Брандт обещал Керстену сделать все для того, чтобы получить необходимую информацию, и доктор обещал фрейлейн фон Маттенхайм, что если с Венцелем случилось несчастье, то он употребит все свое влияние на Гиммлера, чтобы ему помочь. Она уехала успокоенная.

Через три дня к Керстену приехала еще одна старая знакомая, фрау Инфельд, она была немецкого происхождения, но вышла замуж в Швейцарию. Она тоже попросила у доктора помощи. Но на этот раз речь шла совсем о другом.

— Швейцария готова, — сказала фрау Инфельд, — принять двадцать тысяч евреев-заключенных, если удастся вытащить их из концлагерей. Этот план задумали несколько крупных промышленников, которые работают с Красным Крестом. У них есть согласие правительства в Берне.

Керстен взялся представить план Гиммлеру и его поддержать.

2

Семнадцатого августа 1944 года Керстен опять сел в Берлине на специальный поезд до штаб-квартиры в Восточной Пруссии — рейхсфюреру опять нужна была его помощь.

Едва приехав в Хохвальд, Керстен получил от Брандта информацию о судьбе Карла Венцеля. Брандт нашел его дело и дал почитать Керстену.

Доктор понял, что оправдались его самые худшие предположения. Венцель был арестован гестапо 31 июля в Галле. Его обвиняли в участии в заговоре против Гитлера и в том, что он был близким другом доктора Гёрделера^[62], одного из главных участников заговора 20 июля, которому было предназначено занять место фюрера во временном правительстве. Рапорт гестапо гласил, что на место министра сельского хозяйства в этом правительстве Гёрделер выбрал Карла Венцеля.

Когда Керстен узнал о страшных обвинениях, Рудольф Брандт сказал ему:

— На этом документе стоит гриф «Совершенно секретно». Мне запрещено показывать его кому бы то ни было, даже вам. Сделайте вид, что вы ничего не знаете, и спросите у самого Гиммлера.

Керстен задал вопрос во время первого же сеанса лечения. Ответ был неожиданно злым и грубым. Гиммлер, что с ним случалось крайне редко, взорвался потоком нецензурных и грязных ругательств в отношении Венцеля. Потом он закричал:

— Это один из самых отвратительных предателей и злейших врагов фюрера! Подлец! Он не имеет права жить!

Керстен успокоил Гиммлера, напомнив ему, что для его нервной системы нет ничего хуже, чем такие вспышки ярости, а потом сказал торжественно:

— Рейхсфюрер, я хорошо знаю моего друга. Он ни разу не произнес ни единого слова ни против Гитлера, ни против вас. Все, в чем его обвиняют, — плод интриг и клеветы.

— Я уверен в обратном, — отозвался Гиммлер. — Мои отчеты поступают от людей надежных и объективных.

Горячий спор продолжался во время всего сеанса лечения и даже после того, как он закончился. Через час Гиммлер положил ему конец, объявив:

— Все, что мы тут говорим, не имеет никакого значения. Фюрер лично приказал мне арестовать Венцеля и повторил приказ через своего адъютанта.

Керстен понял, что освободить Венцеля нет никакой надежды. По крайней мере, он попытался избежать худшего и сказал:

— Я вас понимаю, рейхсфюрер. Освободить Венцеля невозможно. Все, что вы можете сделать, — это спасти ему жизнь. После войны и победы — в которой вы все еще уверены, не так ли? — вам представится возможность проявить великодушие.

— Да-да, хорошо, — устало вздохнул Гиммлер. Потом он покачал головой и сказал: — В самом деле, у вас друзья все какие-то второсортные.

— В самом деле? — спросил Керстен. — А вы, рейхсфюрер? Разве вы не мой друг?

Гиммлер расхохотался:

— Ну да, пожалуй, есть и некоторые приличные люди…

Он дружелюбно посмотрел на толстяка, который дарил ему здоровье и хорошее настроение, и добавил:

— Я обещаю вам проявить все возможное великодушие, когда буду заниматься делом Венцеля.

— Пожмем руки, — торжественно сказал Керстен. — И дайте слово вождя германцев, что сдержите это обещание.

— Даю слово, — сказал Гиммлер.

3

Через неделю, глубокой ночью, когда Керстен крепко спал в своем купе, специальный поезд Гиммлера тронулся с места. Он вез рейхсфюрера и его штаб в западную штаб-квартиру в Берхтесгаден. Там Гиммлер жил в очень простом маленьком домике.

