— Они лежат под моим матрасом, — Сизый подмигнул Щеглу. — Вот, ты знаешь, где лежат мои письма. Будешь их читать?

— Нет, конечно.

— Вот видишь, — Сизый тяжело вздохнул. — Можешь закрыть дверь в нашу комнату? А то я хочу форточку открыть и покурить, а Чиж проснется от холода и дыма.

Щегол кивнул и закрыл дверь, пока Сизый открывал форточку, что скрипела, будто древнейший механизм. Расположившись на подоконнике, Сизый прокрутил в пальцах зажигалку и прикурил сигарету. Щегол сел рядом с ним, поближе к морозному воздуху, и посмотрел на Сизого, что медленно вдыхал сигаретный дым и так же медленно выпускал его изо рта в сторону открытого окна. Он прикрывал глаза, будто вместе с дымом растворялись все беды и проблемы, что окружали парня. Казалось, Сизый по-настоящему наслаждается этим своеобразным ритуалом.

— Ты не куришь?

— Нет, как-то не довелось.

— Если ответишь мне то же самое через год, то буду гордиться тобой еще сильнее.

Щегол скривил уголки губ и снова посмотрел за окно. Ветки сосен прогнулись под весом снега и теперь так и пытались дотронуться до земли. Щегол прикрыл глаза и ощутил небывалое спокойствие. Ему не спалось, а завтра будет очередной долгий и странный день, после которого у него, возможно, снова случится паническая атака. Но сейчас, в два часа ночи, сидя на подоконнике, он чувствует себя на своем месте.

— Эти письма служат для меня своеобразной терапией. Если бы я не писал их, то точно бы сошел с ума в этом месте. Не хочу сказать, что здесь плохо, но, как я вижу, ты уже привык к этому сумасшествию, а значит, я могу говорить честно, — Сизый запрокинул голову назад. — Я так сильно скучаю по семье, — он засмеялся на этих словах и снова посмотрел на Щегла. — Мне сложно представить, как было тебе. Ведь ты пришел сюда один. Не знал никого из нас и все равно доверился. Мне было проще благодаря Чижу. Я знаю его чуть ли не с самого детства. Мы вместе росли, ходили в одну школу и получали высшее образование тоже вместе. А потом вместе попали к Птицам.

— Из-за того, что вас ложно обвинили в какой-то афере?

— Типа того, — Сизый снова улыбнулся. — Я не жалею о своем выборе. И ни при каких обстоятельствах не пожалею, но…, — он затушил сигарету о подоконник. — Щемит иногда где-то внутри.

— Спасибо за честность, — Щегол кивнул. — Так я меньше чувствую себя белой вороной.

— Ты не ворона, а Щегол, — Сизый ткнул пальцем в кончик носа Щегла. — Закончим эту лиричную беседу. Если завтра будешь как сонная муха, не вини меня. Ты сам пришел сюда.

— Не буду. Ночь для слабости, день для бодрости.

— Нет. Слабость — не то слово, — он нахмурился, словно пробуя на вкус это слово. — Думай другое. Ты можешь рыдать от тоски, а после выходить на поле боя и оставаться победителем. И это не определяет тебя слабаком или силачом.

— Тогда не знаю, — Щегол облокотился на колени. — Остальные слова какие-то слишком приторные. Душевность или сердечность, например. Они странные.

— Согласен, — Сизый засмеялся. — Пусть будет искренность. Звучит неплохо.

— Ночь для искренности, а день — для бодрости.

* * *

Сорока кружила по скользкому асфальту в ботинках и, подняв голову к небу, языком ловила хлопья снега. Она то и дело поскальзывалась, но, размахивая руками во все стороны, ей удавалось удержать равновесие. Сизый со Щеглом плелись позади нее и молча наблюдали за этим спектаклем. Центр города, куда им довелось поехать в этот раз, оказался куда приятнее Восточного района. Там они старались появляться реже из-за слежки, но полностью отказаться от поездок в это неблагоприятное место не удавалось. Центр пестрел вывесками о предстоящем празднике, мерцающими гирляндами и елками, под которыми фотографировались дети разных возрастов. На площади стояли ледяные горки, по которым скользили ледянки и улетали далеко за пределы этих горок под радостные возгласы детей.

