Витя повернул ручку накала, и появилось изображение города, лежавшего в руинах, и бомбардировщика над ним.

Диктор продолжал:

— Многие наши молодые слушатели не знают трагедии, которую пережил корейский народ в тысяча девятьсот пятидесятом году. Это было через пять лет после разгрома немецких и японских фашистов. У нас в Чехословакии, в Польше, в Югославии, в Румынии и других странах на востоке Европы народы, освобожденные Советской Армией от фашистов, свергли власть капиталистов и помещиков. То же самое сделали китайцы и корейцы. Но капиталисты не захотели с этим мириться и бросились в бой в Корее.

Знаете ли вы, что такое напалм? Это бензин, превращенный в студенистую массу, похожую на желе. Такой массой наполняют специальные хрупкие баллоны и подвешивают их к самолетам как бомбы. Вы видите на этом снимке, как летят на корейский город баллоны с напалмом. Сейчас они ударятся о землю, разобьются — и напалм зальет все вокруг. Сработает зажигательный патрон, заложенный в баллоне, и пламя огромной температуры понесется по земле. Огромные языки его взметнутся вверх, сжигая легкие постройки корейцев.

Послушайте, — продолжал диктор, — что писал о бомбардировке американцами корейского города корреспондент американской газеты: «В двенадцать часов семь минут первое звено бомбардировщиков сбросило свой груз... От огня глиняные стены разваливались на части, соломенные крыши горели, деревянные постройки были охвачены пламенем. Люди умирали или бежали».

Витя представил себе, что за штурвалом одного из этих самолетов сидит Харвей. Вот он прицелился, сбросил бомбу. Она попала в цель, и Харвей довольно улыбнулся — есть пятьдесят долларов...

На экране появились фотографии двух маленьких мальчиков. Один, нарядный, сидел на коленях у мамы. Второй плакал возле распластанного на дороге тела убитой матери. Первый оказался сыном командира американских войск в Корее. Второй — корейским мальчиком, у которого солдаты американского генерала убили маму.

Витя подумал, что было бы, если бы эти два мальчика встретились сейчас где-нибудь в Ленинграде. Им уже, наверное, больше двадцати лет. Они даже старше Тани. Может быть, парень из Кореи учится вместе с Таней у нас. А этот американский парень приехал как турист. Они встретятся, ну, хоть в театре. Кто-нибудь знает про них все и расскажет им. Корейский студент подойдет к американскому парню и спросит:

— За что твой отец убил мою маму?.. Мой отец никогда не угрожал ни тебе, ни твоей маме.

Вокруг будут стоять люди и слушать. Все будут молчать и ждать. Что же ответит сын американца?

Корейский парень подойдет вплотную и снова спросит:

— Мой отец никогда не был в Америке. Зачем твой отец пришел на нашу землю, в мою страну, убивать?!

Рядом с Витей на стул плюхнулся Миша и спросил:

— Ну, что-нибудь еще про Багамы было?

— Не, — ответил Витя. — Давай посмотрим еще?

Миша заерзал на стуле, сказал:

— У меня есть одна мысль насчет Терри...

— Подожди, сейчас...

Витя заинтересовался тем, что показывали на экране. На снимке возле какого-то необыкновенно пятнистого ковра сидели солидный мужчина, похожий на директора школы, и две скромные, серьезные женщины.

Диктор из Праги, показывая снимок, говорил, что на снимке виден единственный в мире ковер из сорока восьми шкур леопардов. Ковер этот хранился в одном из музеев Кореи, но его взял оттуда американский сержант Элверн Гилтнер и, упаковав в мешок, отправил своим родным в США — в город Пуэбло, в штате Колорадо. На снимке возле ковра были папа и мама сержанта и его сестрица.

Родители сержанта решили продать ценный «подарок». Газета «Нью-Йорк таймс» писала: «Мать солдата-коллекционера остается непреклонной в своем намерении продать ковер тому, кто больше за него даст. Отец — мистер Гилтнер, управляющий оптовой бакалейной фирмой в Пуэбло, — заявил, что он много «потел над этим вопросом» и согласен с женой».

Миша спросил:

— Как это «взял из музея»?

