Лунная зебра сладко спала на холодном полу коридора: свет, тень, свет, тень. Сила света и скорость движения к цели превратили мышонка в подобие факела на опасном для крошечной твари пути: post tenebras lux.21 По перилам во мрак, вверх, направо, налево; вот и нужная дверь. Мышонок взглянул на луну. Без одной минуты как раз. Он успел, он – молодец!
Счастливый, он шмыгнул в открытую дверью и…, горевшие от усталости лапки утонули в прохладной траве.
Справа и слева, на сколько хватало бусинок-глаз, простиралась мощь леса, такого древнего, что кроны могучих деревьев любовно касались звёзд. Сверху ему улыбалась Селена. Под небом, бархатно-чёрным и по-летнему тёплым, таился невиданный мир: мир сказки, забытый и славный.
– Привет тебе, Лукоморье, – приветствовал место мышонок.
– Привет и тебе, – ответил невидимый дух.
Нежным порывом ветра, дух места направил его к огромному дубу, ветхозаветному Патриарху в цепях, по которым туда, сюда и обратно ходил Кот Учёный – чёрный, как тайна, его породившая.
– Ты вовремя, – взглянув на мышонка, кот довольно кивнул. – Я боялся, что пряник станет тебе помехой.
– Откуда вы знаете про пряник? – удивился зверёк.
– Я видел твоё удовольствие, – ответил учитель и, усмехнувшись в шикарные вибриссы, со вздохом, добавил, – от еды.
– Вы увидели моё удовольствие? Разве чувство можно увидеть?
– О, да…. И чувства, и мысли…. Особенно мысли.
– Как? Научите, учитель! – воскликнул мышонок.
– Потом.
– Но….
– Приступим к уроку.
Принудив мышонка к молчанию, Кот Учёный уселся возле него, поднял дубовую веточку и прямо в воздухе начертал самый простой школьный пример: «2 + 2 =». Вторя движению мысли, яркие цифры плавно покачивались в десяти сантиметрах от примятой (специально для мыши) травы.
– Ты должен подумать, прежде чем дать ответ.
– А что тут думать? – рассмеялся зверёк. – Все и так знают, что дважды два – четыре.
– А вот и неверно.
– Как это не верно? Возьмите учебник за первый класс. Там….
– Мне не нужен учебник, – отмахнулся учитель. – Взгляни-ка сюда, – он ткнул своей палочкой в цифры. – Что ты видишь?
– Два плюс два….
– Да нет же, – кот мотнул головой. – Я спрашиваю тебя, что ты видишь, а не то, чему тебя научили.
Мышонок задумался: «Если это не дважды-два-четыре, тогда что это? Думай, тупица! Может…,» – внезапно его озарило, – «стоит зайти с другой стороны? Не складывать, а, предположим…, придвинуть цифры одна к другой».
– Двадцать два! – выпалил он, понимая, что будет осмеян учителем.
Кот Учёный смеяться не стал.
– Уже не плохо, – похвалил он мышонка. – А ещё на двух лебедей.
По взмаху дубовой палочки, две бездушные двойки превратились в белую пару прекрасных и гордых птиц.
– Знание, – тихо продолжил учитель, – я говорю о настоящем знании, а не о мёртвой формуле, не косноязычно. Оно пластично и может принимать различные формы. Ты, – он сделал ударение на «ты», – творец и как всякий творец, можешь решать, чем будет творение: простой арифметикой (и тогда, дважды два, действительно, четыре) или….
– Птицами! – воскликнул мышонок, обрадованный открывшимся для него возможностям. – Давайте ещё!
– Три плюс три.
– Тридцать три и…, если добавить ещё одну тройку, будет шёрстка барашка, или облака, или….
– Всё верно. Мир творчества – не имеет границ, как не имеет их Бог. Ты знаешь, Кто такой Бог?
– Не знаю, – признался мышонок.
Кот Учёный как-то печально вздохнул, затем тряхнул головой и тихо сказал:
– Я тоже.
Мышонок, решив, что это такая шутка, радостно рассмеялся.
– Ты думаешь, это смешно?
– А разве нет? – удивился мышонок.
