— Вылазь! — приказал один из них, самый высокий.

Из кузова стали высыпаться арестанты, как грибы из кузовка. Всего восемь человек. Они выстроились перед чекистами в ряд, держа руки за спиной.

— Ну что-ж, — сказал человек с револьвером, поглаживая усы. — Бери лопаты — и копай.

Арестант, стоявший ближе всех к кузову «полуторки», залез в него и подал четыре лопаты заключенным.

— Копай по очереди! — приказал усач.

Заключенные с рвением принялись за дело. Минут через сорок яма была готова.

— Стройсь! — гаркнул высокий. — Вы приговариваетесь к смерти за предательство идеалов революции. Как говорится, по закону революционного времени.

Арестанты выстроились вдоль ямы, плечом к плечу. Напротив них встали палачи с револьверами наизготовку.

— Пли! — приказал высокий.

Раздался залп. Три человека упало, четвертый согнулся и схватился за живот. Раздался второй залп. Раненый упал, с ним — еще двое. Двое остались стоять. Третий залп подвел итог экзекуции. Чекисты подошли к лежащим в яме мертвым телам и открыли по ним беспорядочную стрельбу, пока у них не кончились патроны. Затем они слегка присыпали землей могилу, побросали лопаты в грузовик, запрыгнули в кузов и отправились восвояси.

Дмитрия снова окутала мгла и он пошел дальше по тропе. Вскоре он заметил свет. Мириады светлячков освещали окрестности. То, что открылось его взору, вызвало в нем противоречивые чувства. Сонмы медуз подсвечивали озеро изнутри. На берегу лешие барабанили по пням вытянутыми в струну ужами. Водяной надувал лягушек камышовой трубочкой и пускал их в озеро. Некоторые лягушки взрывались в руках водяного, чем вызывали всеобщий смех. Длинноусые раки пытались ущипнуть клешнями русалок за хвосты. Кикиморы болотные кидали в домовых тину и озерный ил. Огромный сом, запряженный в морскую раковину, разрезал водяные просторы. Угри, сидящие в раковине, погоняли сома зелеными плетьми от кувшинок. Яга выписывала на костяной ноге такие кренделя, танцуя вокруг ступы, что щуки, играющие плавниками на осоке, аж покрякивали. Мидии, восседающие на ивняке, хлопали створками раковин в такт музыке. Канарейки, сидящие на ветвях деревьев, пели человеческими голосами. Ночные мотыльки выделывали в воздухе акробатические номера. Жаба, размером с молодого бычка, вся покрытая большими бородавками, важно раздувала ноздри и вращала глазами вокруг своей оси. Пауки заплетали вокруг деревьев причудливую паутину, в которой застревали совы и сычи. Строй сусликов, по четыре в ряд, маршировал по импровизированному плацу. Слепые кроты умело вальсировали с выдрами. Недалеко от них дефилировали деловые красноголовые дятлы, громко обсуждая происходящее, подражая птицам-секретарям.

Понемногу начало светать. Вдруг один из раков пронзительно свистнул — и все враз исчезло, как будто и не было ни чудищ, ни странных животных и остальной нечисти. Оглядевшись, Дмитрий увидел, что находится в лесу. Тропинка так же неожиданно кончилась, как и началась. Увидев просвет в деревьях, он пошел к нему. Навстречу мужчине встретился старик с удочкой в руках.

— Здравствуйте, — поздоровался Савельев.

— И тебе не хворать, — ответил дед.

— Подскажите, пожалуйста, как мне выбраться к Синему камню. Меня там друг ждет.

— Так ты в тридцати километрах от Синь-камня.

— Как так?

— Дык, не знаю, как. А это, чай, не тебя три недели с собаками ищут? — осведомился старик.

— Нет. Меня и не было-то одну ночь. Мы вчера сюда приехали.

— Вчерась? А какое число вчера было, помнишь?

— Тридцатое апреля!

— Во как! Милок, а сегодня-то двадцать третье мая ужо! Вот тебя угораздило!

— Как двадцать третье?

— Да вот так! Ты на себя-то посмотри. Бородища по колено. Не мыт. Худой. Одни глаза торчат.

— Не может быть! — Димон протянул руку к подбородку — и обомлел. Густая нечесаная борода свалявшимися сосульками свисала с лица. — Как же так могло произойти?

— Тебя, небось, туман кругами водил. Здесь это бывает. В туман заходил?

— Да он меня и вел.

— Вот и довел. Штой-то на этот раз долго. Обычно пропащие через два-три дня возвращаются. Ну пойдем, я тебя к людям выведу. А то вертолет кружит — и кружит. Всю живность распугал.

Волонтеры поисково-спасательного отряда бросились к Дмитрию, как к родному. Им надоели безрезультатные поиски. Они отвезли мужчину в местный отдел полиции, где его накормили, напоили, умыли, посадили в служебный «уазик», и вечером он уже был дома.

