В ночь с 31 июля на 1 августа Кальтенбруннер отдал по телефону следующие приказы своим подчиненным.

Двадцать самых надежных агентов гестапо с автоматами должны немедленно отправиться в лес между поместьем Керстена и Ораниенбургом и, воспользовавшись темнотой, устроить засаду по обеим сторонам дороги.

Им было поручено подождать, пока не подъедет хорошо знакомая им машина, и остановить ее для проверки документов. Как только шофер подчинится приказу — убить одновременно и его, и Керстена. После чего изрешетить пулями машину.

Как только Керстен и шофер будут убиты, командир группы должен был сразу приехать к Кальтенбруннеру и доложить ему, что машина, которой приказали остановиться, не повиновалась и они вынуждены были открыть по ней огонь. Произошло большое несчастье — среди пассажиров оказался доктор Керстен. Он убит.

Кальтенбруннеру оставалось только предстать перед рейхсфюрером и выразить ему свои извинения и соболезнования. На этом отчет заканчивался.

— Что ж, значит, это правда, — пробормотал Гиммлер. Но в его голосе все еще сквозило недоверие.

— И вы не смогли бы ни в чем обвинить ни Кальтенбруннера, ни его людей, рейхсфюрер, — сказал Брандт. — Он нашел безупречное оправдание. Вспомните ваш собственный циркуляр насчет бежавших военнопленных, которые часто угоняют машины, чтобы быстрее добраться до границы: немедленно стрелять по машинам, если они не останавливаются по первому требованию.

— Что ж, значит, это правда, — повторил Гиммлер. Но на этот раз его голос стал резче, и он начал поднимать и спускать очки.

Керстен медленно произнес:

— Так… Если бы Шелленберг не…

Он не закончил. Во рту у него пересохло.

— Да… — сказал Брандт. — Да… Вам повезло, что его предупредили о заговоре, это сделал адъютант Кальтенбруннера, которому он приплачивает.

— Очень вовремя, — пробормотал Керстен.

Он подумал о мотоциклисте, который успел приехать к нему как раз тогда, когда он уже собирался садиться в машину… Ему представился маленький лесок перед Ораниенбургом, который он так хорошо знал, его верный шофер, застреленный в упор… И он сам…

Гиммлер яростно одевался. Застегнув последнюю пуговицу, он посмотрел на часы. Было два часа дня.

— Пойдемте поедим, — сказал Гиммлер Керстену.

Потом Брандту:

— Передайте Кальтенбруннеру, что я хочу, чтобы он пообедал с нами.

7

Столовой рейхсфюреру служил вагон-ресторан специального поезда.

В тот день там обедали пять человек. За столом на четыре персоны сидели с одной стороны — Гиммлер и Кальтенбруннер, с другой — генерал Бергер и Керстен. Доктор сидел напротив шефа гестапо.

За столом на двоих, с другой стороны прохода вагона-ресторана, незаметно сидел Рудольф Брандт, один.

Обед начался в молчании. Гиммлер и Керстен были слишком напряжены, чтобы начинать разговор. Генерал войск СС был неразговорчив по характеру. Кальтенбруннер заговорил первым. Он через стол обратился к доктору с тяжеловесной вежливостью, носившей отпечаток еще более неуклюжей иронии:

— Итак, господин доктор, как ваши дела в прекрасной нейтральной Швеции, где вы так любите бывать?

Тусклые черные глаза, плотно сжатые жестокие губы, каменное лицо — все в Кальтенбруннере дышало такой смертельной ненавистью к доктору, что он был не в состоянии ее скрывать. Ему показалось, что Керстен затруднился с ответом, и он добавил грубым и вызывающим тоном:

— Ваши дела в Стокгольме, должно быть, идут неплохо, раз у вас там квартира.

— Ну нет, — просто сказал Керстен, глядя прямо в лицо Кальтенбруннеру. — Мои дела совсем плохи, я остался без работы.

Удивленный Кальтенбруннер немного откинулся назад:

— Что? У вас была работа в Швеции?

Шеф гестапо посмотрел на раздраженное лицо рейхсфюрера, который нервно теребил в руках вилку, затем на безучастную фигуру Бергера и повторил вопрос:

— Так что это была за работа?

