— Можно и так, — с неизменной улыбкой ответил Проситель.

Я очень надеялась, что Марат шутит. Его приятель был как будто создан для подобных дел — об этом говорил и весь его вид, и поведение, и голос, — Марат же был слишком независим и прямодушен, чтобы ходить с протянутой рукой и клянчить мелочь у прохожих. Мне кажется, если бы их вылазка и правда состоялась, Марат тут же нарвался на неприятности, такой у него характер. Я не к тому, что он грубый и вспыльчивый. Совсем нет. Просто для такого дела нужно уметь быть покладистым и благодарным, даже немного кланяться перед теми, кто отдает свои кровно заработанные гроши бедолаге-неудачнику с улицы, — это способствует расположению покровителя, и тогда деньги отдаются с большей охотой, как если бы это была благотворительность, за которую воздастся в раю. Но в том-то и дело, что Марат так не умел. Ему было проще задолжать всем на свете, чем днями ходить по городу и клянчить для себя копейку-другую.

Муки творчества

Не умел Марат также найти себе дело, которым бы он мог заниматься. Он метался от одного проекта к другому — съемка фильма, создание собственного брэнда одежды или роспись стен в собственной квартире — и от одной работы к другой — от повара до автомойщика. Многие его идеи было трудно воплотить в жизнь без помощи друзей, которые, надо сказать, с охотой соглашались заняться делом вместе с Маратом.

Обычно поначалу все шло хорошо: ребята были поглощены проектом, и разговоры шли только о нем. Но потом вдруг что-то не ладилось — либо друзья были слишком требовательны к Марату и тем самым давали понять ему, что их творческие дороги разошлись, либо все вдруг переставали понимать, в какую сторону двигаться дальше — мнения на этот счет были слишком разными и потому не приводили к конечному результату. То же самое произошло и с фильмом — самым главным и самым желанным проектом Марата. На мой вопрос, что случилось, Марат вздохнул и ответил так:

— Ребята слишком насели, каждый взял в привычку постоянно меня спрашивать: ты чего не снимаешь-то? Я уже устал говорить, что, во-первых, я это уже снял, а, во-вторых, и половина отснятого материала нам может не пригодиться. Я с камерой и на день не расстаюсь, а они еще винят меня в том, что я что-то там упускаю. Я хочу все с душой сделать, а парни, наоборот, напряглись и ходят, как тучи, из-за этого фильма. Нет, я не могу снимать, когда мне в спину кидают осуждающие взгляды. Сделаю все как надо без них. Жаль, что Санька рядом нет, он бы все понял.

Для Марата мой брат был не только лучшим другом, но и, если угодно, духовным наставником. Хотя если бы кто сказал такое Марату, он бы не согласился. Духовным наставником? Ну, это слишком. Скорее всего, Марат, будучи очень интуитивным и чутким, понимал моего брата на таком уровне, что порой для общения им не требовались слова. Идеи, которыми делился с ним мой брат, Марат тут же подхватывал, они как будто становились частью его. Увы, многое из задуманного они так и не осуществили.

Было тяжело видеть Марата таким грустным. Целых два месяца его держала мысль, что он наконец снимет фильм, о котором мечтал еще вместе с моим братом. Два месяца Марат был неиссякаемым источником энергии, который, сам того не замечая, подпитывал собой всех остальных. Теперь ничего этого не было. Теплое лето кончилось. На его смену пришли холодные июльские дожди.

Я уже было подумала, что Марат больше ничего не скажет, как вдруг в его глазах загорелся хитрый огонек, и Марат тут же произнес:

— Поеду лучше в Крым. Не сейчас, через месяц. Думаю задержаться там подольше, может, до зимы или даже до весны. Здесь мне делать больше нечего.

