– Знаете, профессор, я вспоминаю из университетского курса философии – «Мельницу Лейбница» – возразил Грэм. – Если мы вообразим себе мозг как машину в увеличенном виде с сохранением тех же пропорций. И войдем внутрь как в мельницу. Мы найдем там много частей, которые крутятся, взаимодействуют друг с другом, много чего еще найдем, но ничего такого, что могло бы объяснить хотя бы самую примитивную мысль.
– О-о! Дорогой мой! Это восемнадцатый век! Начало века, даже. Поиски Бога во всем! Они тогда все ошибались – с излишней поспешностью продолжил профессор. – Сегодня мы уже знаем, что даже одна клетка, один нейрон может кодировать часть субъективного опыта. Нейрон запоминает что-то, а через некоторое время тот же нейрон запоминает что-то из совсем другой области. Но он связывает как-то эти два мгновения памяти в одно целое. Почему память приходится на конкретный нейрон, хотя рядом множество подобных? Случайно? Как мозг генерирует то, чего никогда не видел? Мы не знаем. Сегодня мы катастрофически нуждаемся в новых идеях, новых экспериментах! А они обязательно появятся, когда мы залезем в такой оригинальный мозг как у твоего сына. Мозг, который живет сам с собой без внешнего мира. Имея такой уникальный объект для исследований, мы можем далеко продвинуться в создании фундаментальной теории.… Мы разомкнем физический каузальный круг. Это же главный вопрос всех мыслителей человечества: можно ли отделить сознание от тела? …
– Профессор, я думаю, вы опоздали с теориями – перебил Грэм профессора. – Мы все опоздали. Пока мы пытались выстроить, сколько – нибудь красивую теорию, объясняющую нам что такое естественный интеллект, а также сознание, мышление, разумность, практика искусственного интеллекта обошлась без нас. У нас нет больше идей для теорий! Идеи теперь генерирует искусственный интеллект… Я не смогу отдать сына в клинику…. Даже такому большому авторитету как вы, профессор.
– Подумай! Все равно терять нечего. А в науке может быть настоящий прорыв! Будем честны перед собой! Скорее всего, твой сын неизлечим. Но ты же настоящий ученый. Как ученый ты должен понимать, что прогресс должен продолжаться любой ценой. Принести в жертву сына – это ли не подвиг ученого с большой буквы? Это ли не святой долг человека профессионально ищущего истину? Наука без жертв не развивается, ты сам это знаешь! Такой случай выпадает редко. Сколько ученых пожертвовали собой! Да и какая это жертва!? Он все равно обречен!
Грэм ушел неудовлетворенным, раздосадованным и злым. Но он выговорился. На сердце все-таки стало немного легче. К тому же он понял, что его мозг в порядке, он не сошел с ума. У него нет мистических галлюцинаций. Несмотря на неприятный осадок, после разговора с профессором, Грэм почувствовал некоторую бодрость в теле. Нельзя существовать в круглосуточном, не проходящем чувстве неприятия новой реальности, ощущения горя. Должны быть просветы. Внутри любого кошмара надо пытаться искать позитивные эмоции. Даже в аду, вероятно, можно увидеть кусочек неба и порадоваться этому. Вот только беспричинное душевное беспокойство увеличивалось….
Вскоре его ждал сюрприз. Только он подошел к своему дому, подъехал ярко-желтый Porsche 1973 года. Конечно, это был Серж. Грэм всегда был рад видеть своего друга. Серж был единственным человеком в его окружении, никак не связанный с наукой. Музыкант, поэт, певец, он всегда мог завалиться без предупреждения, без звонка. Не то, чтобы он отвергал правила приличного общества, он просто никогда не успевал соответствовать им. Он всегда спешил, его всегда везде ждали. Вот и сейчас он подлетел со скрипом тормозов. Впрочем, его старейшая машина скрипела, звенела, скрежетала, дергалась вся. Но внешне она выглядела шикарно. Всегда чистая, яркая, как будто только, что с конвейера. Это ретро знала вся округа и не только. Серж упорно отказывался отдать ее в музей и пересесть на современную машину.
– Надеюсь, ты сейчас не работаешь – закричал он издалека на всю улицу своим глубоким баритоном? И не дождавшись ответа, вытащил из машины кофр с гитарой. Грэм непроизвольно улыбнулся.
– Я сильно спешу. Заскочил к тебе на пять минут.
Он даже никогда не здоровался. Сразу, по делу.