— Да полноте, вы прекрасно это знаете, — ответил Керстен. — Британские секретные службы пять лет мне платили за то, чтобы я убил рейхсфюрера Гиммлера. А поскольку у меня это не получилось, то работу я потерял.

Кальтенбруннер не смог скрыть замешательство, вызванное таким дерзким ответом. На секунду в его глазах мелькнуло выражение растерянности, изумления, непонимания. Он перевел взгляд на Гиммлера и увидел, что тот начал теребить свои очки.

— А самое ужасное, — сказал ему Гиммлер, — что доктор едва не потерял работу здесь тоже. И все по вашей милости.

Теперь очки рейхсфюрера, приведенные в движение дрожащими пальцами, рывками перемещались вверх и вниз вдоль носа и по лбу — до корней волос. Кальтенбруннер лучше, чем кто-либо, знал этот грозный признак гнева. Он испугался, и это было видно.

Гиммлер сказал с беспощадной суровостью:

— Слушайте меня, Кальтенбруннер: вы переживете доктора не больше, чем на час. Вы меня хорошо поняли?

— Да, рейхсфюрер, — ответил шеф гестапо.

— Надеюсь на это, — все тем же безжалостным тоном продолжил Гиммлер. — И надеюсь, что и вы, и доктор Керстен будете жить долго и пребывать в добром здравии. Для меня это слишком важный вопрос, чтобы я мог позволить событиям развиваться в ином направлении. Я не потерплю никаких случайностей в этом деле. Зарубите себе на носу, Кальтенбруннер: для вас будет очень, очень опасно, если со здоровьем доктора Керстена хоть что-то случится.

Обед закончился так же, как и начинался, — в тишине. Керстен ел очень мало. То обстоятельство, что напротив него сидел человек, который хотел его убить и едва не сделал это, отбило у него аппетит.

Он даже не дождался, пока подадут кофе, и ретировался в предназначенное ему купе спального вагона. Обычно он спал после обеда. Но на этот раз спать ему хотелось не больше, чем есть. Он вынул из чемодана тетрадь, в которой вел дневник, и подробно записал только что произошедшую сцену.

Потом доктор растянулся на кушетке и принялся обдумывать случившееся. Он подумал о счастливой случайности, благодаря которой он был все еще жив. Он подумал о том, что защищен от гестаповских засад, поскольку теперь Кальтенбруннер отвечает за него своей головой.

Но чтобы гарантировать его безопасность, понадобилась вся непомерная власть Гиммлера и то, до какой степени ему было необходимо лечение. А сколько людей, у которых не было такой защиты, подвергались преследованиям Кальтенбруннера и ему подобных! Их судили безо всякой вины, они были обречены — и с этим ничего нельзя было поделать. И Керстен — из-за опасности, которой ему чудом удалось избежать, — чувствовал себя как никогда близким к тем несчастным, как никогда солидарным с ними.

Глава двенадцатая. Договор во имя человечества

1

Неудавшееся покушение только укрепило дружеское отношение Гиммлера к Керстену. Он едва не потерял своего целителя, и поэтому Керстен стал ему еще дороже и нужнее. И доктор этим воспользовался. Через неделю, к моменту отъезда доктора в имение, Гиммлер был уже почти готов принять план Гюнтера.

На следующий день после того, как доктор вернулся в Хартцвальде, к нему приехала фрейлейн Ханна фон Маттенхайм. Это была приятельница Карла Венцеля^[61], одного из самых крупных землевладельцев Германии. Венцелю было около шестидесяти, Керстен лечил его много лет, очень высоко его ценил и испытывал к нему глубокую признательность. Это Венцель когда-то посоветовал ему купить Хартцвальде и потом, не жалея ни сил, ни времени, ценными советами помогал ему наладить ведение хозяйства в поместье.

Фрейлейн фон Маттенхайм сказала доктору:

— Тридцать первого июля, то есть десять дней назад, наш добрый друг Карл исчез. Говорят, что он арестован, но точно ничего не известно. Все, кто с ним связан, очень волнуются.

Керстен сразу позвонил Брандту в штаб-квартиру Гиммлера в Восточной Пруссии. Но Брандт про Венцеля ничего не знал. Единственное, что он мог сказать, — это что после покушения на Гитлера были арестованы тысячи людей.