— Ты скажи только, мы раздобудем! — разом прекратив споры, заверили вурды.

Тревожа постояльцев веселым шумом, шайка гуляла допоздна. Полученная от монаха плата успешно обратилась в хмель. Многие ватажники прямо там, среди столов и уснули. Все, кто устоял на ногах, расходились уже глубоко за полночь. Лохматый, с трудом, но всё же добрался до комнаты и, не снимая сапог, завалился на кровать. Но заснуть вожак не успел.

Комнату вдруг залил странный зеленоватый свет. Подняв, гудящую от дешёвой браги, голову, разбойник увидел мертвенно бледного человека, стоящего у стены в белом саване. По обеим сторонам от жуткого призрака топталось два мохнатых страшилища. Сущие демоны, какими их описывали церковники. Воздух наполнился противным до тошноты запахом палёной шерсти, к которому примешивалась незнакомая, но совершенно неприятная едкая вонь.

Лохматый вздрогнул. В человеке он узнал Рыжего. Того парня, которого буквально на его глазах задрали под Рязанью упыри. Сперва он решил, что уже погрузился в дурной сон. Потом испугался, что заболел горячкой, которая приходит к людям, незнающим в выпивке меры. Разбойник ущипнул себя за ляжку, и только почувствовав сильную боль, понял, что жуткое зрелище ему отнюдь не привиделось.

Между тем, призрак в саване медленно двинулся вперёд и, укоризненно глядя в глаза, каким-то глухим трубным голосом заговорил.

— Ну что же ты, Лохматый? — вопросил он. — Зачем ты бросил меня там одного? Зачем не помог…?

Тот подтянул под себя ноги и замер от страха. Он вдруг понял, что не может ни бежать, ни сопротивляться.

— Мне было больно… — продолжал с завыванием Рыжий. — Очень больно… Мне вырвали сердце… Отгрызли руку…

Завывание усилилось, и перешло в вой.

— Меня жрали… А вы оставили меня… бросили, сбежали…

Разбойник осенил Рыжего крестом, перекрестился сам, но ничего не помогло. Видение не исчезло. А мохнатые демоны только клацнули на это зубами.

— Угомонись, — грустно улыбнулся Рыжий. — Крест не спасёт. Тебя теперь ничто не спасёт. Я не один пришёл сюда. Разве ты не ведаешь, кто идёт следом? Я лишь раб его… лишь предвестник…

— Кого? — выдавил через силу ватажник.

— Того! — вскинул руки Рыжий. — Сам Диавол идёт сюда, сам Диавол…

Лохматый мало чего боялся в этой жизни, а если боялся, то никогда не терял хладнокровия и рассудка. Но тут он вдруг сдал… Каждая частичка тела затрепетала, каждый волос на голове встал торчком. Воля покинула его, руки и ноги отнялись, а язык онемел. Он не мог больше сказать ни слова, не мог закричать, позвать на помощь…

— Беги, пока не поздно, — проговорил Рыжий. — Бегите все. Забудьте о достоинстве и чести, ибо это не трусость бежать от Диавола…

Не сводя глаз с призрака, разбойник не увидел, как из темноты высунулась пухлая рука, и залезла в ларец.

— Завтра я приду вновь… — угасающим голосом сказал в завершение Рыжий. — И горе тем, кто не внемлет разуму…

Что-то ослепительно полыхнуло, а когда глаза Лохматого вновь привыкли к темноте, ни мертвеца, ни его приставов-демонов в комнате уже не было.

Червленый Яр. Май.

Верхом Пахомий добрался до Старицы за день с ночью. Его приметили загодя. Жмень вышел навстречу и принял коня.

Отряд, стерегущий подходы к высохшему руслу обитал в просторной землянке, однако Пахомий от отдыха отказался.

— Хочешь сперва допросить колдуна? — полюбопытствовал Жмень. — Он, гад, свитки тайные нашёл, что викарий припрятал. Мы случайно наткнулись, когда вещи его ворошили. Утащить, хотел.

— Пусть его в Москве потрошат, — отмахнулся гость. — Старик из леса. Вряд ли в языках силён, на которых те свитки написаны. А если и углядел что, невелика беда. Вместе с гляделками в Москву доставим.

Пахомий ещё раз махнул рукой:

— Нет, я просто взгляну на Старицу.

Жмень вызвался сопровождать, но тот остановил его.

— Ступай к пленным, я скоро буду.

