– Что это вы тут делаете?

Сердце не сказать, чтобы ушло в пятки, мне показалось, что оно сделало тройное сальто и застряло в горле.

– Напугал вас?

Я уставилась на мужчину с густой бородой и в свалявшейся шапочке. Он выглядывал из-за угла дома, в котором я рыскала. На нем были рыбацкие штаны с помочами и резиновые сапоги. Толстый вязаный свитер закрывал руки и шею, как броня. Зеленый матерчатый рюкзак был перекинут через одно плечо.

Я сделала едва заметный шаг назад.

– Я, порядком, тоже струхнул, – сказал он в бороду, сверля меня черными глазами. – Кто-то из своих или чужак? Знаете ли, воровать тут нечего, а местные пацаны давно знают, что ходить сюда не стоит.

– Пацаны? – ко мне вернулся голос.

– Именно. Им кажется, что этот мертвый поселок – место для их глупых игрищ. Припугнул пару раз – больше не суют носа. А вы сама кто будете? Неужели из их братии?

– Я сама по себе.

Он осмелел и немного приблизился. Теперь я смотрела на него сверху вниз, потому как все еще стояла на пороге дома. Только теперь я увидела толстый ремень, перекинутый у него через другое плечо. Он поправил его, будто заметив мой взгляд. За спиной показался черный ружейный ствол.

– Я лесничий местный, – он вроде как улыбнулся, хотя за его черной бородой я ничего не сумела разглядеть. – Живу тут. Вы думаете поселиться в одном из домов?

Я покачала головой и принялась извиняться.

– Ничего, чувствуйте себя, как дома. На самом деле, дома здесь – вроде перевалочного пункта, много кто останавливается на время, день или два. Охотники в основном да рыбаки. Сам я все больше по лесу брожу.

Я кивнула, соглашаясь, мне дела не было до его житья-бытья, а вот оружие напугало не на шутку.

– Присмотрели себе дом?

– Я только гуляла. Меня подруга пригласила пожить с ней в ее доме, – скороговоркой сказала я. – Должно быть, она уже ждет меня. Я немного задержалась. Сказала ей, что пойду, поброжу по берегу, и вот набрела на эти дома, – уверенно врала я, ища меж тем пути отхода, если вдруг «лесничий» сделает еще шаг в мою сторону.

Мужик вроде как понимающе кивнул.

– Так вы пришли посмотреть на дома старой общины?

– Так тут была община? – почти искренне удивилась я.

– Погодите! – он сделал резкий шаг ко мне, заставив меня дернуться. – Вы, наверное, подруга Лизаветы. А какое число нынче?

– Се-семнадцатое, – ответила я.

– Ох, я ведь должен был встретить вас. Как же я мог забыть, вот же…

Внезапно в голове всплыло имя, которое упоминала Лизка в последнем разговоре.

– А вы, должно быть, Егор.

– Он самый. Вы сами дорогу к дому нашли?

– Местные помогли.

– Надо же, какой я растяпа. Она просила меня, а я и запамятовал. Так Лизавета здесь, приехала в дом деда? Вы не уходите, я оставлю в доме вещи и провожу вас, очень хочется повидать ее.

Он поправил за спиной матерчатый рюкзак, от которого до меня донесся запах рыбы.

– Я быстро. Подождите меня тут.

Но я двинулась следом за ним.

– Кто-то еще живет в домах помимо вас?

– Летом приезжают охотники, – повторил он, – бывают и бродяги. Не прогоняю их, дома все равно стоят пустые, а им ночлег какой-никакой, все лучше, чем под открытым небом. Бога ради, – он снова обернулся ко мне, – простите еще раз, что испугал. Я думал, снова малышня балуется. Местные – они не ходят сюда, а вот ребятня.… Никак не отвадить.

– А говорили, что запугали их.

Мы прошли несколько таких же домишек. Их словно строил один человек по одному проекту. Егор остановился у одного из них и скинул с плеча тяжелый рюкзак. Пинком открыл дверь и кивнул мне в знак приглашения.

Дом был обжит, но неуютен. В печи догорали дрова, косоногий стул был завален одеждой, а маленький столик у стены в крошках и грязной посуде.

– Дети растут и вот уже новые прибегают. Не то на спор, не то ради любопытства, как вот вы. – Он снял с плеча ружье и притулил его к стене. – Простите за беспорядок, гостей не ждал.

Я пропустила его внутрь, сама же отступила обратно к порогу.

