– Тимур, – тихо-тихо говорит он. – А если лишнее – это человек?

Тимур застывает. Подставка выскальзывает из его рук и с громким звоном разбивается о кафельный пол.

В доме повисает долгая тишина.

– Нет, – наконец, отмирает Тимур. – Они бы предупредили.

– С чего ты взял? – Серый уже злится.

А Тимур наклоняется и собирает осколки, отвечая:

– В сказках героев всегда предупреждают.

– Но мы-то не в сказке!

– Хозяева ведут себя как сказочные герои. Значит, и живут по сказочным законам.

Серый не находит, что сказать на такое умозаключение. В памяти всплывает пруд, в котором отражается несуществующая луна, улыбка Зета, его слова: «Мы начинаем с самого начала», ощущения зыбкости после возвращения – и все возражения тают, не успев зародится.

– Наверное, ты прав, – тихо говорит Серый, отступая. – Ты как-то сразу… не знаю…

– Врубился? – Тимур выбрасывает осколки в пустое мусорное ведро, выпрямляется. – Да не сказать. Знаешь, я человек искусства. А мы люди такие… иррациональные. Больше на интуицию полагаемся. Так, мы всё взяли, пошли домой, – он сверяется со списком и закрывает рюкзак.

Серый замирает, попадая под его пристальный, какой-то настороженный взгляд.

– Что?

– Я надеюсь, всё, что ты сейчас узнал, не повлияет на твое отношение ко мне? – уточняет Тимур.

– А? – Серый изумляется и машет руками: – Нет! Конечно, нет, ты что?

– Ну вот и славно, – веселеет Тимур и заглядывает список. – Так, ну вроде всё нашли. Пошли домой?

Он выглядит беспечным и спокойным. А вот в Сером ворочается нечто, очень похожее на ужас.

Огородные участки в деревне большие – в футбол играть можно. Такой же достался и их группе. Чистят от сорняков его долго, но когда мучения с подготовкой заканчиваются, Михась и Прапор довольно потирают руки. Отдохнувшая, напитанная перегноем земля обещает полыхнуть шикарным урожаем. И его не побьет рыжая хмарь. Михась выискивает в семенах поздние культуры, и сажать выходят все, даже Верочка.

– Так, ребятки, зелень будет в этом квадрате, репу, редис и свеклу – в этом, здесь оставляем место для капусты, тут будет горох и фасоль. Все ясно? – командует Михась на правах самого грамотного и поворачивается к жене. Его тон меняется на мягкий, просительный. – Верочка, милая…

– Я не буду наклоняться! Я буду подавать семена, – говорит Верочка. – И поливать. Это легкая работа. Можно?

У нее так горят глаза от желания принять участие, что Михась обезоруженно кивает. Верочка тут же награждает его поцелуем в щеку. Серый брезгливо морщится и отводит взгляд. После последних открытий Михась кажется мерзким. Тимур толкает Серого в бок. Вот кому можно позавидовать – несмотря ни на что Тимур свеж, бодр, даже находит в себе силы улыбаться и нетерпеливо поглядывать на солнце.

– Давайте уже быстрее, – говорит он. – А то жара скоро начнется.

Серый берет порцию семян, лопатку и бредет на свой участок. Рядом пристраивается мама.

Работа кропотливая, требующая аккуратности. Серому и маме неудобно на корточках, отвыкшие ноги быстро затекают, и это – не только их проблема. Одна Верочка спокойно сидит на перевернутом ведре и время от времени поправляет на грядках шланг, из которого тонкой струйкой льется вода. Серый украдкой любуется ею. Верочка красивая: темноволосая, светлоглазая, статная. И черты лица у нее мягкие и очень выразительные, как у одной актрисы… Серый не помнит, как зовут актрису, но зато хорошо помнит, что она играла Черную Вдову в серии голливудских блокбастеров. Только та была рыжей, не такой улыбчивой и уютной.

– Сереж… – мама осторожным касанием вырывает его из мыслей, и Серый вздрагивает.

– А?

Взгляд у мамы тревожный и одновременно сочувствующий.

– Может, лучше будешь смотреть на Олесю? – тихо спрашивает она.

Серый даже не понимает, отчего у него так загорается лицо: от солнца, смущения или же злости.

