– Опять исчез? Да что же это такое-то! – с досадой восклицает она. – Я уже и так, и эдак… Я хочу, чтобы он любил меня без памяти! Чтобы любил и хотел только меня!

– Но, Вер, он же не сам, его вороны унесли… – мягко замечает Серый.

Верочка не слушает и кричит:

– Его никакая сила бы не забрала, если б он хотел остаться со мной! И он должен вернуться! Я его женщина! Я ему двух девчонок родила! Он должен хотеть быть только со мной! Он мой!

Никто не пытается ее остановить, когда она берет блюдо с пирожками, заворачивает его в узел и, набросив на плечи шаль, убегает к Зету и Юфиму. Серый смотрит ей вслед, выйдя на крыльцо. Ему хочется побежать следом за ней, остановить и как-то объяснить, что Михась – это совсем не ее человек, но ведь она не послушает.

– Она слишком сильно… – он спотыкается, пытаясь облечь чувства Верочки к Михасю в слова, вздыхает и идет в спальню.

Неизвестно почему, но он очень, очень разочарован.

– Не догнал? – деловито спрашивает Вадик, разбирая кресло.

– И не пытался, – бормочет Серый. – Я думал, что она… А она… Ай, да что теперь!

Он пинает ножку кровати, стаскивает футболку и, сдернув покрывало, падает на кровать. Со второго яруса раздается скрип, и сверху свешивается голова Тимура:

– Я пытался рассказать ей о Михасе. Она не поверила и сказала, чтобы я не лез в их отношения.

– Ну и зачем ты это мне говоришь? – бурчит Серый и отворачивается. – Сгинь!

Тимур ложится. Еще какое-то время они лежат молча, думают.

– Вадик, – тихо зовет Серый.

– М? – отзывается тот.

– А что это было, ну, на кладбище?

– Да черт его знает, – честно отвечает Вадик. – Я так понял, что ворота открывать нельзя. Это что-то вроде… границы.

– А что будет, если их реально открыть? Ты полностью станешь вороном?

Вадик долго молчит, а когда открывает рот, то уходит от ответа:

– Спи уже, шкода, не доставай.

Восприняв это как согласие, Серый долго ворочается, не в силах уснуть, а когда все-таки проваливается в сон, ему являются хозяева. Они сидят у красивого камина, смотрят на пламя и разговаривают, торжественные, серьезные, собранные:

– Еще чуть-чуть, и прозвучат финальные аккорды, Зет Геркевич. Мы же готовы?

– Мы готовы, Юфим Ксеньевич. Будьте осторожны.

– Вы тоже. Я не хочу вновь испытать потерю.

Проснувшись, Серый так и не понимает, что это было: сон или все-таки явь.

Михась, что уже не удивляет, возвращается в третий раз, еще более влюбленный и дурной. Глаза у него окончательно выцветают, становятся водянистыми, невнятными, совсем-совсем стеклянными. Он что-то говорит, что-то делает и отвечает вполне адекватно, но Серому невооруженным глазом видно: перед ними марионетка, не имеющая собственной воли.

Верочка довольна – ее муж идеально послушен и влюблен без памяти, как она и хотела. А Серому хочется кричать каждый раз, когда видит их рядом. Ведь так нельзя обращаться с человеком, нельзя лишать его воли, это жестоко, бесчеловечно, неправильно. Верочка своим желанием нарушила запрет, причем не единожды, и расплата – Серый чувствует это всем своим существом – будет страшной. И заслуженной. Он даже подумать не мог, что Верочка, умная, добрая, замечательная во всех отношениях, окажется настолько… ненасытной.

А мама все не отступает от желания вернуть церкви божеский вид и каждый день твердой рукой гонит всех на работы. Она больше не пытается открыть старые кладбищенские ворота, пока ее занимает сама церковь. И да, все приходится делать своими собственными руками: вычищать стены, полы, выравнивать оконные проемы, таскать высоченные стропила, накладывать кучу штукатурки, а кое-где поправлять кирпичи, чтобы залатать особо глубокие дыры. Единственное исключение мама делает для разрушенного барабана, на котором должен держаться купол, и самого купола. Понимая, что самим им ни за что не справиться, она загадывает желание Зету и Юфиму. Те не подводят – за одну ночь на церкви возникает пузатый золоченый купол. С крылатым скипетром вместо креста.

