«Нескудно жил инженер Вагранов», – подумал Фёдор и вздрогнул: горькое слово – жил!

Да, жил… Сколь полагается и как полагается. Остались вдова и сын. Мелкашик уж больно на Ваньку мало́го похож. Тот весь в отца, в деда… А этот в кого?! Цзинь чернявая, Василий тож не рыжий… Сердце аж захолонуло: неужто Ванькин?! А ведь точно Ванькин! То-то он со свадьбой торопился!.. А ведь живёт нонеча и не ведает, что семя его проросло на китайской стороне. Что ж теперь делать-то, а? Узнает – изведётся весь, а толку? Однако и этот малец без отца. Никуда не годится! Господи, что делать, что делать?

Цзинь вернулась с подносом, на котором стояли приборы для чаепития: стеклянный заварник, фарфоровые чашки с блюдцами и вазочка с сахарным печеньем.

– Простите, что по-простому, без церемонии, – по-прежнему бесцветно сказала она и, не дожидаясь ответа, разлила по чашкам прикрывшийся паром напиток.

Фёдор не нашёлся, что сказать, пригубил ароматную жидкость, обжёг губы и язык и невольно чертыхнулся. Смутился невероятно, рассердился на себя и от этого резко, чуть ли не зло спросил:

– Рассказать, как Василий погиб?

Тут же подумал: может, стоит сперва спросить, как она спаслась и чей у неё сын, но было уже поздно. Верно говорят: слово – не воробей. К тому же, непонятно почему, чувствовал свою вину перед молодой женщиной. Уж они-то с Иваном в утоплении никак не виноваты…

– Расскажите…

Он начал и тут же понял, что рассказывать-то, собственно, нечего, но она вдруг обратила внимание на мимоходом упомянутое нарушение им приказа командира:

– Вам его простили?

– Да уж куды там… Просто не наградили за то, что отбили атаку, и вот отправили в тыл – формировать новую казачью часть… А Василия представили к Георгиевскому кресту четвёртой степени. Посмертно. Только дадут ли? Ежели и дадут, так командиру дивизии. Опосля Мукденского сражения затишье, все устали. Можа, на этом всё и закончится… – Фёдор глотнул остывший чай, залпом всю чашку, и со звяком поставил её на блюдце. – Токо вот Василия уже не возвернуть.

– Не вернуть… – печальным эхом подтвердила Цзинь.

«Самое время заплакать», – подумал Фёдор, но вдова не заплакала. Лицо помертвело, глаза тусклые, а слёз нет, ни росинки. А по Ивану плакала бы? Тьфу на тебя, дурака, об чём мыслишь?!

– А куда пропал ваш мальчонка? – вздумал прогнать печаль есаул. – Как его звать-величать? – И схитрил: – Всё ж таки ваграновское племя останется. У Семёна-то дочка родилась, Лизавета, а Митрий вообще не женат и не собирается.

– Он спать лёг. – Цзинь взглянула Фёдору прямо в глаза, лицо её стало оживать. – Мы с Василием не венчаны, и сын на него не записан.

У Фёдора пропали последние сомнения: имени не называет, значит, точно Иванов сын. Вот только как быть дальше, не понимал. Ясно одно: Цзинь не хочет, чтобы Иван узнал о сыне. Почему? Расставались вроде как по-доброму, хотя что там промеж себя было, только им двоим и ведомо. Однако Ваня бы, простая душа, проговорился.

Выходит, ей известно о его женитьбе. От кого? Конечно, от Василия, которому он, Фёдор, сам и рассказал. Заради простой похвальбы: вот, мол, каков сын, девицу спас и на ней женился. Как в сказке… Уж не потому ли она с ним сошлась? Впрочем, если и потому, какая разница? Молодая, красивая, по-русски говорит – какой мужик не польстится? А сынок… Сынок только в радость. Вон, батя пригрел китайчонка-сиротку и… И что?! Сбежал китайчонок, и след пропал. Куда, к кому? Может, родичей далёких вспомнил… А дед и бабушка Таня переживают! Притеплели к сиротке!

Он тяжело вздохнул.

– Вы не думайте, мы с Василием хорошо жили, – обеспокоилась Цзинь. – Только он слишком много работал, мы обвенчаться не успели.

«Не, не очень-то она переживает за смерть мужа, – подумал Фёдор. – Хотя, может, у них так принято. Это наши бабы воют и убиваются, волосы на себе рвут».