Витя не успел ответить: вновь на экране появились снимки разрушенных корейских городов, убитые и раненые дети и женщины... Диктор говорил о том, как, захватив города Кореи, оккупанты грабили музеи, отсылая к себе домой все ценное.

— Сами же против фашистов воевали, — сказал Миша.

— Таким, как этот сержант, все равно за что убивать других: для них война просто выгодная работа, — сказал диктор.

— Сегодня, как тогда в Корее, они появились над городами и селами Вьетнама. Горят посевы риса, рушатся хижины над головами женщин и детей. Смотрите, ребята, что делают там американцы.

На экране появились кадры кинохроники — все было так же, как в Корее: дымы пожарищ, убитые женщины, дети.

Диктор стал рассказывать, что в бессильной ярости, так и не запугав партизан Южного Вьетнама, американские военные по приказу своего правительства стали бомбить соседние города Демократической Республики Вьетнам.

В кадрах кинохроники появились бомбардировщики с опознавательным знаком США — звездой. Они шли волна за волной. Вот полетели первые бомбы. И тут с земли помчались навстречу стервятникам снаряды, трассирующие пули. Вспыхнул бомбардировщик и рухнул в море около берега.

Диктор из Праги торжественным и строгим голосом сказал:

— Вы знаете, что Советский Союз и его друзья, в том числе наша Чехословацкая республика, предупредили президента США: нельзя играть с огнем!

На экране появились кадры с вооруженными африканцами.

— Сейчас в огне гибнут тысячи детей в Конго, в Африке, — пояснил доктор. — Их родители восстали против правителей, продавших Конго капиталистам. И тогда те наняли в Европе и в Америке белых карателей для подавления восстания. Вот это, — диктор показал фотографию человека с автоматом в руках, — Зигфрид Мюллер; едва прибыл в Конго и получил оружие, спросил: «Каких негров надо расстреливать — всех или только начиная с четырнадцати лет?»

Вы знаете, кто он? Бывший эсэсовец, фашист. И те, кто его нанял, это знают, но им такие слуги и нужны. А Мюллер мечтает подкопить здесь деньжонок... этой «работой».

«Сейчас мне сорок четыре года, — заявил он корреспондентам. —Я буду работать до пятидесяти лет и соберу достаточные деньги для спокойной и обеспеченной старости. У меня будет свой дом с садом, собака, кошка и птички. И буду слушать музыку... У меня две слабости: музыка и автомат».

На экран набежали полосы, начались помехи. Миша спросил:

— Витя, а Харвей не мог сюда наняться?

— Вполне!

— Вот бы его там поймали! — предположил Миша.

Вите эта идея пришлась по душе. Он представил себе, как он с Мишей вместе с конголезскими патриотами подползает к секретному аэродрому наемников в саванне. Вот летчики направляются к самолету, деловито проверяют, хорошо ли подвешены бомбы... Но тут послышался сигнал, и конголезцы бросились вперед. Вместе с ними добровольцы — Витя и Миша. Наемники изо всех сил сопротивляются, но патриоты сильнее. И вот уже Харвей сидит перед Витей и Мишей... Пусть щурится, кривит насмешливо губы — ему придется отвечать перед судом по-настоящему.

— Вить, а что, если они на Багамах попали в самое восстание... Харвей помогал карателям, и восставшие захватили яхту.

Витя промолчал, обдумывая, но Миша не дал до конца все сказать и выпалил:

— Но если не было восстания, а просто захватили яхту те, кому нужно было попасть на Кубу…

— Революционеры?

— Ну! — сказал Миша.

— Ты уж совсем, — Витя даже головой помотал. — А если это революционеры, разве они девочку бросят одну в океане?

— Если у них другого выхода не было? Я читал…

Витя посмотрел на Мишу, как смотрят на человека, которому хочется как следует двинуть из-за его же глупости.

— «Я читал… Я читал», — передразнил он. — А ты про такого революционера и советского полководца Яна Фабрициуса слыхал?

— А чего? — неопределенно сказал Миша.

— Знаешь, кто он был по званию? Командующий! Однажды он летел в самолете из Сочи в Тбилиси. В самолете среди пассажиров была женщина с ребенком. Самолет потерпел аварию: сел на воду, подпрыгнул, перевернулся вверх колесами и стал тонуть. До берега было метров шестьдесят.