– А! То вы, черти, – засмеялся Иван Максимович. – Ну, входите в мою горницу. Дело у меня, вишь, поглядите сами.

Посреди амбара стоял паренек, оборванный весь, голые колени из портков торчат, а на голове высокая боярская шапка, с лазоревым верхом, отороченная соболем. Велика ему, из-под оторочки один нос виден.

– Что за чучело? спросил Пивоваров со смехом.

– А вот гляди… Сымай! – крикнул Иван и отпустил пса.

Тот сразу кинулся на холопа, сбил его с ног, треплет, ворчит. Шапка у того покатилась. Пес бросил холопа, схватил шапку в зубы, подбежал к Ивану и прямо ему в руки подал.

Холоп лежит ни жив, ни мертв, пошевельнуться боится, а Иван хохочет.

– Чего ты его? – спросил Тереха. – Аль провинился в чем? Откуда шапку такую добыл? Стянул, видно?

– Да уж попомнит он шапку ту, – сказал Иван. – Ладно, будет. Идем вина пить.

Привязал пса, холопу дал пинка, чтоб убирался, а шапку на бочку положил и пошел с приятелями на посад.

На той неделе в Соли Вычегодской был праздник, хоть и не церковный, но не меньше церковного – именины воеводы[12] – Степана Трифоновича.

Степан Трифонович был из рода бояр Голенищевых, но захудалый, оттого царь Михаил Федорович и прислал его воеводой на Соль.

Степан Трифонович держался важно, шапки ни перед кем не снимал, ходил степенно, закинув голову, хоть росту был небольшого и крив на один глаз. Почесть[13] брал, конечно, не хуже других, но подносить ему надобно было умеючи. А больше всего любил он собак. Кто ему достанет хорошего пса, тот ему первый друг.

Иван Максимович знал про то, и сам пустил слух, что откупил он у Пивоварова заморского щенка, чтоб поднести на именины воеводе. В тот день Иван с раннего утра ушел на посад к приятелям и пса с собой забрал. К обедне не пошел. Обедню, как всегда по большим праздникам, служил настоятель. Народу собралось много, – нельзя не поздравить воеводу – обидится. Богачей вычегодских Степан Трифонович после обедни звал к себе на пир.

На площади тоже собралось немало народу. Как обедня отошла, воевода вышел на крыльцо. Гости окружили его, поздравляют, кланяются, а он первым делом надел на голову высокую горлатную шапку – в шапке он сам себе казался повыше – и стал кивать на все стороны.

А тут как раз на глаза ему попался Иван Максимович. Идет прямо на него по площади и за ошейник пса ведет. А за ним приятели гурьбой.

– Ну и пес! – крикнул воевода. Любо-дорого.

И сам шагнул навстречу Ивану.

А Иван подходит, снимает шапку, кланяется воеводе и говорит:

– Здравствуй, Степан Трифонович, Дозволь тебе от всего моего усердия пса заморского поднести. Не побрезгуй, прими, Дагом зовется.

Воевода крикнул и зажмурил здоровый глаз.

– Хорош пес, – сказал он. Вот спасибо, Иван Максимович. И не видывал такого. А умен ли?

– Сказывают – умней его нет, – ответил Иван. – Да вот погляди сам.

– Он выпустил ошейник и сказал негромко: «Сымай».

Что тут случилось, никто не разобрал, Глядят – воевода барахтается на земле, пес всеми лапами на нем, сорвал с него шапку, подбежал к Ивану и подает.

Кинулись все к воеводе, поднимают его. Он красный весь, брызжет слюной, кричит:

– А, ты так! Издевки строишь! В холодную! Пристав!

А Иван снова подходит, подает воеводе шапку и говорит:

– Прости, Христа ради, Степан Трифоныч. Сказывал я – аглицкий то пес. Там у их все друг перед другом шапки сымают. Он, видно, думал – ты забыл мне поклон отдать. Не обессудь.

Воевода схватил шапку, натянул обеими руками на голову, только рот открыл, а пес словно того и ждал. Как кинется опять, никто и не опомнился, а уж он снова подмял под себя воеводу и шапку с головы сорвал.

Шум поднялся, суматоха. Кто воеводу поднимает, кто Ивана ругает, кто на пса замахивается. Иван ждать не стал, бросился к своим воротам. Перебежал площадь, а пес мчится за ним, и шапка в зубах. Подал Ивану шапку и стоит перед ним. Приятели окружили Ивана, хохочут, с места не могут сойти. А от собора пристав бежит вдогонку. Воевода издали орет:

– Держи его, держи! Волоки в холодную!

Иван швырнул приставу шапку, а сам вскочил в ворота. Приятели за ним и перед носом у пристава захлопнули ворота.

– Ну и уморил, Ивашка! – крикнул Тереха Пивоваров – И как ты его научил? Чего на воеводу кинулся, а не на иного кого?

– Видали, как учил-то его намедни. Шапка та на холопе воеводина была, старая. Мне Акилка-подьячий за алтын добыл. Получай пса, Тереха, боле не надобно. Идем ко мне вина пить. Сказал – угощу Тереху заморским. Ты такого и не пробовал. Батька схоронил.

Только подошли было к крыльцу, а с крыльца бежит старый Галка.

– Батюшка, Иван Максимыч. Чего долго не шел? Холопов на посад послали тебя искать. Сам Андрей Семеныч Строганов поутру на Соль приехал. Гневается.

У Ивановых приятелей сразу хмель из головы выскочил. Андрея Семеновича все в Соли знали – старший в строгановском роду.

Пивоваров потоптался на месте и сказал Ивану Максимовичу:

– Ну, Ивашка, не в пору гость – хуже татарина. Не до пиров тебе. Самому б угощенья не попробовать.

Иван Максимович топнул ногой и крикнул:

– Аль не хозяин я в дому? Звал на пир – от слова не отступлюсь. Дядюшку тоже позову.

А Галка все время дергал его за полу и шептал на ухо:

– Иван Максимыч, батюшка, не держи ты их. Худо будет. Гневен Андрей Семеныч.

– Пусти ты, старый, – отмахнулся от него Иван Максимович. – Куда ж вы? обернулся он к приятелям.

Но те уж один за другим шмыгали в ворота, кланялись Ивану издали и кричали:

– Прощай, Иван Максимыч! Иным разом жди!

– Распотешил и так, спасибо!

– Вот и ладно, батюшка, Иван Максимыч, – твердил свое Галка. Уважить надобно Андрея Семеныча. Сам ведаешь – старшой он. В отца место.

– Ну, чего в уши дудишь, балалайка старая! Без тебя не ведаю. Как смел гостей разогнать!

– Батюшка, не серчай ты. Андрей-то Семеныч, как на Соль приехал, так к Марице Михайловне прошел, велел тебя звать и Максима Максимыча, и Анну Ефимовну. Они там все с им и сидели. А тебя нет как нет.

– И Анна тож?

– И Анна Ефимовна, батюшка. Он с ей, слышно, все беседовал. А там к себе пошел, в свои хоромы. Подь, батюшка, переоболокись да кваску испей. Негоже так, поклониться надобно дядюшке.

Только что Иван переодеваться стал, прибежал Данилка.

– Батька, ты что долго не шел? Андрей Семеныч вот как гневался. Тетушку все о промысле спрашивал. А там встал да как крикнет!.. – Данилка помолчал немного и сказал потише: – «Не мне его, мол, щенка ждать! Пущай ко мне придет да покланяется». Бабка просила, просила погодить куда – и меду пить не стал. В свои хоромы ушел. Ты пойдешь, что ли, батя?

– А твое какое дело, щенок! – крикнул Иван Максимович. Спросили тебя? Кнута давно не пробовал. Пошел, покуда тумаков не надавал.

Данилка побежал, но с порога, оглянулся на Галку, точно хотел ему что-то сказать. Галка кивнул головой.

Иван оделся, постоял и сказал:

– Аль плюнуть на старого да удариться на всю ночь на посад?

Галка даже руками всплеснул.

– Батюшка, Иван Максимыч! Да чтой-то ты? Старшой ведь в роду ноне Андрей Семеныч. И батюшка твой покойный уважал его, даром что он в те поры старшой в роду был[14]. А ноне. Андрей Семеныч за весь род строгановский ответчик. Мотри, прогневается на тебя, аль что не покажется ему, государю бы не довел.

– Ну, каркай, ворона старая. Чай, я не ворог роду своему. Давай однорядку, пойду ин.

О чем говорили между собой старый и молодой Строгановы, так никто потом и не узнал. Ключник Андрея Семеновича в то время сидел в сенях, так он потом рассказывал Галке:

– Уж вот кричал мой-то хозяин в тот раз на твоего, на Ивана Максимыча. Прямо сказать, как на нас, на холопов. Тот было ему что молвить почал, а он как посохом в пол вдарит, аж кубки в поставце зазвенели. Кричал, кричал, аж устал, видно, – кликнул меня, велел меду подать. Вошел я, гляжу, Иван-то Максимыч сидит на лавке, платком лоб утирает, и шапка около. Вспотел, видно. А как уходил Иван Максимыч, наш вновь все посохом об пол стучал, наказывал чего-то. И на порог как Иван Максимыч ступил, наш ему из горницы крикнул: «Мотри ж, все сполни, как наказывал. Родителеву волю уважать надобно…» Ты не ведаешь, Галка, – прибавил ключник, – про каку таку волю Максима Яковлича, Андрей Семеныч поминал?