Вот тут-то, в очередной раз защищая план, разработанный вместе с Гюнтером в Стокгольме, доктор наконец получил от Гиммлера ответ:

— Насчет датчан и норвежцев я согласен — их освободят. Насчет голландцев посмотрим.

Керстен горячо поблагодарил Гиммлера в самых высокопарных выражениях. И добавил:

— Вы можете сделать еще одну вещь, которая навечно укрепит вашу славу. Швейцария готова принять двадцать тысяч евреев-заключенных. Достаточно одной вашей подписи.

Гиммлер инстинктивно повернул голову и посмотрел наверх, на вершину горы, где жил его хозяин. Он понизил голос и сказал:

— То, что вы просите, невероятно трудно. Все, что касается евреев, невероятно трудно.

Но Керстен настаивал, каждый день возвращался к этому разговору — без устали, неутомимо. Наконец Гиммлер наполовину сдался:

— Подождем вашего возвращения из Швеции.

Этими словами — даже раньше, чем доктор успел попросить, — он разрешил третью поездку Керстена в Стокгольм.

— Я рассчитываю отправиться в конце сентября, — сказал доктор.

Был конец августа. Гиммлер снова пересек Германию, направляясь в свою штаб-квартиру в Восточной Пруссии. Керстен уехал в Хартцвальде. Теперь он уже не сомневался в успехе своего грандиозного плана. Но внезапно возникло новое препятствие, и, пожалуй, самое опасное из всех.

4

Первое, что сделал доктор, когда встретился со своей семьей, это радостно объявил жене, что настало время готовиться к окончательному отъезду из Германии вместе со всеми тремя детьми.

— Ты и вправду получил у Гиммлера разрешение для всех нас? — обрадовалась Ирмгард Керстен.

— Я его получу, — сказал доктор. — Рейхсфюрер настолько мне доверяет, что я могу спокойно оставить вас в Стокгольме, и он не будет волноваться по этому поводу. При условии, что я вернусь, — вот все, что он требует.

Супруги обсудили мебель и другие вещи, которые надо будет взять с собой, чтобы семья смогла обосноваться в Стокгольме. Было решено, что в отсутствие жены доктора управлять поместьем останется Элизабет Любен.

В Хартцвальде Керстен проводил время так, как обычно: сытная еда, глубокий сон, размышления, долгие прогулки. Давно уже он не был так внутренне спокоен — ведь скоро он передаст Гюнтеру положительный ответ Гиммлера.

Через два дня после приезда доктор, как обычно, собирался прогуляться по лесу, уже тронутому красками осени. Перед выходом он машинально посмотрел на часы, увидел, что настало время новостей, и повернул ручку радиоприемника. И вдруг все его проекты — и ближние, и далекие — показались ему бесполезными и напрасными.

Главную новость дня диктор объявил даже прежде, чем прочитал военное коммюнике: Финляндия запросила перемирия с Россией и разрывает дипломатические отношения с Германией.

Страна, гражданином которой был Керстен, теперь не только перестала быть союзницей Третьего рейха, но бросила его и перешла в лагерь противника!

Диктор продолжал говорить: посол Финляндии, хотя и защищен дипломатическим статусом, принудительно помещен под домашний арест.

Посол Кивимяки, большой друг Керстена…

Керстен посмотрел в окно, увидел спокойно ждавшую его запряженную лошадку, пожал плечами. В прогулке больше не было смысла. И в его поездке в Швецию тоже. Диктор медленно зачитывал другие новости. Керстен выключил приемник. Он думал: «Ничего лучше с Финляндией не могло произойти. Но что будет со мной, с моей семьей, с планами, которые мы строили вместе с Гюнтером?»

Он пошел в кабинет, сел за стол, обхватив голову руками, и попытался подумать. Тщетно. В голове у него была только одна мысль: вот теперь Кальтенбруннер посмеется!

Наконец Керстен тяжело поднялся и пошел звонить Брандту. Он был уверен, что первое, что Брандт ему скажет, будет касаться разворота Финляндии. Но личный секретарь рейхсфюрера разговаривал так, как будто ничего нового не произошло. Он говорил просто, дружелюбно, в общем, как обычно. Он передал Керстену привет от Гиммлера и сказал, что рейхсфюрер через несколько минут уезжает, но просит доктора быть в Хохвальде 8 сентября.