Ужас – в глазах смотрящего.

Александр почувствовал, что за ним наблюдают, когда он сам в субботу днём наблюдал за Ксенией. Высокий черноволосый парень с курчавой шевелюрой понимал всю болезненность и безысходность своих действий, но никак не мог прекратить следить за белокурой красавицей.

Ксения жила в доме напротив и даже не подозревала о существовании Александра; между тем, парень давно приметил её, и с тех пор, как увидел, не мог забыть, выбросить из головы хотя бы на день. Вооружившись биноклем, он незаметно и неотступно следовал за её передвижениями тем, что только ему и оставалось, – глазами, алчущим взглядом. И этого способа поймать и обрести мечту Александру, естественно, было мало. Впрочем, можно ли говорить о мечте, когда речь о более низменных, однако и более древних чувствах и переживаниях?

Все мы, как говорится, вышли из пещеры, а некоторые по-прежнему там, но те, кто покинул её, вовсе не собираются самим себе в этом признаваться. Вот и Александр понимал, что с его внешними и умственными данными – а был он отнюдь не глупого десятка – найти девушку не составит труда… только что-то, будто чья-то неведомая сила, закоротила его волю и желания и заставила хотеть лишь Ксению, и никого больше. Это было наваждение, пелена тумана, ужасное и прекрасное забытье… короче говоря, болезнь.

Александр и сам всё отлично понимал, хотя бы каким-то краешком разума, мелкой частичкой осознанности, однако гнал прочь, пускай и правдивую, предательскую мысль. Выйти из пещеры намного сложнее, чем войти туда, там же, подобно любому человеку, и родившись.

Мысли о Ксении мешали учиться в институте – Александр недавно поступил на художественный, – вести быт… да просто есть и спать. Он понимал, что дальше так продолжаться не может, но страшился того, что наверняка последует за всеобъемлющей одержимостью – как закон, как наказание, как искупление. Александр ведь был умный парень; впрочем, разве это когда-либо имело хоть какое-то значение, если речь заходит о любви или о чём-то схожем? Любит ли он Ксению? Странный вопрос; конечно, нет, рассуждая с позиции здравого смысла, пусть все реакции организма и говорили об обратном. Он её не знал, да и не желал знать, по большому счёту; он просто её хотел.

А тут ещё этот взгляд… Словно чьи-то глаза наблюдают – бесстрастно и холодно, неотрывно, находясь одновременно и за пределами видимости и любого чувственного восприятия, и внутри самого Александра. Одержимость? Наверное… Тем не менее, у нормальных людей она никогда не проявляется в галлюцинациях, как бы затёрто и необъективно ни звучало понятие «нормальность».

Да и можно ли назвать происходящее с ним галлюцинациями? Он ведь почти физически ощущал эти глаза – страшные, непонятные, чуждые, а оттого ещё более пугающие. Он не представлял их, но знал об их существовании. И всё началось больно уж неожиданно, разом: когда он в очередной раз наблюдал в бинокль за раздевающейся Ксенией. Судя по тому немногому, что знал и хотел знать о ней Александр, она собиралась в душ. И ведь не задёргивает шторы! Будто не боится вуайеристов и прочих извращенцев, словно они для неё не существуют, и больше – невозможны как присутствующие и действующие в её жизни.

Александр неотрывно глядел в бинокль; на лбу выступила испарина – так происходило всякий раз, когда Ксения, точно бы дразня его, раздевалась в своей квартире. Неторопливо, чувственно, как будто напоказ… По крайней мере, такие ассоциации возникали у парня.

А что если она знает о нём? Не просто о том, что есть на белом свете Александр Востриков, юноша с горящим взглядом, но что этот человек преследует её взором и желанием и тем самым настоятельно требует от неё кое-чего определённого, боясь, однако, высказать это вслух? Даже банально познакомиться. И она играет с ним, вертит, как умная мышка, хвостом перед мордочкой глупой кошки, добиваясь… чего? Александр не знал – и не мог предположить. Но такая догадка распалила его ещё больше.