– Олеся? – переспрашивает он и втыкает лопатку гораздо глубже, чем надо. – Олеся нравится Тимуру, а не мне… Не надо так смотреть, пожалуйста! Я не смертельно больной! У меня даже энцефалита больше нет!

– Я тут молитвенник нашла, может…

– Мам, давай без этого? – морщится Серый и непроизвольно ежится от воспоминаний. – Вот честно, я накушался на всю жизнь.

– Просто мы попали не к тем людям. Настоящая вера – она помогает…

– Мам, хватит.

Мама вздыхает и послушно отворачивается, но Серому все равно хочется сбежать с огорода подальше от ее жалостливо поджатых губ и Верочки, неприлично счастливой и глубоко беременной от человека, который любит делать больно. Куда угодно, хоть в усадьбу к близнецам…

При мысли о хозяевах в животе появляется комок страха. Серый невольно находит взглядом Тимура. Тот копошится в земле и что-то напевает. Он весь измазался, на носу красуется черное пятно.

Судя по олимпийскому спокойствию, с каким Тимур ждет вечера, ему без разницы, как и кто исполнит его желание: восставшие мертвецы, инопланетяне или волшебники – и какую придется заплатить цену. Серый понимает причину. Он-то уже побывал в их руках – и ничего, выжил, вернулся и сейчас вместе с остальными копается в земле, обливается потом и страдает от жары. А что до тревоги… Объективных причин ведь нет? Он ведь прежний?

Но предчувствие ужасного все стынет в жилах и никак не желает исчезать.

Когда тени становятся совсем короткими, а солнце начинает жарить, Прапор снимает шляпу, вытирает блестящую лысину и командует конец работ.

Все заходят в дом. Тимур, Серый и Олеся задерживаются – собирают инструменты и относят их в бытовку. Тимур некоторое время возится с дверью – пытается одновременно удержать инструменты и схватиться за ручку.

– Быстрее, чего копошишься? – капризно говорит девушка, поправляя запястьем свою длиннополую соломенную шляпу, и испуганно отшатывается. – Пчела! Прибейте ее кто-нибудь!

Тимур молча снимает кепку, ловко размазывает незадачливую, залетевшую совсем не в те дали пчелу по стене и с картинным поклоном распахивает дверь. Олеся фыркает, словно норовистая лошадь, задирает нос и заходит внутрь. Тимур смотрит ей в спину и застывает. Серый толкает его в сторону раз, другой и, ничего не добившись, заглядывает ему за плечо.

Солнце льется в небольшое стеклянное окошко под потолком и падает на темный пол. Сверкающие пылинки танцуют в лучах. Не как хмарь, нет. Пыль совсем не напоминает беспощадную ржавую пелену. Она другая, более легкая, волшебная, и Олеся становится совсем иной, войдя в нее. Сквозь светлую бесформенную футболку проступают контуры стройной девичьей фигуры, золотятся тонкие пряди, которые выбиваются из-под шляпы, на едва подернутой загаром коже играет свет и тень – девушка выглядит юной феей, по какой-то прихоти переодевшейся в человека. Она поворачивается легким танцующим па, небрежно бросает ведерко с инструментами в темный угол бытовки, смотрит яркими голубыми глазами, и солнечная пыльца закручивается вокруг каждого ее движения.

– Ну? Чё уставились? – произносит фея и смачно чихает.

Пыль взметается во все стороны, лезет в нос, попадает в разинутый рот Тимура. Тот глотает ее, кашляет и отвечает:

– Ты очень красивая.

Олеся не верит, тянется рукой к шляпе и смотрит исподлобья:

– Ну да, конечно. Полдня работала в огороде, перемазалась, как свинья, потная, непричесанная – красота так и прет!

– Прет, – с глупой улыбкой кивает Тимур. – Ты просто не видишь, как танцует вокруг тебя солнечный свет. У тебя красота такая… природная… Как у лесной нимфы.

Олеся замирает с наполовину снятой шляпой. На ее щеках вспыхивает румянец.

Серый отступает, отчетливо чувствуя себя третьим лишним, делает пару шагов к дому и вдруг в наступившей тишине слышит чужие голоса. Кто-то громко восхищенно ругается прокуренным басом, слышен топот, нервный смех, скрип колес. Они не спускаются с холма, а поднимаются со стороны мертвой деревни, по улице.