– Я растапливаю на ночь, – сказал он, – печь долго сохраняет тепло, если дверь держать закрытой, – сказал он, заметив мой любопытный взгляд. – Здесь жил староста общины. Дед Лизы тоже был частью общины, только жил поодаль, в своем доме на берегу. Немного отличался он ото всех, но был верен.

– Верен? Кому?

– Общине, конечно. Не все из них были так преданы. Сейчас и вовсе попрали память, забыли свои корни. Как Лизавета.

– Она не здесь росла, откуда в ней может быть какая-то преданность, – усмехнулась я.

– Лизавета родилась и росла здесь, как и я.

Спорить я не стала. Врать Лизе не имело смысла, а вот хорошей памятью она не отличалась.

– Значит, вы выросли в общине?

– Половина Вольного – часть бывшей общины. Думаете, он был так велик всегда?

Я с сомнением покачала головой. На мой взгляд, поселок сложно было назвать даже маленьким, он был микроскопичным и едва ли значимым для тех, кто жил за его пределами.

– Чем вы тут занимались?

– Расскажу по дороге, если вам это интересно. Напомните, как вас зовут?

– Полина.

Он закивал, словно бы вспомнив.

Егор сунул в печь пару поленьев, затолкал между ними скомканную бумагу.

– Скорее возьмется, – пояснил он. – Когда вернусь, уже будет тепло.

Он надел куртку, рюкзак повесил у дальней стены, подальше от печи, на огромный торчащий гвоздь. К моему облегчению, ружье он повесил на крючок у кровати, подтолкнул меня к выходу и запер за собой дверь, привалив снизу полено, чтобы не открылась.

Мы двинулись в обратный путь.

8

– Вы когда-нибудь слышали о поселениях староверов?

– Люди, живущие вдали от цивилизации, отвергающие все современные технологии?

– Именно. Здесь наши деды и отцы хотели устроить нечто вроде этого. Сами шили одежду, ловили рыбу и стреляли в лесу дичь. Хотели еще выращивать овощи и фрукты, даже посадили несколько плодовых деревьев, но, увы, – он усмехнулся, – на этой почве ничего не зрело. В итоге, то, чего не хватало общине, успешно выменивали в поселке у местных.

– Зачем такие сложности, если можно жить в мире со всеми, а за продуктами ходить в ближайший супермаркет?

– Хотели растить детей без соблазнов внешнего мира, считая современные города прогнившими, подчиняющимся низменным ценностям.

– Скукота, а не жизнь.

– Мой отец с вами не согласился бы, будь он еще жив. Не хочу читать мораль, но современная молодежь воспитывается телевизором и интернетом, хуже и не представить. Ни страха, ни жалости, ни совести, – и знать не знают о них.

– Я бы не стала под одну гребенку всех…

– А я бы стал! – перебил меня Егор. – Потому живу большую часть года в лесу. Спокойно и мирно, чего еще желать?

– Однако, мобильный телефон у вас есть.

– Необходимое зло в наше время.

Спорить на этот раз я не стала. Каков мир, особенно мой, я знала лучше него и тоже перестала питать иллюзии. Казалось, Егор сожалел, что их коммуна развалилась, оставив пустые дома и траву по шею: забытое всеми место, которое я бы могла назвать одним простым словом «кладбище», для него же это было прошлое, в котором он хотел уютно затаиться от мира.

– А ваш отец? Он тоже ушел, когда община развалилась?

– Я потерял с ними связь, когда попал в больницу. Мы жили в том доме, где сейчас обитаю я.

– Так ваш отец был старейшиной общины? Кажется, вы говорили, что его уже нет в живых.

– Был им. Само собой, я сомневаюсь, что он еще жив. Как, впрочем, и прочие.

– Почему все разъехались?

– Некоторые действительно уехали, кто-то до сих пор живет в поселке. Но какая-то часть, как и моя семья, просто исчезли. Поговаривали, что сбежали среди ночи, похватав самое необходимое.

– Что случилось?

– Кто же их знает. Мне тогда было лет двенадцать. Я сильно заболел и оказался в больнице.

– Ваша община верила медикам?

– У них выбора не было: в поселении не было врача, который сумел бы провести операцию. Пришлось срочно везти. В поселок я уже не вернулся, мне сказали, что мои тоже ушли в неизвестном направлении и идти мне некуда. Община заметно поредела, а я оказался в детском доме.