Он жил в квартире, купленной ему родителями, один, и в жилище Ксении он пока не замечал никого, кроме неё. Неужели столь красивая девушка может быть одинока? Хотя одиночество не зависит от внешности или других качеств, и даже напротив, люди инстинктивно сторонятся того, кто в чём-то лучше их самих, во всяком случае по мнению самих людей. И всё же, всё же… такая красивая, и – одна…

Ксения сняла верхнюю одежду и осталась в одном элегантном чёрном нижнем белье. Александр вытер пот тыльной стороной ладони… и вдруг почувствовал, что не способен больше смотреть. Взгляд, который он ощущал на себе, преследовал неотступно и с каждым мгновением делался всё заметнее, реальнее.

«Да что это такое, чёрт побери?!» – пронеслась мысль.

Он нехотя опустил бинокль и вынырнул из-за шторы. Он подумал, чтО будет, если кто-нибудь прознает о его постыдном увлечении и расскажет другим, и внутренне содрогнулся. Все ведь только и ждут, когда какой-нибудь красавчик и умница, баловень судьбы, сядет в лужу, не так ли?

Остаток дня Александр провёл в мучительных попытках отделаться от воспоминаний о стройной фигурке Ксении и от чувства, что кто-то неведомый, неописуемый смотрит за ним с неясной целью – разглядывает, точно блоху под микроскопом, – каждую секунду, каждый миг.

Наутро лучше не стало; ощущение чужеродного присутствия, этого кошмарного вуайеризма, только усилилось, начав заглушать мысли о Ксении.

Александр попробовал сходить на прогулку, а потом, вернувшись домой, заняться обедом, вложив в готовку всю креативность и страсть, на которые был способен. Не помогло. Орущий телевизор, показывающий очередной футбол, и бесшумная, бессловесная увлекательная книжка тоже потеряли всякое очарование и магию. Куда бы ни шёл, что бы ни делал, о чём бы ни думал, перед взором – как внутренним, так и внешним – стояли эти непредставимые, въедливые, буравящие глаза. Почему-то они казались ему огромными, больше, чем у любого другого существа, без радужки, с гигантским зрачком и ядовито-зелёным веком.

На следующий день надо было ехать в институт. Александр честно попытался отсидеть все занятия, но незримое присутствие мешало столь сильно, буквально сводило с ума, что он ушёл уже с третьей пары. Вернулся домой и понял, что ни завтра, ни когда-либо ещё не сможет не то что слушать преподавателей и отвечать на их вопросы, а просто появляться среди людей. Он уж и думать забыл о Ксении и её фигурке, глазах и прочих прелестях; он мечтал лишь об одном – чтобы морок, который настиг его, немедленно схлынул!

Куда там: во вторник всё сделалось ещё хуже. Одногруппники забеспокоились из-за его отсутствия, но Александр отговорился простудой. Вылечусь по-быстрому и вернусь в строй, утверждал он с бодростью и уверенностью, которых совсем не чувствовал.

В среду он валялся на кровати, не в силах превозмочь внезапно навалившуюся колоссальную усталость, что взялась неизвестно откуда. Александр с трудом поднялся с постели и съел готовый завтрак, даже не взглянув по пути в сторону бинокля, лежавшего на прикроватном столике и зазывно сверкавшего окулярами.

«Вот что, наверное, чувствует человек, когда умирает, – пришла некстати мысль – незваная, чуднАя, жуткая. – Ему ничего не хочется, всё теряет смысл и очертания…»

А действительно, что если он заболел, и все ощущения, все симптомы – попросту проявления недуга?

«Надо бы сходить ко врачу, – решил Александр. – Только к какому: к психиатру или терапевту?»

Он криво усмехнулся этой натужной шутке.

И вот тогда-то в его голове раздался голос. Сначала Александр воспринял это как продолжение возможных галлюцинаций, то есть не поверил. Потом отмахнулся. Однако голос не стихал. Разобрать, что он говорил, было невозможно, будто произносивший слова вещал на каком-то незнакомом языке – не просто иностранном, а древнем, тысячелетия назад позабытом. Наконец помутнённое, подавленное сознание парня разобрало слова: