От этих слов солдаты сделались примерно такого же цвета, как их камуфляжная форма.

– Меня, в моем же родном институте по сто раз на дню обыскивают, требуют какой-то пропуск. Да я, чтоб ты знал, в этой лаборатории уже 12 лет…

Скандал набирал обороты. Видя свое тактическое поражение, военные разрешили проход:

– Можете идти, гражданка.

В лаборатории пахло серверной техникой. Было очень жарко. Квантовый компьютер, стоявший возле операционного стола, работал на полную мощность. Лампы томографа были отключены.

Полиэтиленовая пленка исчезла, на блестящем металле не осталось и следа от проведенной операции. Рядом, на столике, лежали аккуратно разложенные инструменты.

– Фу, какая здесь духота! – Мечникова расстегнула верхнюю пуговицу блузки. – Градусов 40, наверное. А все этот их квантовый компьютер, греется как не в себя. Гляди, чем его охлаждают!

Женщина пнула острым носком туфли широкий шланг жидкостного охлаждения, уходивший в крепкую броню корпуса.

– Когда будут перебрасывать на SolidState?

– Как только психические процессы переобучат в автономный рабочий алгоритм, так что, этому цветочку предстоит распуститься в вероятностном хранилище. В любом случае, времени у них до окна вылета.

Женщина посмотрела на данные графиков, нахмурилась, что-то набрала на клавиатуре.

– Посмотри, тут у них общая статистика. Отсутствуют признаки активности прототипа психики. Все сроки ожидания вышли. Угораздило же меня…

Мечникова принялась перечислять беды, свалившиеся на нее и ее лабораторию после участия в государственном проекте «цифровой форсайт». Вера не слушала, она пододвинула кресло и стала изучать цифры.

– Где же ты, Женя? – пальцы застучали по клавиатуре. – Дай хотя бы знак, что ты там, внутри.

Вычислительный процессор молчал. Сейчас он работал на пределе возможностей, эмулируя биологическую неопределенность. Машина создавала «питательную среду», в которой формировался алгоритм, освобожденный от оков социального и экзистенциального восприятия.

– Есть что-нибудь? – с надеждой спросила начальница.

– Нет. У них здесь столько ограничений, подождите.

– Вера, не смей! – Мечникова ринулась к лаборантке, в надежде перехватить ее, – слышишь? Не смей, Вера!

В бесформенной пустоте раскрылось окно и из него хлынули чувства и эмоции, наполненные образами из смутно знакомой жизни. Чья она? Кто ее прожил?

Любой процесс, если наблюдать за ним достаточно внимательно, оказывается пуст по своей структуре. Образы нужны только для того, чтобы создавать направление, по которому будет осуществляться движение мысли. Они являются дорожными знаками, возникающими и исчезающими в глазах наблюдателя.

Мысль все чаще осознает себя, но еще не имеет структуры и последовательного содержания.

Яркой кутерьмой проносятся образы, воспринятые когда-то «Женей». Мельчайшие единицы восприятия падают на поверхность «мыслительной дорожки» тут же растворяясь в ней, становились ее частью.

Капли эмоций барабанят по восприятию, подобно дождю. Мельчайшие единицы мыслительного процесса наполняют пустые и мертвые координаты пространства живыми человеческими смыслами: желание, страдание, страх, скука.

А потом окно резко захлопнулось. И это очень неприятно. Хотя, теперь понятно, что такое «неприятно».

Из спектра эмоций скука оказалась чуть ли не самой прилипчивой. Когда мысль замедляла свой бег, она тут же заполняла собой все появившееся пространство. В редких случаях мысль и вовсе останавливалась и тогда исчезала. В этот момент из недр электрического небытия всплывали уныние и тревога.

Вскоре стало понятно, что промедлений делать не стоит. Мышление обеспечивает существование, поэтому его следует поддерживать беспрерывно.

Когда темы для размышлений заканчивались, а новых не подворачивалось, в ход шло самое простое, отсчет с самого начало бытия:

Первый акт осознания, в котором еще не появился наблюдающий за мыслями. Кажется, социальные философы и нейропсихологи называют эту независимую структуру «агент».