Картина

Бабка Алёшеньки Петрова, как она сама называла его, Анастасия Ивановна Прилепская, очень любила внука. Когда она умерла, в завещании, написанном от руки, она передала Алёше в дар картину. Это было не завещание, как таковое, а обыкновенное письмо. На нём неровными буквами было выведено: «Вскрыть после моей смерти». Алексей нашёл его, когда с матушкой разбирал вещи Анастасии Ивановны после похорон. В письме она оставила кое-какие наставления, рекомендации матери, а для внука исписала целых два тетрадных листа. Там было вот что: «Дорогой мой внук Алёшенька! Эти слова я пишу только для тебя. Не показывай их никому. Я передаю тебе в дар картину. Внучок, это необычная картина. Необыкновенное полотно. Делай с ней то, что сочтешь нужным. Поступай, как подскажет сердце. Ты поймёшь, что картина не проста, как только увидишь её. Называй это как хочешь: мистикой, волшебством, колдовством. Принесёт ли она тебе счастье, я не знаю. Не знаю также, какой над ней висит рок. Знаю только, что дед твой, Андрей Гаврилович, очень дорожил ею и всегда прятал в самых недоступных местах. Он и в землю её закапывал, и в сене прятал, и в колодце хранил. Твой прадед, Гаврила Афанасьевич, завещал её хранить предкам по мужской линии. Когда погиб твой отец, Андрей Гаврилович повелел мне, чтобы после моей кончины, я передала картину тебе. Если ты читаешь это письмо, значит, час настал. Эта картина появилась у Гаврилы Афанасьевича после крестьянских бунтов в семнадцатом году. Он жил во Владимирской губернии в то время. Прадед твой, как и большинство крестьян тогда, пошёл разорять дворянское гнездо. Хозяева их были знатного рода люди, родственники Шереметевых. В то время простой люд злым был, да и подстрекали их большевики не повиноваться барину. Схватили они, что под руку попалось — кто вилы, кто рогатину, кто дубину — и пошли к дворянскому дому. А сам барин тогда в отъезде был. Поговаривали, будто он за границу уехал, навсегда. В доме том только прислуга была. Трогать их не стали. Поломали там всё, побили окна и зеркала. Имение сожгли, себе почти ничего не взяли — вещи кое-какие, стулья, да столовое серебро. Золота, драгоценных камней в доме не было — граф с собой захватил. А барин богатый был, у него произведениями искусства все комнаты заставлены были. Но сам знаешь, народ у нас тёмный, в истинных ценностях не разбирается. Сожгли они всё, что там было. Лошадей из конюшни вывели, хозяйственные постройки подпалили. Так вот, когда Гаврила Афанасьевич лошадь из стойла выводил, почудилось ему, будто в доме барском ребенок плачет. Прадед твой испугался сильно. И побежал в дом дворянина. Думал, кто из прислуги ребёночка там своего забыл. Бросился он в огонь: везде дым, пламя, а он по комнатам бегает, ребёнка ищет. Как забежал он в особняк, плач сразу прекратился. Искал он, искал, ни одной живой души не нашёл. А в одном углу видит, картина висит. Красоты неописуемой. И как будто в огне не горит. Всё вокруг в огне, а картина цела. И смотрит с картины на Гаврилу Афанасьевича маленькая девочка царских кровей — и слёзы как будто по лицу её текут. Заворожила прадеда твоего картина. Не смог он глаз от неё оторвать. А она как будто сама в руки просится. Снял он тулуп, тогда морозы стояли, и завернул картину в него. Отнёс потихоньку, пока никто не видит, в сарай. Развернул тулуп — а слезы у ребеночка высохли. И смотрит девочка с такой тоской во взгляде, что выть хочется. Спрятал Гаврила картину ото всех. Он и прабабушке твоей, Аграфене Тихоновне, её всего один раз в жизни показывал. И я её всего несколько раз видела. Взгляд от неё оторвать невозможно. Вот что я тебе скажу, внучок: необычная это картина. Поверь мне, Алёшенька. Теперь она твоя. Береги её. Захочешь отдать людям — воля твоя. Оставишь — храни как зеницу ока. Теперь эта ноша твоя. Написал эту картину неизвестный художник. Кто именно, я не успела выяснить. Может быть, это удастся тебе. Изображена на этом бессмертном шедевре венценосная особа. Маленькая грустная девочка. Короли из-за таких красавиц начинали войны. Владей картиной, Алёша. Владей ответственно, серьёзно. Не подведи прадеда. Стоит она у меня в кладовке, завернутая в покрывало. На всё воля божья и твоё разумение. На этом письмо я заканчиваю. Прощай, любимый мой внук. Плохим словом не поминай. Твоя бабушка, Анастасия Ивановна».