Их нужно непременно оставить в памяти, сохранить. С этой мыслью он уже вышел на улицу.
Он понял, что не видел больше ничего существенного. Он пробыл там еще некоторое время, куда-то заглядывал, но, окончательно созрев, ринулся домой, наспех одевшись в гардеробе и выжидая теперь подходящий автобус на остановке.
Вокруг была толкотня, она его как-то сразу подмяла. Он боялся теперь растерять то настроение, которым проникся в храме искусств, с недовольством ощущая рядом посторонних. Но его ничто уже не могло остановить, вдохновение нарастало.
Какой-то музыкой прекрасной
Затронув слух издалека…
Однако вместе с тем нарастало и напряжение. Автобус долго не приходил. Ему-то наплевать, он был занят своими мыслями, а вот народ, видно было, волновался. В плохую погоду статичные позы особенно утомляют. Он отошел в сторону.
В голове уже вертелись какие-то строки. Поминутно порываясь уйти, он останавливался, напрягая память, силясь найти подходящие слова, и всякий раз ему не хватало самой малости, чтобы утвердить ровную и красивую стихотворную строфу. Являлось что-то прозаическое, а ему хотелось возвышенного, но в то же время легкого и не такого занудливого, как в старомодных салонных виршах.
В автобусе было тесно, он вынужденно придвинулся к пожилому толстяку, одновременно освобождая место с другого боку, чтобы его не долбила по ногам чья-то жесткая сумка. Атмосфера хамства и убогости его всегда угнетала. Как правило, он не видел кругом ничего хорошего, а шумиху и радость большей частью воспринимал как неестественные проявления чувств.
В толпе больных, простуженных людей
Мне предстоит однажды раствориться.
Я вижу их теперь пустые лица,
Без гордости, без счастья и затей.
Наверное, у него была такая же скучная физиономия. Уж лучше скучать где-нибудь подальше, в одиночестве.
На повороте какая-то солидных форм женщина больно прыгнула ему на ногу. Пролепетав что-то себе под нос, она не удосужилась даже повернуть в его сторону голову. Сжав зубы, он с большим трудом подавил в себе желание выругаться, но через минуту его негодование вылилось в череду новых строк, волнительных и соразмерно четких, еще изящнее встающих одна за другой, и более конкретно, как набат, звучащих яркой, убедительной прямотой.
Он почти уже не ориентировался в пространстве. Всякие покачивания и толкотня ему мешали, однако он быстро о них забывал, удерживая в голове свое главное настроение, главную цель, к которой шел сейчас семимильными шагами.
Видал ли стан ее волшебный?
…
Что так тарáм-то, вдохновенно…
«Высóко»? «Любовно»? «Лирично»? Как? Он не мог закончить строфу, в которой уже почти пропали пустоты, но потом мысленно перечеркнул все и начал заново.
Затем вернулся к началу. Под тряску автобуса, тащившегося по плохой дороге, немыслимым образом на ум приходили самые нужные и правильные эпитеты. Мучительно долго он подбирал очередную рифму – хотелось сладкой поэтичности – и вдруг нашел законченную фразу совсем из другой части, которую оставил безнадежно несколько минут назад.
Видал ли стан ее красивый?..
Он гнал, он мчался без остановки. Ему было тесно как сочинителю, постоянно терлись о спину люди, однако за неимением необходимого пространства темперамент перерождался в дух, дух – в слова, и фразы сами собой подвисали в воздухе, оставалось только схватить и вставить их в подходящее место.
Поклонник музыки прекрасной…
Он выскочил на своей остановке механически. До дому оставалось несколько минут ходьбы. В движении было легче, как будто кто-то подталкивал мысли в правильном направлении. Они, синхронно с работой мышц, выстраивались в некие комбинации, за которые он с жадностью цеплялся, хорошо зная это свое состояние. С неимоверной быстротой он пользовался четко выстроенными озарениями, одна за другой выплетающими строгий контур будущего текста.