— Почему она такая инфантильная? — Щегол скривился и указал взглядом на Сороку.

— Относись к этому проще. С ней может быть интересно, если она принимает тебя в свой круг.

— Еще чего придумал, — Щегол фыркнул, засовывая руки глубже в карманы. — Она как дикобраз. Чуть сделаю шаг ближе и буду заколот. Безопаснее прятаться за спинами тех, у кого к ней иммунитет.

— Не будь так в этом предвзят. Она тоже часть семьи, — Сизый сказал это, повторяя манеру речи Сокола, и Щегол непроизвольно улыбнулся. — Попробуй найти к ней подход и у тебя тоже появится иммунитет к ее иголкам. А это иногда очень полезно.

В этот раз порхание Сороки не увенчалось успехом, и она с визгом повалилась на ледяную землю. Развалившись поперек дороги, она громко засмеялась, закрывая варежками лицо. Ее смех утопал в гомоне чужих голосов, и, казалось, никто и не замечал лежавшую на земле девушку. Щегол закатил глаза и посмотрел на своего спутника. Сорока в очередной раз подтвердила все ожидания касаемо нее.

— Долго еще будете стоять? — вслед за смехом последовало возмущение. — Поднять меня не хотите?

Сизый со Щеглом подошли к валяющейся на земле Сороке и подняли ее под руки. Ее ботинки все еще скользили, и она норовила снова упасть, поэтому ее приходилось держать силой. Когда она, наконец, сумела встать на ноги, не стремясь к мерзлой земле, то Щегол облегченно выдохнул. И пусть Сорока выглядела довольно миниатюрно, но на деле она оказалась очень даже тяжелой.

— Нам еще минут десять пешком и можно в Гнездо возвращаться, — Сорока указала рукой вниз по улице. — На трамвайной остановке еще один.

С самого дня слежки Птицы начали проверять остальные символы, разбросанные по всему городу. Сокол хоть и не показывал никаких эмоций касаемо появившихся рисунков, но приказал проверять каждый рисунок. Перекрыли не все. Возможно потому что не нашли их, а возможно это тоже что-то значило. На сегодняшний день было перекрыто всего два, из скольки Щегол не знал. Как оказалось, символов по городу располагалось гораздо больше, чем он находил в первый день. Для Птиц это имело какое-то свое значение. Спускаться к следующему «глазу» приходилось вниз по улице, и чтобы Сорока не упала, Сизый держал ее под руку, словно постаревшую женушку. Теперь Щегол плелся позади в одиночестве, полностью отдавшись мыслям, клубящимся в голове. Они вышли с правой стороны улицы на центральную аллею, потому что вроде как так было быстрее. Затарившись на рынке продуктами к праздничному ужину, женщины в меховых шапках, что были похожи на спящих животных, поднимались вверх по улице. На остановках толклись люди, дожидаясь автобуса, что ходит раз в два часа. Щегол уже представлял, как им будет весело добираться до дома в битком забитом транспорте. Вдоль дорожки по аллее стояли тумбы с объявлениями о цирке на воде. К концу аллеи Щеглу уже всюду мерещился этот самый цирк. Ведь это, как они написали, была мировая сенсация! Спустившись к самому концу улицы, они свернули вправо на небольшую улицу, что вела к площади с той самой остановкой. Впереди Щегол увидел подъем в гору и уже хотел возмутиться, неужели теперь им придется подниматься ведь тогда им придется толкать Сороку, как застрявшую в сугробе «Буханку». Но на его радость, остановка находилась в самой низине и подниматься им не придется. Там, как и везде сегодня, находилось много людей, сквозь которых было невозможно пробиться. Сизый выпустил из своей хватки Сороку и протиснулся к бетонной стене между бабушек. Сорока и Щегол последовали его примеру и, пропуская мимо ушей недовольные возгласы, догнали Сизого. Он стоял напротив перекрытого глаза очередным рисунком. Это был череп, и он отличался от обычного черепка тем, что и вместо челюсти у него был клюв. На остановке определенно был нарисован череп птицы.

— Мы что с художниками воюем? — Щегол отошел в сторону и недовольно фыркнул. — Какого черта они так хорошо все рисуют. Мишени еще ладно, но что это. Как это вообще возможно нарисовать простому смертному. Чтобы мне такое нарисовать, придется душу дьяволу продать.