«Это бездонный колодец, который невозможно наполнить, что бы ты ни делала и сколько бы ни отдавала. Когда ты наконец усвоишь это? Ты родилась с гипертрофированным чувством долга, и оно будет преследовать тебя до смертного одра. Тебе пора научиться жить с ним и при этом не совершать столько немыслимых поступков. Ты должна смириться с ним так же, как люди смиряются с горем. Шаг за шагом».

Я по-прежнему не отвечаю, и Туре пытается зайти с другого фланга:

«Поверить не могу, что ты добровольно отдала дом. Глупее ничего нельзя было придумать. Ты потеряла свой единственный козырь в переговорах».

Мне не нужен никакой козырь в переговорах. И я не хочу быть частью того мира, где используют подобные термины. Или рассуждают о восстановлении брака.

В последнее время приступы удушья стали случаться и посреди дня. Тогда я нагибаюсь вперед, кладу руки на колени и стараюсь наполнить легкие воздухом. Утешает то, что существует предел, до которого тело способно выносить подобные выходки, и на этот раз все проходит.

«Нужно собрать волю в кулак и выстоять», – говорю я, глядя в зеркало, ведь я знаю, что мозг можно запрограммировать. Мысли, чувства и любая мозговая активность способны со временем сформировать новые шаблоны. Это работает в обе стороны. Депрессия порой подкрадывается незаметно. Поначалу может показаться соблазнительным поддаться ей, однако стоит новому состоянию укорениться, как избавиться от него будет гораздо сложнее – сложнее, чем было бы отразить первый удар. Так я говорю своим пациентам.

Успокойтесь, получайте удовольствие от жизни, питайтесь разнообразно, больше двигайтесь. Я улыбаюсь сама себе так широко, что оголяются десны.

«Как ты думаешь, все будет в порядке?» – спрашиваю я Туре, но он не отвечает. Он просто осклабился своей надменной улыбкой от уха до уха, и я вспоминаю слова одного университетского профессора: «Внутри мы улыбаемся постоянно».

Аксель слишком много ходил на лыжах – это я могла заявить со всей прямотой. Но что, если никакого объяснения этому не существует, что, если не существует ни связного рассказа, ни героев, ни злодеев?

«Но вам ведь было довольно хорошо вместе, не правда ли?» – снова скрипит Туре.

Аксель способен пережить случившееся, мы способны пережить случившиеся. Многим парам удается оправиться от измены и даже укрепить свои отношения.

«А помнишь то интервью с семейным психологом, которое ты читала сегодня? На вопрос, могла бы она порекомендовать измену в качестве лекарства от охлаждения в сексуальных отношениях между супругами, она ответила: “С этой же вероятностью я могла бы порекомендовать онкологию”. А ты сидишь здесь, широко расставив ноги, и ждешь, что химиотерапия подействует».

Аксель не знает, что я поселилась здесь, в кабинете. Я не лгала ему – просто скрыла часть информации, как поступала на протяжении всего года. Поэтому он уверен, что я живу в квартире своей матери на Оскарс-гате [6], что было бы вполне логичным, поскольку мать переехала в дом престарелых и квартира свободна.

Каждый вечер я собираюсь перебраться туда. В отличие от кабинета в клинике, жить в квартире на Оскарс-гате – законно. К тому же там есть целых две спальни с удобными кроватями. Но всякий раз я остаюсь здесь. Есть что-то притягательное во всем временном, а главное – запретном. Я испытываю почти детский страх, пытаясь проскользнуть под датчиком движения, и иду на всевозможные хитрости, чтобы остаться незамеченной.

Толком выспаться ночью у меня не получается, зато, если выдается свободная минутка днем, я ложусь отдохнуть на медицинскую кушетку. Кладу ноги на опоры, которые используются во время гинекологического осмотра и, не обращая внимания на окружающий шум, засыпаю крепче, чем в любом другом месте, в любое другое время суток, так, что из уголка рта течет слюна.

Так почему бы не укладываться на кушетку и ночью? Нет, это никуда не годится, ведь если сон на кушетке с поднятыми ногами превратится в новую программу действий, которые я обязана выполнять по инструкции, мне не удастся заснуть. «Нет, я не могу так лежать здесь, – думаю я, – в коридоре ждут пациенты, которые так напирают на дверь, что она прогибается внутрь, я должна обновить журнал посещений, я должна…» На этом я обычно засыпаю.