– Ты плохо выглядишь! Давно не брился? Пойдем, я тебе покажу новую песню.
Его широкое лицо в обрамлении черных, длинных и вьющихся волос широко улыбалось. Он был похож на цыгана. Грэму всегда казалось, что когда Серж улыбался, то от исходящей от него энергии улыбался воздух вокруг.
Про работу Серж не зря спросил. Он бесцеремонный, мог без звонка приехать в гости даже ночью. И искренно не мог понять, почему этого не стоит делать. Единственное, что он понимал и к чему с уважением относился, это работа Грэма. Если он заваливался нетрезвым, вдруг, в тот момент, когда Грэм работал, то сразу, как бы трезвел, прикладывал палец к губам закрывая рот и тихо удалялся. Приемы, которые использовал для работы Грэм, его восхищали. Он мечтал когда-нибудь применить их к себе. Грэм не сам их придумал. Такими жесткими, иногда жестокими по отношению к себе приемами научной теоретической работы пользовались известные ученые, Пуанкаре, Мигдал, Эйнштейн, Ньютон, например.
Когда требовалось решить очень сложную задачу, которая, кажется, уже за пределами человеческих возможностей, Грэм готовился в несколько этапов. Для начала ему было необходимо полностью отключиться от всех бытовых забот. С самого первого дня знакомства с Лилит, он предупреждал ее об этой свой особенности. Далее: физические упражнения на выносливость до изнеможения. Так чтобы мышцы дрожали во всем теле. Накануне перед сном он некоторое время работал. Тупо старался решить задачу в лоб. Плохо представляя себе возможное решение. Не думая о правильности путей мысли. Главное не довести себя в эту ночь до бессонницы. Утром, как правило, в голове был конкретный план действий. Потому что подсознание ночью переварило все это. В какой-то книжке когда-то прочитал фразу про работу подсознания, она ему очень понравилась: «Ничего, в духовке дойдет». После этого главное, не останавливаться – упорная работа до конца. День, потом бессонная ночь, иногда вторая. Все это время без еды, употребляя только воду. Он доводил себя до болезненного состояния. Все части задачи, сознательное и бессознательное, четкие мысли и мысли похожие на бред начинали смешиваться в мозге. Одолевали приступы мрачности. Невозможно отвлечься и невозможно забыть. Кажется, происходит зависание мозга. Выход из этого состояния только один – найти решение задачи.
Это состояние максимальной концентрации всех душевных сил и всех скрытых возможностей мозга. Состояние болезненное и ненормальное. Эйнштейн говорил, что в такие моменты видел галлюцинации. Грэм до такого состояния не доходил – задачи у него были, все-таки, не такие глобальные. Надо иметь очень хорошее здоровье, чтобы выдержать долгую бессонницу. Но все трудности забываются, сразу после решения задачи. Окупается! Это счастье! Ради этого чувства можно двое, трое суток пострадать.
– Тебе удается выходить на уровень экзистенциального сознания без химических стимуляторов. Я хочу у тебя научиться. Вдруг мне удастся написать великую поэму.
– У тебя Серж, ничего не получится. Не порти здоровье.
– Почему? Какая разница – решить научную задачу или создать творческий проект? Ученый, художник – по сути, разве не одно и то же? Творчество, озарение, интуиция, прозрение, вдохновение, инсайд, откровение, проявление скрытых внутренних сил, просветление мысли, высота творческого возбуждения – разве этот словарик не является общим для ученого и художника?
– Понимаешь,… есть разница. Для ученого очень важно внутри себя подкармливать жесточайшего критика. Даже коллектив критиков. Адвокат дьявола нужен обязательно. Иначе я задачу не решу, пойду ошибочным путем, а потом буду с пеной у рта доказывать, что решение верно. А притом, мою работу будут подвергать сомнению сто тысяч раз друзья-недоброжелатели. В нашем деле неправильные идеи льются потопом на головы изобретателей всех пород. Последствия могут быть плачевными для всех людей. А вот для творчества, наоборот, внутренний критик – это враг номер один. Ты знаешь! Если хоть на минутку допустить критика к неоконченному произведению – все, хана. Ничего не напишешь. Ученый создает нечто элитное, но результаты будут для всех, а художник создает простое, в сущности, произведение, но для элиты. Я так думаю. Здравый смысл, он для ученого,… а в творчестве – требуется отсутствие здравого смысла. Ученый стремится понять то, что нельзя вообразить, а художник стремится вообразить то, что нельзя понять…
