Дедушка молча кивнул в ответ. Чувствовалось, что он думает о чём-то совсем другом в тот момент. – Нам дальше потом на Север лететь ещё ночью три с половиной часа, – выдала она пулемётной очередью.

– На Север? – наконец задал свой первый вопрос наш попутчик.

– Да. В Надым. Слышали?

– В Надым? – Дедушкино лицо, наконец, немного оживилось, и он добавил: – А я внучатую племянницу из Надыма буду завтра встречать в Москве.

– Да вы что? – обрадовалась моя супруга. – А кого? Может, мы знаем? Город у нас маленький. Мы там давно живём.

Мы разговорились. Дедушка оказался хорошим собеседником. Ветеран Великой Отечественной войны Матвей Никифорович П. девяносто лет недавно отметил, хотя внешне выглядел лет на семьдесят. Только глаза его были грустными. Даже не столько грустными, сколько очень уставшими. Он ехал встретить внучку своего брата, который, к сожалению, уже умер. Родители внучки погибли два года назад в автокатастрофе, и две девочки – их дочки – остались совсем одни. Их взяла к себе жить подруга погибшей матери, она же соседка по лестничной площадке. Старшей дочке было уже восемнадцать, и она училась на втором курсе местного техникума.

Из северных городов многие так отправляли своих детей на летние каникулы: купят билет, посадят с кем-нибудь из знакомых в самолёт, а в Москве ребёнка встречают родственники.

Это всё предисловие. То, что происходило дальше, то, о чём мы говорили с ветераном, пока ехали в одном купе, настолько запало мне в душу, настолько глубоко засело в сердце, что не написать об этом я не могу.

– Служил я до войны в Полярном, – начал свой рассказ ветеран. – Это на Кольском, знаете? – Представляю. Север. Белое море. Граница с Финляндией и Норвегией, – ответил я.

– Когда началась война, как все, ушёл я на фронт. Вскоре в одном из боёв был тяжело ранен. Госпиталь. Хромота. Рука правая не гнётся в локте. Отправили меня в Полярный, так как там нужны были минёры. С севера постоянно рвались к Мурманску немцы…

Под мерный стук колёс мы разговаривали с дедушкой очень долго. Спустя часа два, может больше, достал ветеран из своей сумки старую толстую тетрадь, завёрнутую в целлофановый пакет, и протянул мне:

– Читай, раз интересуешься. Я хоть и кратко записывал, но ничего не упустил. Устал я. Отдохнуть нужно. Завтра по Москве с внучкой мотаться. Потом обратно ехать.

– Конечно, Матвей Никифорович, – ответил я, – отдыхайте, я, наверное, утомил вас своими расспросами.

Тетрадь была сильно помятой, потрёпанной, местами в дырках и даже с опалёнными краями. Но её содержание… Я не мог потом долго уснуть – перед глазами стоял бой, о котором прочитал в той тетради. Тот единственный бой…

Запись в дневнике:

– Радист, связь со штабом! – негромко, но строго обратилась командир батальона к подчинённой.

Услышав первые выстрелы, девушки мгновенно залегли. Нина, командир батальона, девушка лет девятнадцати, пристально вглядывалась в даль, вперёд, в утреннюю полумглу. Взяв бинокль, она пыталась разглядеть точки, с которых в их сторону уже вёлся прерывистый пулемётный огонь, и через мгновение снова так же строго, но уже громче добавила:

– Срочно! Аня, срочно давай!

Пять часов утра. Ещё темно. А в три часа ночи батальон девушек-ополченцев из расположения рыбной фактории Тюва-Губа, что севернее Мурманска, был поднят по тревожному звонку из Центра и направлен в узкое длинное каменистое ущелье, что на шесть километров севернее Тювы.

По разведданным, в этот район был заброшен с моря десант противника для осуществления диверсий на размещённых возле фактории складах с боеприпасами и продовольствием для Северного флота.

Ополченцы уже залегли – кто просто в снег, кто за камень. Хотя в этом узком каменистом ущелье даже в темноте на белоснежном снегу любое тёмное пятно было легко заметно, тем более целый батальон.

Радистка Аня ещё до команды младшего лейтенанта Нины встала на колено и быстрым движением сняла с плеч рацию, потому что почувствовала, как в неё что-то ударило.

– Нин-ка, – протяжно отозвалась Аня и полушёпотом, но уже с дрожью в голосе добавила: – Ниночка, в рацию попали.

Над головами снова засвистели пули, и девчонки мгновенно уронили лица в холодный снег.

– Аня, связь давай! – медленно повернула Нина голову в сторону радистки и опустила бинокль. Лицо командира стало напряжённым, и она, почти не размыкая зубов, с паузой после каждого слова, добавила:

– Связь! Связь! Милая моя! – Глаза её при этом выражали и злость, и досаду одновременно. – Анечка! – Пауза. – Родная! Сделай! Связь!

Аня не отрывала взгляда от Нины, не двигалась и не перебивала, а внимательно слушала каждое её слово и следила за движением каждой морщинки на её лице.

Веселушка, юмористка и заводила Нинка, с которой они только вчера учились в одной школе и участвовали во всех школьных мероприятиях, вмиг изменилась и стала… Нет! Не просто серьёзной – она вдруг стала очень взрослой. Очень строгой!

– Похоже, их гораздо больше! – глядела из-за обледенелого камня вдаль в бинокль Нина и сквозь зубы добавила со злостью: – Нет! Их не двадцать! – Она делала ударение на каждом слове: – Их! Просто! Как чертей в гнилом болоте!

Батальон ополченцев продолжал неподвижно лежать среди редких камней на затвердевшем от постоянных холодных северных ветров снегу. Одни пытались всматриваться в даль, другие ждали приказа командира, при этом поворачивались в её сторону и практически не отводили от неё взгляда. Что тут скажешь: без опыта – и сразу в бой, да в восемнадцать лет, когда жизнь только начинается…

Редкий пулемётный огонь с противоположной стороны по позициям девушек периодически продолжался.

– Прощупывают. Выясняют, сколько нас здесь. Постреливают, ждут ответный, – глядя в бинокль, тихо говорила Нина, как бы самой себе.

Какими бы подругами или соперницами девчонки ни были до этого промозглого февральского утра, какая бы жизнь и отношения их ни связывали до этого дня, но сейчас они в одночасье почувствовали, что на войне должна быть дисциплина. Никто из них не паниковал. Никто не окрикивал командира и не просил что-то объяснить. Все молчали, лежали на снегу, на открытом холодном зимнем ветру, смотрели вперёд, в утреннюю полутьму, и ждали. Ждали команды.