Мне уже за пятьдесят, но я снова веду себя как ребенок, как будто подросток во мне долго прятался, а теперь проснулся и проглотил взрослую часть меня одним глотком.

Я не помню, как легла на кушетку, но, должно быть, я выключилась на ней, поскольку проснулась от стука в дверь.

– Секундочку! – кричу я и молнией подлетаю к раковине, умываю лицо холодной водой и смотрю на часы: прошло всего десять минут, а значит, все идет по графику, и спустя мгновение напротив меня уже сидит мужчина с хвостиком.

– Чем я могу вам помочь? – спрашиваю я и улыбаюсь. Я где-то читала, что, если мужчина и женщина ведут себя абсолютно одинаково, женщина воспринимается более враждебно, поэтому, чтобы производить такое же ровное впечатление, как мужчина, женщина вынуждена больше кивать и улыбаться. С другой стороны, женщины живут дольше. К тому же мы не лысеем. Если бы женщины лысели в тридцатилетнем возрасте, как этот сидящий передо мной мужчина, ведь, судя по всему, именно поэтому он завязал волосы в хвостик, – вот то было бы веселье.

Хвостатый не улыбается мне в ответ.

– Мне нужно направление к психологу, – говорит он и таращит на меня свои круглые глаза из-за линз очков.

– Так. Прежде чем я смогу дать вам направление, вам нужно более подробно рассказать мне, почему вы считаете, что вам необходима помощь психолога.

Смотри на них, слушай их – этому я училась долго. Однажды, много лет назад, я, по обыкновению, записывала на диктофон резюме прошедшей консультации. Я забыла выключить диктофон и невольно записала весь следующий прием. Когда я стала прослушивать пленку, то не сразу поняла, кому принадлежит визгливый голос. До того дня я пребывала в полной уверенности, что я умею слушать других, что я отношусь к числу трезвомыслящих врачей, вызывающих доверие. Моим идеалом был кондуктор в поезде норвежских железных дорог – предупредительный, но без преувеличенной дружелюбности. Теперь же я слышала себя со стороны: пронзительный, как у чайки, самодовольный голос. Звук его наполнял кабинет, я смеялась над собственными остротами, не давала пациенту и слова вставить, перебивала его на полуслове, и ему оставалось только сдаться.

Меня словно ударили молотком по голове. Какова же на самом деле эта пропасть между мной, какой я себя вижу, и мной, какой меня воспринимают другие?

С того дня я пыталась внимательно слушать пациентов, когда они говорили, и было удивительно и непривычно терпеливо ждать своей очереди сказать что-либо. Не прерывать их, не заканчивать за них предложения, а ждать, пока они полностью выскажутся. Поначалу от необходимости молчать у меня все зудело, сила воли и выдержка были на пределе, но в конце концов наступило облегчение, словно я выбралась из густого тумана.

Но Хвостатый не желает говорить.

– Потому что у меня депрессия.

Теперь я вспоминаю, что изначально он пытался заполучить направление, написав мне на электронную почту, поскольку, как и многие другие, он полагает, что терапевт – этой некий портал, ведущий к настоящим врачам, то есть узким специалистам, а направление, выдаваемое этим привратником или секретарем, – лишь формальность, которую вполне можно уладить по почте или эсэмэс. На самом деле это не так, поэтому я попросила его записаться на очный прием.

– Вы могли бы описать, как проявляется депрессия и что, на ваш взгляд, могло ее вызвать?

Кожа на его маленьких костяшках пальцев – бледная, поросшая черными волосками. Сам он худой, одежда поношенная, от него пахнет чем-то воскоподобным, возможно, немытой головой, а также чем-то едким, рыбным. Сардинами? Мое обоняние настолько обострилось за последние годы, что я места себе не нахожу. Ох уж это тело, эта беспомощная оболочка, сидя в которой, мы пытаемся разглядеть окружающий мир. Тело – это наша клетка, которую мы периодически, ни с того ни с сего, начинаем трясти, вцепившись в прутья. И вот теперь ему, оказывается, требуется психолог. Мантра нашего времени: «Иди лечиться, иди к психологу». Но почему бы для начала просто не начать мыть голову почаще и чистить зубы после сардин? Тут я замечаю еще один вид запаха (люди что, совсем мыться перестали?), который что-то мне напоминает, и я тут же понимаю что: такой запах появляется, когда Аксель забывает достать спортивную форму из стиральной машины. Смесь запаха плесени и гниения.