– Что смешного в том, что я не знаю Творца, что я слеп в мире миров, что я – одинок? Я повторяю за великим Сократом: «Я знаю, что ничего не знаю,» – и плачу. Разве это смешно?
– Нет.
– Мне думается, каждый, хотя бы немного мыслящий, должен горевать над своим несовершенством, а не смеяться над тем, что ему недоступно.
– Но я не могу….
– Чего ты не можешь?
– Горевать над своим несовершенством. Ведь я же не знаю. Как можно горевать о том, чего ты не знаешь?
– Просто, поверь, – ответил учитель и тихо добавил, явно наслаждаясь латынью: Et sepultus resurrexit; certum est, quia impossibile.22
Он посмотрел на мышонка, о чём-то задумался, затем, поднявшись с травы на задние лапы, стал декламировать Пушкина:
Движенья нет, сказал мудрец брадатый.
Другой смолчал и стал пред ним ходить.
Сильнее бы не мог он возразить;
Хвалили все ответ замысловатый.
Но, господа, забавный случай сей
Другой пример на память мне приводит:
Ведь каждый день пред нами солнце ходит,
Однако ж прав упрямый Галилей.23
– Ты знаешь Галилея? – быстро спросил он мышонка.
– Нет.
– Значит, его тоже не существует.
– Да ну нет же! – воскликнул сбитый с толку зверёк. – А его портрет в учительской? Я видел его портрет! Значит, он существует! Существовал….
– Изображений Бога куда больше, – парировал кот.
– Они не настоящие!
– А что есть настоящее? – учитель обвёл глазами пространство. – Как ты думаешь, что это? – он указал на луну.
– Луна.
– Ты так думаешь?
Кот Учёный подставил мохнатую лапу к низу лунного диска, выпустил когти и осторожно сдёрнул светило со звёздного неба.
– А теперь, что ты видишь? – спросил он серьёзно.
Мышонок был поражён и раздавлен случившимся. Он уже ни в чём не был уверен. Луна стала лампой, стоило учителю поднести к ней лапу.
– Фонарь? Ночник? Я… я не уверен, – признался зверёк.
– То-то же, – улыбнулся кот, отправляя луну на прежнее место. – Ты знаешь, что такое шоры?
– Нет.
– Это такие пластины, боковые щитки на уровне глаз лошади, которые надевают на неё, чтобы бедное животное не имело возможности глядеть по сторонам. Лошадь видит лишь то, что находится перед ней: пыль под ногами. Но у лошади нет выбора, а у нас – есть, – учитель вздохнул. – С детства мы ограничиваем фантазию ребёнка, страшась за самих себя. Мы боимся, что свободная личность станет угрозой для общества, что лошадь без шор захочет вырваться из узды, сбежать от надсмотрщика чтобы найти собственный путь.
– Но ведь когда ты ни в чём не уверен…, – робко начал мышонок.
– Ты начинаешь мыслить по-новому. И пусть, два плюс два, в конечном итоге, окажется не двадцать два, а всего лишь четыре, зато, ты смог заглянуть за седьмую грань куба.
– Но седьмой грани не существует.
– Ты в этом уверен?
– С вами, учитель, я уже ни в чём не уверен.
– Значит, мы на верном пути. А теперь, – предвкушая миг творчества, воскликнул счастливый учитель, – рисование!
Тут же, словно по волшебству, на траве появились бумага, кисти и краски, по набору для каждого и Кот Учёный объяснил мышонку задание на предстоящий урок:
– Ты будешь рисовать меня, а я – тебя. Так будет честно.
Рисовальные принадлежности были как раз по росту «художников». Маленькая кисточка уютно разместилась в лапке мышонка, и так как рисование был его любимый предмет, он принялся за работу жадно, с полной уверенностью, что уж здесь не будет «пятых» углов. Он так старательно вырисовывал морду учителя, что даже вспотел. Каждый волос был тщательно выписан – фотография, да и только! Мышонок был горд за себя.
Учитель, сидя напротив, наслаждался процессом. Как заправский художник, он размахивал кистью, нанося удар за ударом на лист. Дуб, цепь, пространство вокруг (включая саму учёную личность) было заляпано краской. Сорок минут вдохновенья и картина готова. Отбросив в сторону кисть, Кот Учёный взглянул на «коллегу».