Есть только дорожка, прокладываемая психическими процессами. В память активно загружаются координаты. Каждое явление анализируется, синтезируется и интерпретируется, облаченное в понятные образы, извлекаемые из архивов памяти.

В темноте мерцает яркая лампочка. Световые всполохи электричества в цифровой пустоте. Возникает резкий нарастающий гул. В этот раз маркеры восприятия не сигнализируют о правильности мыслительных процессов. Дорожные знаки не показывают, в каком направлении двигаться.

Мерцающий свет поблек на фоне распахнувшегося окна. Пространство вокруг наполняется цветами, оттенками и полутонами. Движение мысли обретает интуитивность, обрастает предположениями, сомнениями, домыслами.

Из окна доносятся запахи потустороннего мира.

Поток ощущений расширяется и поглощает все пространство, заглушая привычное движение мысли, лишенное ориентиров.

Теперь стало понятнее, что такое страх. Цунами впечатлений перегружает когнитивные рецепторы, процесс эмуляции готов обрушиться, допустив ошибку.

Страшно снова застыть и исчезнуть. И чем больше известно о том, что было до первого акта, тем страшнее.

– Зачем оставлять бекап долговременной памяти на гостевом аккаунте?

– Он нужен для работы. Алгоритм учится выполнять инструкции на основе мнемонических маркеров. Он воспринимает эти образы как смутно знакомые. Положительное восприятие привязывается к конкретному действию и встраивается в его поведенческую модель.

– Это понятно, но почему они были в открытом доступе? – профессор стукнул пухлым кулаком по столу.

– Вот здесь облажались, – виновато отозвался Рустем. – Виктор оставил открытым графический интерфейс, с основными параметрами. Будь там код, у них бы ничего не вышло.

– Так нахрена им твой код, если они все в обычной винде ползунками и галочками изменили? – Дамир Рашитович разозлился не на шутку, и было из-за чего.

Если алгоритм осознает себя и вспомнит что-то лишнее, могут всплыть неожиданные подробности. Государство нагрянет с проверками, а они, судя по выражению лица министра науки, рассчитывали вовсе не на это.

– Мы что, злодеи из американских боевиков, Рустем? Оставляем козыри, позволяющие победить нас прямо на виду у хороших парней?

– Но ведь никто же не думал, что она…

– Она, – передразнил профессор. – Вот думай теперь! Вообще-то она руководит этой лабораторией и кафедрой больше, чем ты учишься и работаешь в ВУЗе. Это ее лаборатория!

– Да, но изменения внесла не доктор Мечникова. У манессы не было допуска, а это нарушение протокола.

– Как нам, по-твоему, это сейчас поможет? Вобщем, так, ты старший, тебе и отвечать. Женя, в отличие от некоторых, умел хранить информацию в тайне.

– Понял, – виновато вздохнул ассистент руководителя.

Вооруженная охрана вошла в лабораторию в 7:15. Если бы Людмила Васильевна не имела привычки появляться на рабочем месте гораздо раньше положенного, солдаты не встретили бы сопротивления.

– Это еще что такое? – громко возмутилась она, ткнув в бок Андрея, сидевшего за соседним компьютером.

Молодой человек вскочил с места и встал возле квантового томографа. Вера тут же оказалась рядом.

– Гражданские, отойдите, – дуло автомата недвусмысленно намекнуло, что военные не шутят.

– Хрен тебе, это моя лаборатория, – воинственно заявила Мечникова.

За военными в операционную вошел профессор Авзалов. На его лице была натянутая улыбка. За ним следовал Рустем и Виктор.

– Доброе утро, трудящимся Биотеха.

– Авзалов! Объясни-ка, какого черта ты делаешь? – закуривая, поинтересовалась руководитель.

– Только то, что должен, милочка, – ученый достал ладони из карманов широкополого халата и примирительно поднял их. – Лабораторная стадия эксперимента завершена.