Пахомий пробрался к яме и заглянул. Тысячи зверьков копошились внизу, превратив овраг в огромное логово. А было время, когда он видел Старицу вполне обычной.

Год назад, почти сразу после краха муромской затеи, Алексий пришёл сюда с лучшим из своих воинов. Вернее, это Пахомий привёл викария, ведь именно он подыскивал место.

Придирчиво осмотрев старицу, облазив склоны, окрестные заросли, заглянув в каждую щель и померив лужи, викарий остался доволен. Он осторожно достал из ларца странный живой комок, на вид — сгусток слизи, и вместе с Пахомием уложил его в углубление под склоном.

Попросив монаха отойти, Алексий уселся на землю и, покачиваясь из стороны в сторону, заговорил.

Не молитву читал священник, скорее заговор чёрный. А язык, что воронье карканье. Что-то было в нём от ордынского, что-то от аравийского, но большей частью совсем незнакомый Пахомию язык. И ветхостью какой-то повеяло от слов.

Долго так раскачивался викарий. Долго терзал гортань чужой речью. Но ничего не происходило. Монах ожидал немедленного проявления силы, чуда, или, на худой конец, знака какого. Но нет. Алексий поднялся, отряхнул одежду и подошёл к нему.

— Вот и всё, — сказал священник устало.

— Всё? — усомнился Пахомий. — Что может это обрывок плоти?

— Это пока лишь семя, — спокойно ответил Алексий. Он вообще был спокоен, несмотря на недавнее поражение. И быть может в первый и последний раз, говорил с монахом как с равным. — Давай подождём немного.

В полном молчании они просидели около часа, прислушиваясь к степи, когда из ивняка выбрался вдруг небольшой зверёк. Пошевелив острым носом, он сиганул в яму и пристроился возле давешнего сгустка.

— Что это? — удивился монах.

— Крыса.

— Они не такие.

— Есть и такие, и не такие, — пожал священник плечами.

Они поднялись наверх, развели костерок и скоротали ночь за разговором. Больше не изводя Пахомия загадками, Алексий рассказал ему о странном подарке степных царей и о ещё более странных обстоятельствах дара, о своей новой задумке, о том, что ждёт их в случае успеха и как много нужно ещё им сделать…

Наутро, возле семени Головы суетилось уже трое зверьков.

— Пойдём, — сказал священник. — Дело долгое… И нужно ещё придумать, кто поставит орду на след. Да изловить бедолагу.

Теперь, год спустя, крыс скопилась тьма тьмущая. Тысячи носились по Старице, мириады спали до поры в норах. Нарыли их столько, что склоны могли в любой миг не выдержать и сползти.

И человек, которому назначено повести орду, давно уже найден, пойман и, в ожидании часа, содержится под надёжной охраной.

Впрочем, не слишком надёжной, — поправил себя Пахомий. — Оплошал Куроед. За что и поплатился. Повезло им, что мальчишка не утёк домой сразу, а встретив колдуна, отправился с ним на разведку в Старицу. Где оба благополучно и попали на глаза дозорным. А ведь вся затея на волоске висела…

Пахомий вернулся. Так и не пожелав даже взглянуть на пленников, он отозвал Жменя в сторону и распорядился.

— Отвезёшь колдуна на постоялый двор, что в Ишме. Там найдёшь Лохматого. Он разбойник, но сейчас под нашей рукой ходит. Узнаешь его по серебряной наручи. Знак возьмёшь, а разбойнику передашь колдуна. Дальше уже его дело.

— А со щенком, что?

— Обратно в дом отвези. Пусть дожидается часа. Только охрану усиль, сбежит вдругорядь, уже не поймаем.

— А ты? — спросил монах.

— А у меня ещё есть дела, — ответил Пахомий. — Выяснить надо, откуда в Мещеру слух просочился.

Поменяв у Жменя коня, и освежив припасы, он отправился дальше на юг. Так и не прилёг ни разу за короткую остановку. Словно и не провёл в пути последние сутки.

Верховья Цны. Май.

Как пленников важных, можно сказать, стоящих на особом счету, их, повязав по рукам и ногам, везли на повозке. Наступила ночь. До Ишмы оставалось рукой подать, а им так и не повстречалось ни одного путника. Люди покинули степь, и Сокол теперь гадал, связанно ли это запустение с крысиной ордой, или на Червленый Яр готово обрушится что-то ещё.