Этот фрагмент стихотворения аналогичен 13-й и 14-й строфам другого – «Наполеон», и Пушкин отказался от их повторения. А вот конец оды «К морю» он опустил уже по другим соображениям – цензурным (автоцензура существовала всегда):
Мир опустел… Теперь куда же
Меня б ты вынес, океан?
Судьба земли повсюду та же:
Где капля блага, там на страже
Уж просвещенье иль тиран.
В своём сельском уединении не забывал Пушкин об антагонисте Наполеона – царе Александре I, который, мотаясь по Европе, фактически передал всю власть А.А. Аракчееву, «притеснителю всей России», и поэт по отношению к царю забавлялся юморесками, в которых Александр I выглядит туповатым острословом и пошляком:
Брови царь нахмуря,
Говорил: «Вчера
Повалила буря
Памятник Петра».
«Я не знал!.. Ужель?»
Царь расхохотался:
«Первый, брат, апрель!»
Говорил он с горем
Фрейлинам дворца:
«Вешают за морем
За два яйца!
То есть разумею, —
Вдруг примолвил он, —
Вешают за шею,
Но жесток закон».
В эпиграмме «На Александра I» Пушкин буквально в восьми строчках обрисовал весь жизненный путь царя:
Воспитанный под барабаном,
Наш царь лихим был капитаном:
Под Австерлицем он бежал,
В двенадцатом году дрожал,
Зато был фрунтовой профессор!
Но фрукт герою надоел —
Теперь коллежский он асессор
По части иностранных дел!
Под Аустерлицем (1805) были разгромлены две союзные армии, русская и австрийская. Первой фактически командовал царь, отстранив М.И. Кутузова. Что касается «фруктового профессора» – это о шагистике, которой изнуряли армию. Были и другие минусы внедрения прусской системы в боевой подготовке солдат и офицеров. Вот фрагмент разговора Пушкина с великим князем Михаилом Павловичем по этому поводу. Беседа проходила в саду Аничкова дворца 16 декабря 1834 года:
– Что ты один здесь философствуешь? – полюбопытствовал князь.
– Гуляю.
– Пойдём вместе.
Разговорились о плешивых, Пушкин заметил:
– Вы не в родню, в вашем семействе мужчины молодые оплешивливают.
– Государь Александр и Константин Павлович оттого рано оплешивели, что при отце моём[11] носили пудру и зачёсывали волосы; на морозе сало леденело, и волосы лезли.
Плешь – это всё, что осталось у Александра от воинской науки папаши. Не лучше получилось у царя и с попыткой верховодить в политике. Убедительным примером чего является отказ (под давлением коллег по Священному союзу) от помощи Греции, восставшей против турецкого ига.
Словом, при всём внешнем блеске правления Александра I («Он взял Париж, он основал лицей») великий поэт внутренне так и не принял его как историческую личность, сопроводив иронией даже на тот свет. «Говорят, ты написал стихи на смерть Александра, – укорял он Жуковского, – предмет богатый. Но в течение двадцати лет его царствования твоя лира молчала. Это лучший упрёк ему. Никто более тебя не имел права сказать: глас лиры – глас народа. Следственно, я не совсем был виноват, подсвистывая ему до самого гроба».
«Когда ж твой ум он поражает?» В 1829 году Пушкин совершил поездку в Арзрум. Во время этого путешествия он дважды встречался с командиром 4-й батарейной роты 21-й артиллерийской бригады подполковником И.Т. Радожицким, автором «Походных записок артиллериста, с 1812 по 1816 год» (в четырёх частях), в которых он писал: «Наполеон был гением войны и политики, гению подражали, а врага ненавидели».
Именно в первом качестве воспринимал Пушкин поверженного императора Франции, не случайно одно из его стихотворений называется «Герой». Оно было написано в Болдине, где поэт пережидал карантин, введённый в связи с эпидемией холеры. В начале ноября 1830 года Александр Сергеевич извещал издателя «Московского вестника» М.П. Погодина: «Посылаю вам из моего Пафмоса[12] апокалипсическую песнь. Напечатайте, где хотите» (10, 314)
Стихотворение «Герой» написано в форме диалога поэта и его друга. Последний задаёт вопрос о славе и её наиболее ярком воплощении в представителе рода человеческого:
Да, слава в прихотях вольна.
Как огненный язык, она
По избранным главам летает,
С одной сегодня исчезает
И на другой уже видна.
За новизной бежать смиренно
Народ бессмысленный привык;
Но нам уж то чело священно,
Над коим вспыхнул сей язык.
На троне, на кровавом поле,
Меж граждан на чреде иной
Из сих избранных кто всех боле
Твоею властвует душой?
Для поэта ответ самоочевиден, и он, не колеблясь, говорит:
Всё он, всё он – пришлец сей бранный,
Пред кем смирялися цари,
Сей ратник, вольностью венчанный,
Исчезнувший, как тень зари.
Друг не удивлён выбором поэта, но уточняет: в каком эпизоде своей необычной карьеры больше всего привлекает его Наполеон?
Когда ж твой ум он поражает
Своею чудною звездой?
Тогда ль, как с Альпов он взирает
На дно Италии святой;
Тогда ли, как хватает знамя
Иль жезл диктаторский; тогда ль,
Как водит и кругом и вдаль
Войны стремительное пламя,
И пролетает ряд побед
Над ним одна другой вослед;
Тогда ль, как рать героя плещет,
Перед громадой пирамид,
Иль как Москва пустынно блещет,
Его приемля, – и молчит?
Вопросы друга поэта охватывают почти все годы военной и политической карьеры Наполеона, начиная со знаменитой итальянской кампании 1795–1796 годов. Тогда небольшая республиканская армия, состоявшая из полуголодных оборванцев, наголову разгромила отборные войска Священной Римской империи (как называлась тогда Австрия с присоединёнными к ней территориями). В этой войне молодой генерал[13] не раз рисковал своей жизнью, бросаясь во главе атакующих прямо на неприятельские орудия. Эпизод со знаменем произошёл в сражении при Арколе. После Италии Наполеон воевал в Египте и совершил поход в Сирию. Перед первым серьёзным сражением, вдохновляя армию, Наполеон воскликнул: «Солдаты, сорок веков смотрят на вас сегодня с высоты этих пирамид!»
В ноябре 1799 года победоносный генерал стал первым консулом Французской республики, а через пять лет – императором. К этим событиям относится упоминание Пушкина о жезле диктатора. На это надо заметить, что формально вопрос о провозглашении империи решался по результатам плебисцита (всенародного голосования).
