«3.4 Игрок может изменять (если сумеет) действия созданных Игрой (или им самим) персонажей.

3.5. Выходить из Игры до её полного окончания является действием нежелательным. Игроку предоставляется возможность «отдохнуть» («Это как это?») от Игры, поставив Игру на паузу. Если игрок всё же решит покинуть Игру, жизнь его будет возвращена к моменту до встречи с Мастером. Он забудет о встрече с Мастером и будет предоставлен выбранной им судьбе».

– Типа, сдохнет.

«4. Ответственность сторон.

4.1. За нарушение условий настоящего соглашения наступает ответственность, предусмотренная законами действующего законодательства Вселенной.

4.2. ООО «LL» не несет ответственности перед Игроком за происходящее с ним, по причине принятых им неверных решений.

4.3 Игрок сам принимает решения и пожинает плоды принятых им решений.

5. Изменение и расторжение соглашения.

5.1. Изменить данное соглашение нельзя.

5.2. Расторгнуть данное соглашение – означает покинуть Игру (см. пункт 3.5)

Далее, мелким шрифтом шла надпись, которую Костя, по причине жгучего нетерпения, читать не стал: «Чтобы оставить Игру навсегда, произнеси: «Finita la commedia»15». Взор его обратился на кнопки: огненную «ДА» и пепельную «НЕТ» (отметить голосом). Что заставило его согласиться с пылающей чушью, Костя так и не понял. Возможно, виной тому были котлеты, от которых разум его обмяк и сделался тусклым, а быть может слабость Варвары16 (такая понятная и предсказуемая) стала причиной рискованной «глупости». Так, или иначе, на хриплое: «Да,» – очки откликнулись новой инструкцией. В ней игроку предлагалось принять горизонтальное положение, ничему не удивляться и без страха и ложного сожаления принять грядущее.

Девять дней – девять проходов, по три на уровень. Уровней было три: Ученик, Подмастерье и Мастер. Каких-либо правил относительно «как в это играть?» – не было. Игроку предоставлялась полная свобода действий в рамках предлагаемых Игрой обстоятельств. Обстоятельства создавала сама Игра, руководствуясь своим пониманием возможностей игрока. Отдельным пунктом стояло, что снимать очки во время Игры не рекомендуется и что, возможно, названый девайс, во избежание травм «будет менять свои свойства?».

Пробежав глазами инструкцию, Костя расслабился и сказав себе: «Разберёмся по ходу,» – погрузился в Игру.

Бездна объяла его холодным удушьем спрута; безволие сна сковала усталые члены. Всё, о чём мужчина успел подумать, прежде чем разум его, повинуясь неведомой силе, погрузился в пучину Игры, было: «Только бы мать не увидела».

Он «проснулся», как ему показалось, от лая адских собак; стоя на белом, как мрамор, песке, в слепящем пространстве рёва, Костя услышал свой страх: «Меня затравят собаками,» – и мысль привела его в ужас. От гиканья стаи резало уши и слезились глаза; колени его подогнулись, и он упал на песок сжимая руками голову и готовясь к чему-то ужасному.

То, что это игра и крик – лишь иллюзия, – не было сил подумать: Игра пленила его.

Сколько он так просидел: мгновенье? целую вечность? – Костя не знал. Время в аду (если оно и было) подчинялось адским законам. «Нужно проснуться». Вой миллионов сменился на дьявольский хохот.

– Собаки не могут смеяться, – прошептал он себе.

К тому же, мужчине почудилось, что в режущем душу звуке, присутствую детские ноты. «Многоглоточный зверь – это дети,» – ужаснулся он собственной мысли, – армада детей, обложивших его навроде матёрого волка. Мысль, что эти «щенки» будут смеяться над ним до скончания века (если только он не принудит их замолчать), привела его в чувство. Костя поднялся с колен.

Он стоял в центре огромной арены, окружённый орущей трибуной с детьми в чёрных шортиках, белых, школьных рубашках и не детских галстуках красного цвета (похожие, по настоянию Маргариты Раисовны, считающей, что мальчик обязан быть в галстуке, он носил с раннего детства), обвивающих шею как петля висельника.

– А вот и флажки.