Оставалось сочинить немного, как раз на последний отрезок пути, он в точности предсказал время, которое ему было необходимо. А балерина уже маячила перед ним во всей своей красе.
Любуюсь силой безмятежной…
Он повторял и повторял, добравшись наконец до наиболее удачного:
Любуюсь силой безмятежной
В квадрате рамы золотой…
Несколько поворотов и колдобин на дороге составили незамысловатые препятствия. Он их с честью преодолел, не надеясь на память. Хотелось уже быстрее дойти, добраться наконец до своего стола. Он держал в голове родившиеся стихи, постоянно повторяя их про себя, перетасовывая строки, укладывая рифмы поверх друг друга или вставляя часть из них в новые места.
Не дожидаясь лифта, с быстротой молнии он вбежал по лестнице. В суматохе, почти с яростью, он вонзил ключ в дверной замок, распахнул дверь настежь, промчался, не раздеваясь, в свой кабинет и, схватив из ящика бумагу, молниеносно, ни на секунду не останавливаясь, написал на чистой поверхности листа следующий текст:
Поклонник музыки прилежный,
В квадрате рамы золотой
Любуюсь силой безмятежной
В момент ее движений нежных
Под звуки арии простой.
И словно пава, величава,
Чтоб удивить собой весь свет,
Сошла в потемки диких нравов…
В лучах самой прекрасной славы
Сейчас исполнит менуэт.
Видал ли стан ее красивый?..
Забитый разум восстает,
Что так, гармонии на диво,
Порхает ножкою игриво
И тело танцу отдает.
Гляжу, забыв про все на свете.
И как я выдумать не мог!..
Но режет думы мелкой сетью
Судьба двадцатого столетья —
Прелестный запах потных ног.
1993
Шагая рядом
(2014–2019)
Увядающая знаменитость
Тяжеленные дуги бровей
Навалились на складки «щеков»,
И не видно прекрасных морей
В глубине моих тусклых зрачков.
Не загадочен больше мой вид,
Не предательски сдержана прыть,
Не хочу уже слышать обид,
За которые можно убить.
Да и мира суровый огрех
По сравненью с моими ни в грош.
Мне бы праздновать общий успех
И на радость надеяться все ж,
Только мучают плоть скакуна
Одряхлевшие мысли любви:
В странных ракурсах – он и она,
В общей завязи, в ласке вина,
В богадельне плебейского сна,
За которым тоска. «Се ля ви».
А потом разноплановый бум:
Взрыв, победа и снова провал.
Поуморщился живенький ум,
Постепеннее норов мой стал.
Покусачей теперь оппонент,
Тот, которого в дух не терплю.
Я бы съел эту мерзкую тлю,
Профилактикой вычистил глюк,
Если б в прошлое вставить момент.
Но уже не до слов, не до дел,
Упразднили года интерес.
Потолок теперь в комнате бел,
И квартира, как призрачный лес.
Как была раньше шуткой постель,
Так сейчас ненавистен уют.
Холодком обозначено тут,
И итогом предстанет отсель
Моих дерзких неточностей вал,
Гербом вышитый ветреный стяг.
Редкий случай: стою у зеркал,
Наблюдаю искусства напряг,
Плодовитостью ставленый сруб,
Утвержденную крепость сохи,
Бесподобную линию губ,
Что ласкали, как женщин, стихи,
Тихий омут и вздорных чертей,
Шевелящих вселенскую грусть
Подловатостью черных мастей,
На которых плевал: «Ну и пусть».
Только стоило глазом моргнуть,
Как исчезли лихие года,
Как-то сморщился жизненный путь
В отраженье зеркального льда,
Почерствела улыбка, и сон,
Ожививший истории клок,
Подсказал мне, что я – это он,
Что прожить по-другому не мог…
Заурчала судьба в животе
(Фрикадельки попались не те).
Ну а если душа переваривает, —
Моя дряхлость со мной разговаривает.