Точно такой скипетр изображен на сборнике древнегреческих мифов. Серый пока не добрался даже до половины, застряв на цикле про Тесея, но единственную картинку в книге невозможно не запомнить, особенно когда эта картинка на обложке.

Мама и Верочка явно не видят, что на куполе стоит атрибут совсем другого бога, и каждый раз Серый сдерживает нервный смешок, когда они с упоением крестятся на символ громовержца.

– Жаль, фрески придется замазать, – щебечет мама, размазывая штукатурку по стенам. – Но и ладно. Ты же новые нарисуешь, да Сереж?

Серый молчит, не соглашается, но маме того и не надо.

– Нет, все-таки там надо убраться… – пройдя мимо закрытых царских врат, вздыхает она и просит, выглянув наружу: – Верочка, пусть Михась подержит стропила! Я через окно попытаюсь залезть!

Верочка, расставляющая на большом покрывале тарелки с едой, говорит пару слов Михасю, и тот механической походкой робота идет выполнять поручение. Но маму ожидает разочарование – окна в алтаре целые, невредимые, а блики ничего не дают рассмотреть внутри. Разбить их у мамы не поднимается рука, о чем она со вздохом говорит.

– Ладно тебе, как только Прапор сделает новые рамы, тогда зайдем внутрь, – утешает ее Верочка и, услышав капризное кряхтение из корзины с детьми, быстро сует туда бутылочки с молоком. Кряхтение смолкает, раздается довольное чмоканье. – Пойдемте обедать уже!

Серый, Тимур, Олеся и Вадик тут же откладывают шпатели и ведра и рассаживаются на покрывале, впитывая аппетитные запахи пирогов и салатов. После работы всегда просыпается зверский аппетит. Серый вытирает руки и украдкой наблюдает за мамой.

– Да если бы Прапор сюда еще пришел, – досадливо бросает она, спускаясь на землю, и шлепает Михася по плечу. Тот послушно складывает стропила и, на пару секунд зависнув, глядя на мелкие красные цветы, растущие у церковной стены, набирает из них букетик и несет Верочке.

– Вот, любимая, это тебе. Красный так подчеркивает твою красоту! – говорит он, растягивая губы в улыбке, а в глазах – сплошной туман и купидоны.

Верочка хихикает, краснея. Олесю передергивает.

– Ну и жуть! – шепчет она Тимуру.

Тимур кивает и хмурится, не отрывая глаз от Михася. Верочка заканчивает резать огурец и, вскрикнув, трясет рукой:

– Ай! Блин, порезалась!

Она сует палец в рот, и Михась тут же говорит:

– Не надо в рот! Выплюнь и подними руку, так быстрее остановится.

Верочка послушно вытаскивает палец изо рта и поднимает руку. Кровь тонкой струйкой бежит по пальцу, и Серый видит, как плещется муть в глазах Михася, то становясь чернее, то рассеиваясь совсем, как он напрягается, словно перед прыжком. Кажется, что Михась сейчас кинется на Верочку и вопьется в ранку зубами, словно оголодавший упырь, и, судя по Тимуру, который замирает с вилкой в зубах, так считает не только Серый. Но Михась трясет головой, завороженно смотрит на кровь и удивительно трезвым голосом говорит:

– Дай мне. Я перетяну.

Верочка протягивает ему руку, и Михась заматывает на пальце нитку, чуть ниже раны. И держит, не отпускает, смотрит, облизывая губы…

– Ути-пути, какие нежности, – вдруг мерзким голосом говорит Тимур и гнусно ржет. – Принцесса порезала пальчик, да только вместо рыцаря у нее…

– Заткнись! – рявкает Михась так, что все подпрыгивают, и трясет головой, словно пытается вытряхнуть воду из уха.

Он трезв и очень зол. Тимур продолжает ржать, и Михась вскакивает, хватает за руку, стискивая так, что Тимур ойкает.

– Заткнись, щенок!

– Миша, ты чего? – пугается Верочка. – Миша, хватит, переста…

– И ты заткнись! – орет Михась и, сжав губы, уже сдержаннее говорит: – Не вмешивайся, Вера. Сидите. Мы сейчас тут… – он грубо пихает Тимура, и тот болтается в его руке, словно тряпка, – …потолкуем.

– Эй, попридержи коней, – начинает Вадик, приподнимаясь, но Серый тут же виснет на нем и изо всех сил впивается ногтями в руку.