На этой благодатной почве в конце концов вызрели семена сепаратизма и были заложены организационные основы для создания «независимых княжеств». Наиболее заметно такого рода тенденции стали проявляться в конце 90-х годов в Приморье (огромном регионе, расположенном на побережье Тихого океана и составляющем часть так называемого российского Дальнего Востока), в Сибири (где определяющую роль играет Красноярский край, не случайно выбранный генералом А. Лебедем в качестве стартовой площадки для возвращения в большую московскую политику), на Урале (в первую очередь в Свердловской области и в ее административном центре — Екатеринбурге), на Кубани (она охватывает Краснодарский край, часть Ставропольского края и Республику Адыгею, граничащую с беспокойным Северным Кавказом и потому как бы предназначенную служить полигоном для сепаратистов и централистов), в Поволжье (оно включает в себя такие русские области, как Ульяновская, Пензенская, Самарская, Волгоградская, Астраханская, а также республики: Татарстан, Башкирию, Калмыкию; здесь, учитывая близость с теми республиками, в которых наиболее отчетливо выявились сепаратистские тенденции, роль русских областей будет решающей для укрепления или ослабления федеральной власти).

В сфере собственности наблюдается непосредственное воздействие тех центробежных сил, которые привели к распаду Советский Союз. В конце 1991 года республиканские элиты поняли, что ослабление центра дает им возможность овладеть теми богатствами, которые до той поры находились под его контролем. Следуя примеру Москвы, которая подвела юридическую базу под массовую и стремительную приватизацию общественной собственности, региональные элиты повторили на местном уровне аналогичную операцию по расхищению не только промышленности, но и земельных и подземных богатств. Именно на разделе собственности в посткоммунистический период столкнулись интересы центральных и региональных властей.

Со всех точек зрения подобное «распределение» собственности не слишком благоприятствует плавному переходу к рынку (и в этом смысле реформаторы московской мэрии были правы, выступая против него), но региональные лидеры имели резон настаивать на нем. Они искали и находили поддержку у населения, настроенного против московских «грабителей», и не зря, поскольку на самом деле последние нисколько не были заинтересованы в реформе, в переходе к рынку и их цель состояла лишь в том, чтобы завладеть всем «пирогом» — как в центре, так и на местах.

Здесь берет начало постоянное противопоставление «региональной», «республиканской» собственности и «федеральной». Спор по их поводу нашел разрешение в бесконечном множестве компромиссов, которые, как мы уже видели, исходили непосредственно от ельцинской администрации и работали на личные интересы президента. Когда дело было сделано и большинству людей в России стало ясно, что их бессовестно обманули и ограбили, периферийная элита, тоже получившая часть награбленного, испугалась, что ее призовут к ответу, и тогда ей придется либо возвращать присвоенное, либо спасаться бегством. Однако всем и каждому понятно, что упаковать чемоданы и смыться за границу куда проще из Москвы, чем, скажем, из Екатеринбурга, а надеяться на защиту все более слабеющей центральной власти — глупо. И потому многие из региональных лидеров выстроили для себя очень простую, логичную и удобную (для них, но губительную для России как государственного организма) цепочку рассуждений: не будет единого государства — не будет и государственных законов, не станет законов — исчезнет угроза юридической и уголовной ответственности; на региональном же уровне проблем нет: власть наша, и законы мы установим свои.

Воздействие этого катализатора невозможно оценить без учета того факта, что русские всегда были основной составляющей Российского государства. Национальный русский характер с его достоинствами и недостатками — главный ориентир для объяснения российской истории: русской революции, крушения русского «коммунистического эксперимента». Ослаблять русскую составляющую — значит подрывать на корню само существование Российского государства: совершенно очевидно, что Октябрьская революция в основном восстановила Российскую империю и границы Советского Союза почти совпали с прежними имперскими границами. Я считаю это неоспоримым историческим фактом, который к тому же определяющим образом воздействует на сознание и поведение самих русских. Констатация данного факта не имеет под собой никакой националистической подоплеки, ибо в данном случае речь идет не только о достоинствах, но и недостатках народа. (Возможно, западному читателю будут не по вкусу рассуждения такого рода, но их никак нельзя исключить из того контекста, и котором разворачивается дискуссия о будущем России.) Как было справедливо как-то замечено, «федерализм в России невозможен без справедливого учета национальных интересов русского народа, который составляет более 83 % населения».

Исторически сложившееся различие между республиками (организованными по национальному и этническому признаку) и областями, унаследованное с советских времен, постепенно усугубилось в ущерб русскому населению. Советский режим старался (опасаясь разрушить политическую мозаику) избежать монополизации власти доминирующей «русской нацией». Правда, нельзя сказать, чтобы эта политика проводилась последовательно на всем протяжении советского периода. Исключений было много и они носили трагический характер. Однако нет сомнений, что в целом Москва отодвигала на второй план интересы русских, добиваясь расположения этнических и религиозных меньшинств, проявлявших разную степень строптивости. В такой линии были свои слабости и недостатки, но ей нельзя отказать в определенной логике. (Подобная политика позволила Тито сохранять целостность Югославии в течение сорока лет.) Конец же эпохи коммунизма лишил эту политику всякого смысла, а в наследство от нес осталась дискриминация русских внутри страны, где они составляют подавляющее большинство населения.