Он вспомнил, как встретила двуколку с телом мужа тётка Татьяна, как в голос кричала его Арина, провожая отца на кладбище. Не дай Бог, ежели такое с ним случится, а тем более – с Иваном.

Морозная волна пробежала по спине, вспотела шея.

– Всё ещё будет, – сказал Фёдор. – Скажи лучше про отца с матерью, про брата.

– Папа в Яньтае. Открыл сапожную мастерскую. Мама… – Цзинь запнулась. – Мама умерла ещё в Благовещенске.

Она замолчала, не сказав про Сяосуна, а Фёдор не стал дальше расспрашивать. Встал, склонил голову:

– За чай благодарствую. Отцу передавай большой привет. И – держись: вот война закончится, и всё образуется в лучшем виде.

Они вернулись один за другим, сын и отец. Иван утром переправился со своим отрядом у Верхне-Благовещенского. Доложил по начальству, всё чин чином, думал отпуск получить хотя б на недельку, но войсковой старшина Вертопрахов сказал другое:

– Приказ пришёл: молодых больше в походы не занаряжать. Старые возвращаются, вроде как война закачивается. Так что отдыхай, старший урядник Иван Фёдорович Саяпин, до новых приказов. Кстати, поздравляю с присвоением нового чина.

Вертопрахов достал из настенного шкафчика штоф и две чарки, разлил кристально чистую жидкость:

– Служи во славу царя, Отечества и веры православной.

Выпили, обнялись и расцеловались.

Порадовался Иван новому чину да попрощался с товарищами – время к обеду, а тут и пароход пришёл из Хабаровска, а с парохода в числе других пассажиров сошёл есаул Фёдор Саяпин.

Был он в походном тёмно-зелёном чекмене с серебряными погонами в один зелёный просвет с затейливой буквой «А», в портупейных ремнях, на которых слева – шашка, справа – кобура с револьвером, а на животе – кинжал в узорных ножнах; на груди сияли медаль «За поход в Китай» и Георгиевский крест; в руке – небольшой чемодан.

Не обращая внимания на городских зевак, всегда собиравшихся у пристани к приходу пассажирских пароходов, – а они, обычно шумливые, при виде бравого есаула враз примолкли и уважительно зашушукались, – Фёдор прошагал на угол Большой и Никольской, к Офицерскому собранию Амурского войска, в здании которого находилось войсковое правление, и в дверях столкнулся с выходящим старшим урядником.

– Тятя! – вскрикнул Иван. – Тятя!

Он схватил отца за плечи и так сжал, что Фёдор охнул:

– Ну, ты и медведь! Откуда силища?

– От тебя, тятя! – захохотал сын.

Он ухватил отца за поясной ремень и закружил прямо на крыльце, восторженно повторяя:

– Тятя, тятя…

– Да отпусти, ради Бога! Мне доложиться надобно.

Иван отпустил, поправил отцу чекмень, аккуратно потрогал «Георгия»:

– Довелось япошек порубать?

– Потом расскажу. Кто в правлении?

– Вертопрахов. Давай, иди докладывай – и домой! Заждались нас!

Фёдор сунул Ивану чемодан и скрылся в дверях.

Иван, улыбаясь во весь рот и жмурясь, подставил лицо полудённому солнцу.

«Как же здорово! – думал он. – Вот и тятя приехал, и война закончилась, и дома Настя ждёт…»

И тут сердце его оборвалось:

«А как же Цзинь и сын? Сяопин. Его сын! Не Сёмка, не Пашка, не Илька, не Колька или Гринька. Сяо… пин! Почти Саяпин, как сказал Сяосун. Вот именно, почти!»

Ивану стало жарко, он отступил в тень.

«Ну где же тятя так долго?»

Фёдор, выйдя наконец, застал сына в мрачной задумчивости.

– Чё случилось, сынок? Али чину не рад?

– Да рад, рад, – отмахнулся Иван, однако дальше объясняться не стал, а Фёдор не настаивал: вырос сынок, своя голова на плечах.

Они пошли рядом. Идти предстояло пять кварталов. Можно было, конечно, взять извозчика и с шиком подъехать к своим воротам, но им это и в голову не пришло: никогда они в родном городе извозчиками не пользовались.

Молчали. Глядя на сына, Фёдор тоже помрачнел. Ему вспомнилась встреча с Цзинь и кудрявым золотоволосым мальчуганом, столь похожим на маленького Ивана. Она так и не сказала, как его зовут. Может, это и к лучшему.

– У меня есть сын, – неожиданно сказал Иван. Он будто подслушал мысли Фёдора.