Амфитеатр, в центре которого Константин очутился, представлял собой точную копию Колизея, многократно увеличенную и заполненную мальчиками от семи до двенадцати лет. Осознанье того, что дети пришли глумиться над ним, взрослым мужчиной, возбудило у Гугла ответную злость:

– Ненавижу детей, – процедил он сквозь зубы.

Не в силах смотреть на красно-белую завесь, Костя поднял глаза; там, где в нормальном мире простиралась небесная высь, словно издеваясь над ним, дёргалось мелкой рябью его отраженье: перевёрнутый Колизей и он, обнажённый в центре арены. То, что он голый, Костя понял по цвету «детской?!» фигуры: тело его почти сливалось с цветом песка.

– Я мальчик? – он, с испугом, сверзил внимание к низу. – Твою ж ты мать….

В том самом месте, где….

«Да чего уж…» – Костя грустно вздохнул.

Он был ребёнком. Как, почему и зачем? Костя не знал.

– Это игра. Думай, думай кретин!

Он вспомнил всё, что знал о компьютерных играх. Каждое задание предполагало некую борьбу с кем-угодно, даже с самим собой. «Что я должен сделать, чтобы заставить заткнуться эту орду и вернуть себя самоё?» – его лихорадило. От принятого решения зависело многое, возможно, и сама его жизнь. То, что Игра была нечто большим, чем просто безделка, он это понял. «Мистер Фог – не агент, он – бес, – мелькнула тревожная мысль. – И я…, во дурак! Я, подписав соглашение, оказался в реальном аду». Костя коснулся лица. В этой реальности, очков на нём не было.

– Чтобы я не сбежал. Умно….

Его, Константина Ершова, «субстанцию» из срединного мира, отправили в ад: конкретное место в нереальной действительности, мир в параллели, матрицу, чёрт знает ещё какую реальность.…

– Бросили в стаю… детишек, – Костя сплюнул на чистый песок. – Зачем?

Крики детей усилились. Психическая атака, если это была она, удалась: у Кости задёргался левый глаз – верный признак того, что его «достали».

– Так, – сказал он себе. – Главное, успокойся. Это – игра, значит нужно в неё играть. Из хорошего: я размышляю как взрослый. Я всё ещё знаю такое, что мне семилетнему и в страшном сне не могло бы присниться. Из плохого: я не знаю, как заставить их замолчать. Разве что…, – безумная мысль обожгла его разум: «Спросить у этих «щенков».

– Чего вы хотите?! – крикнул он что есть мочи.

Вопрос, как брошенный камень в свору собак, произвёл нужное действие – смех прекратился.

– Давно бы так….

Не успел Костя расслабиться, как тысячи детских глоток взорвали пространство:

– Будь как мы! Будь как мы! Будь как мы! – вопили трибуны.

– Это как это?

Под рёв очумелой толпы на арену выбежал мальчик со свёртком под мышкой: толстый, аккуратно причёсанный, с румянцем на пухлых щеках и слегка затравленным взглядом – семилетний Костя Ершов из одна тысяча девятьсот девяносто пятого года.

– Этого не может быть…, – только и смог вымолвить ошарашенный Костя. Он вгляделся в толпу. Сомнений не было – «многотысячный зверь» смотрел на него его же глазами. Вот он семилетний мальчишка, стоит и смеётся над ним, а этот Костик, явно постарше, дразнится скотина. «Не приведи Господи, оказаться в аду с самим собой» – мысль его обожгла.

– Парадоксальный идиотизм, не иначе….

– Оденься, – знакомым до боли в желудке тоном Маргариты Раисовны велел ему Костик из ада. – Ты – голый.

Не обращая внимания на ужас в глазах реального Кости, ребёнок из ада бросил свёрток к ногам своего двойника: немного испуганно, как если бы тот был бы болен заразной болезнью. Гугл одежды не взял.

– Давай сделаем так, – предложил он толпе. – Не я оденусь, а ты разденешься. Поверь, лучше быть голым, чем одетым в дурацкую униформу, не говоря уже об этих галстуках. Идёт?

Рядом стоящий двойник шутки не понял и только с испугом потрогал туго завязанный узел на шее – символ его принадлежности к «стае».

Толпа угрожающе зашумела. Костики от семи до двенадцати – все, как один, затопали на него ногами.