, — Ласточка положила покупки на пол. — Виноват во всем этом Огинский. Он же сын Гурова.
Сокол замер, задержав нож в воздухе. Словно мыльная пленка спала с лица, и теперь стало ясно все. Каждое слово и действие Огинского вставали поперек горла, и Сокол списывал это на свою паранойю. Он впервые решил попытаться противиться этому чувству и оказался в числе проигравших. Сил, чтобы рвать и метать, у Сокола не осталось. Все, что было — тягучая злость на самого себя и недоумение. Хоть картинка и стала проясняться, но до сих пор было не ясно, зачем Огинский так рьяно старался быть белым и пушистым котенком, когда под этой шкуркой скрывался ядовитый паразит.
— Откуда информация? — Сокол нахмурился.
— Тебе не понравится мой ответ, но будь уверен, источник достоверный.
— Щегол, — он усмехнулся. — Так значит, это недоделанный участковый выродок Гурова, — Сокол сжал зубы до скрипа. — Идем до Красикова. Это он нам свинью подложил. Уж надеюсь, что не специально.
Ласточка кивнула. Сокол был прав. Как Красиков, зная ненависть Сокола к Гурову, мог поставить на свой пост его сынка? Сокола с самого начала был прав, осторожничая с Огинским. Возможно, за счет своего чутья, а возможно, за счет почти неуловимой схожести Гурова и Огинского повадками, внешностью, манерой речи. Если не знать наверняка, то догадаться об их кровной связи было почти невозможно. Даже после смерти Гуров умудрился насолить Птицам, оставив после себя потомство. Ласточку настораживал спокойный нрав Сокола, ведь узнай он о таком пару лет назад, так тут же устроил бы бурю, как тогда, в Гнезде. Неужели предательство Ласточки и вправду надломило что-то в нем?
С уходом из Гнезда пришлось заново привыкать к пешим прогулкам. Сложнее всего было не идти пешком до нужного места, а сохранять невозмутимое выражение лица в абсолютной тишине. Разве это похоже на людей, что прожили бок о бок почти двадцать лет? Они словно стояли за стеклом и смотрели друг на друга, ожидая, кто первый разрушит это стекло, а в кого полетят осколки. Так кроме тишины и присутствия в жизни друг друга больше не осталось ничего. Ведь кто бы не решился сделать шаг навстречу, боль он причинит второму. Сокол ценил молчание родного человека сильнее слов поддержки любого другого, а Ласточка выбирала живое напоминание о прошлом вместо кромешного одиночества.
Дом Красикова находился не так далеко от здания, всего в двадцати минутах пешком. С Романом Ивановичем они не виделись больше года с момента его выхода на пенсию. Сокол уже начал сомневаться, не окажется ли Красиков волком в овечьей шкуре, что долгое время ждал, как бы испортить жизнь Соколу. Отбиваясь от слепой паранойи, Сокол остановился у подъезда, доставая из пачки сигарету, чтобы хватило сил поговорить с Красиковым не на повышенных тонах. Как бы сильно сейчас он не злился, но Роман Иванович — это тот, кто много лет назад показал Соколу верный путь и не позволил свалиться в канаву из убийств и крови. Пусть и не удалось полностью миновать этой скользкой дорожки, но одно дело пластом ползти до чистого воздуха, а другое — лишь вскользь замарать подошву. Телефон непривычно завибрировал и Сокол открыл раскладушку, чтобы прочитать сообщение.
«Ну, здравствуй, Сокол. Пора бы нам встретиться, чтобы начистоту решить все вопросы. Решишь сбежать, я продолжу убивать твоих Птичек. Две уже в клетке, сколько еще осталось?
Хотя знаешь, глупо называть это встречей для переговоров. Не хочу давать тебе надежду. Это казнь, Сокол. Самая настоящая казнь. В понедельник на площади Жукова. Символично, правда? Жду тебя, иначе снова полетят головы» — Сизый.
Имя отправителя горестно кольнуло в груди. Сизый стал разменной монетой в разборках, которым уже несколько лет. Стоило бережнее относиться к Птицам, как только все это началось. Даже отречение от Гнезда не помогло сохранить жизнь Глухаря, поскольку как бы далеко Сокол не был, он всегда будет оставаться Хищной Птицей, что породил эту семью. Как бы сильно он не бежал, чтобы обезопасить оставшихся, Огинский останется охотиться на его людей, убеждая Сокола в безысходности.
— Все в порядке? — Ласточка коснулась его плеча.
— Да, пришло сообщение о штормовом предупреждении, — Сокол улыбнулся. — Пошли к Красикову?
Ласточка задержала взгляд на Соколе, надеясь уличить его во лжи, но, не заметив никаких признаков, кивнула и пошла вверх по лестнице. Даже если он в чем-то и солгал ей, Сокол не умел слишком долго хранить секреты, тем более от Ласточки. Поэтому она свела это все на нет. Красиков жил на втором этаже старенькой пятиэтажки и открыл дверь сразу же, как увидел, кто к нему пришел. Он поседел и стал ниже, но все также был рад увидеть Ласточку и Сокола, словно они были родственниками. Роман Иванович широко улыбнулся и тут же пригласил их войти, чтобы попить чаю.
— Ох давненько мы с вами не виделись, — он воткнул вилку в розетку и электрический чайник зашумел. — Какими судьбами? Соскучились, небось?
— Соскучились, Роман Иванович, — Сокол барабанил пальцами по крышке стола. — Но вы же знаете, не бывает у нас все так просто?
— Ну выкладывайте, что там? — Красиков сел напротив и сложил руки в замок.
Он делал так всегда, когда был готов внимательно слушать. Пусть даже сейчас Роман Иванович был не на службе и уже как год на пенсии, но повадки не спрячешь, а привычки не сотрешь. Ему бы вернуть форму, поставить письменный стол, и все будет так, как много лет назад. Будто ничего не изменилось.
— Уж простите, но времени любезничать у нас не много. — Ласточка пожала плечами. — Роман Иванович, вы знали, что Огинский Павел Викторович — сын Гурова?
Красиков не понял. Он долго смотрел на Ласточку, а когда заметил, что на ее лице не дрогнул ни мускул и это вовсе не шутка, то выражение его лица изменилось. Он изумленно замер, распахнув глаза, а после прикрыл рот ладонью.
— Твою ж мать, — Красиков стукнул кулаком по столу. — Вот сукин сын. Вы не думайте, я знать об этом не знал. Один намек, что этот курсант связан с криминалом, так его выперли бы с института, а я бы на шаг не подпустил к посту. Все плохо, да?
— Плохо. — Сокол кивнул. — Как он вообще к вам попал?
— Да как, — Красиков пожал плечами. — В группе порядочным был, исполнительным. Я еще внимание обратил, что он старше своих одногруппников был. Они все зеленые ребята, а ему уже за двадцать пять. Говорил, что поздно надумал учиться. Ну а я счел это за хороший знак. Мол взрослый, сознательный паренек, значит то, что нужно, — он оперся руками о стол. — Умолял меня, скотина такая, с работой помочь. Фуфайку мне в ухо вкручивал, что людям помогать хочет, вот я и повелся.