Эта мысль была лишним подтверждением его отчаяния. Когда что-то начинало рушиться и поправить это не было никакой возможности, Марат тут же отправлялся в путь, туда, где он мог отвлечься и заняться воплощением совершенно других идей. Иногда я думаю, что, если бы было можно менять свою судьбу на совершенно другую и в случае недовольства новой поменять ее еще на какую-нибудь, Марат так и сделал бы. Но поскольку это было невозможно, он с каждым днем становился все тусклее и вместе с тем более резким и упрямым. Случалось, что из-за какого-то моего замечания или предположения он вдруг раздражался и, глядя на меня, медленно и с расстановкой произносил:

— А вот в этом ты ничего не понимаешь.

Такое отношение меня задевало. Я чувствовала себя младшей сестрой, которую отчитывал старший брат. Будь он и правда моим братом, я за его грубость состроила бы ему рожу или показала красноречиво-неприличный жест пальцами, а потом и вовсе забыла о неприятном разговоре. Но в том-то и дело, что Марат не был моим братом. Приходилось отмахиваться от возмущения, хотя это было не так просто. Ладно, думала я тогда, ничего я тебе не скажу.

Если забыть об этих редких неприятных замечаниях, обижаться на Марата было очень сложно. Возможно, он даже не всегда понимал, что задел кого-то неосторожным словом или резкой шуткой, и, пока человек еще решал, как отреагировать на этот выпад, Марат, как ни в чем не бывало, думал уже о совершенно иных вещах, причем делал он это не специально, просто так он был устроен — его мысль постоянно летела вперед. Пожалуй, именно это легкомысленное отношение к неприятностям помогло Марату не впасть в отчаяние окончательно.

И все же, несмотря на неудачу с фильмом, пока Марат не уехал в Крым, бывали редкие дни, когда он находился в состоянии радостного спокойствия. Тогда он начинал говорить, что главное в жизни — это искусство, а чтобы оно пробирало до дрожи, нужно выжать из себя все самое искреннее и светлое и не поскупиться, не оставлять про запас. Делать с размахом, как если бы это было единственным делом в жизни. Все это Марат говорил мне, когда мы выходили с выставки картин Баския.

— Самое забавное, что парень даже рисовать не умел, — продолжал свою речь Марат, — но вышло даже лучше, чем у художников, которые заканчивали академии. Потому что он не оглядывался на других и не пытался никого впечатлить. Думаю, в этом и есть проблема современных художников — они пытаются создать что-то невероятно оригинальное, ни на что не похожее, такое, чтобы все ахнули. И что выходит на деле? Какой-нибудь брэнд, например, выпускает целую линию одежды с простой нарисованной полосочкой, допустим. И все! Это хит! И все антистильщики тут же бегут в магазин за этой паршивой тряпкой, а потом ходят, как идиоты, в одинаковых шмотках. В этом и беда — люди разленились, никто даже не может сделать что-то действительно красивое. Хотя для этого нужно просто хорошо постараться. Хотя вот если подумать, никто же сейчас не хочет действительно стоящих вещей.

Я уже было решила, что Марат начал впадать в свою обычную меланхолию, но после недолгого молчания он улыбнулся и заговорил совсем о другом:

— Есть невыразимое желание что-то делать, что-то рисовать или снимать. Как же хорошо! Вот она — цель жизни! Приеду в Крылатское, обязательно сделаю что-нибудь.

Но в тот день Марат ничего не сделал. Вместо создания новых произведений искусства он отправился к знакомому татуировщику и набил себе на груди крокодилью морду — ту самую, которую он видел на картине Баския.

Маленькая серая кошка

К концу лета у Марата совсем не осталось ни воодушевления, которое не давало ему опускать руки весь май и июнь, ни желания чем-то заниматься. Был период, когда стало случаться все плохое: ссоры с давними друзьями, телефонные угрозы кредиторов. Раз даже пришла новость — умер старый друг Марата. Он не рассказал, что произошло, и я не стала расспрашивать, видя, что он совсем не в духе и не станет мне ничего объяснять.

— Господи, да что не так с этим миром?! — спрашивал Марат, и глаза его, горевшие гневным отчаянием, потухали.

Тоска сгущалась и тогда, когда на Площадь приезжали давние знакомые, с которыми Марат не виделся едва ли не с детских лет. Бывало, он, кивая на кого-то из них, с грустью говорил мне: