Эргар опять грыз чью-то лапу. Нечто среднее между горным козлом и небольшим оленем.

Арди не помнил, как называлось это животное. А может и не знал. Дедушка всегда рассказывал, что в лесах и горах старой Алькады можно встретить осколки легенд и былин прошлого, еще не утонувших в пыли истории… чтобы это не означало.

В животе заурчало и, на удивление, при виде окровавленного мяса, которое барс разрывал клыками вместе с кожей и костями, Арди скрутил не рвотный рефлекс, а приступ голода. Хотя прежде, когда отец и дедушка, иногда, пару раз в месяц, просили у мамы оставить им сырого мяса, Арди всегда уходил с кухни. Его тошнило от одного вида окровавленных лиц старших родственников, не говоря уже о запахе.

Мальчик, ощущая не только боль, но и пусть и немного, но больше сил, чем вчера, пополз в сторону еды. Движения все так же давались ему непросто и каждый рывок или толчок оставляли новые царапины, ушибы и даже порезы. Но что-то новое, пока тихое и незаметное, внутри Арди заставляло его со все большим усердием и даже каким-то остервенением двигаться к цели.

И когда до мяса оставалось, в буквальном смысле, рукой подать, Арди заметил, что Эргар застыл. Барс так и завис с бедром в клыках. По его серебристому меху стекали вязкие, с кусочками плоти, капли крови. Они капали на пол, разбиваясь дождем алых брызг, отражавшихся в глазах зверя. Зрачки, сузившиеся до состояния тонких полосок, неотрывно следили за мальчиком.

Арди вдруг ясно, как если бы это была его собственная мысль, осознал, что если он двинется к мясу еще хоть немного, то…

Мальчик бросил быстрый взгляд на длинные когти, которыми Эргар удерживал добычу.

– Еда, – прохрипел Арди.

Барс издал звук, похожий одновременно на рык и фырчание.

– Это моя добыча, детеныш, – произнес зверь строго и грозно. – и я не помню, чтобы ты участвовал в охоте. Мой голод еще не утолен. Когда я закончу – ты сможешь заняться своим.

Мальчик, привыкший, что каждое утро его ждал вкусный завтрак, вечером – сытный ужин, а любое угощение или редкая сладость всегда доставалась в первую очередь именно ему, лежал на холодном полу и смотрел, как клыки и когти рвут плоть и огромные шматы мяса исчезают в бездонной глотке барса. Даже маленького кусочка от каждого из них было бы достаточно, чтобы утолить голод ребенка, но барс был непреклонен.

Тянулись минуты, пока, наконец, барс, не срыгнув часть крови и обломков костей, не отошел в сторону от того, что некогда являлось “добычей”. Теперь же на полу лежал каркас животного с небольшими ошметками мяса, которые барс не стал отдирать от обслюнявленных, обглоданных костей.

– Можешь приступать, – будто с насмешкой произнес барс и растянулся на своем ложе, принявшись вылизывать шерсть от крови.

Арди поднял с пола небольшую кость. Сказать, что она воняла – отвесить весьма нетривиальный комплимент этому понятию, так как простое слово “вонь” явно не дотягивала до того серно-металлического, с легким оттенком гнильцы и испражнений, запаха, которые источала кость. Вот только мальчик этого почти даже не почувствовал.

То “нечто”, что заставило его, невзирая на боль, усталость и ломоту в теле, двигаться в сторону пищи, точно так же – заставило буквально вгрызться зубами в остатки мяса на кости. Арди не заметил, как проглотил первую порцию, затем вторую, третью и… остановился он лишь когда понял, что уже некоторое время обсасывает “голую” косточку.

Отбросив её в сторону, мальчик с ужасом смотрел на окровавленные, покрытые непонятной слизью, ладони. Осознание произошедшего накрыло его волной, гребнем которой выступал все тот же запах. Только теперь Арди не только его вдыхал, но и каждым движением языка воссоздавал внутри собственного рта.

Живот забурлил и ребенок едва сдержал рвотный позыв.

Что-то подсказывало ему, что если он сейчас расстанется с пищей (мысль об этом снова скрутила желудок) то неизвестно, когда в следующий раз ему удастся поесть.

Барс, лежавший вдали, грубо и с толикой презрения профырчал:

– Человек.

Так и потянулись дни, сменяясь неделями.

Арди просыпался, каждым новым утром замечая, что одежда на нем истончается и рвется, подставляя все больше и больше стремительно темнеющей кожи под далеко не ласковые прикосновения осеннего ветра. После пробуждения, приходящего все легче и приносящего все меньше боли, мальчик выпивал то, что скопилось за ночь в каменной чаше.

После этого, забившись в самый дальний и темный угол пещеры, мальчик просто лежал там, пока силы не покидали его и на начинался новый круг пробуждения, воды и сна. Иногда, целыми днями, Арди мог лежать в пещере совсем один. Обычно после этого Эргар возвращался с новой добычей и тогда мальчик мог утолить голод небольшим количеством мяса на кости.

Единственным занятием, которое ребенок смог для себя найти – порой выбираться из пещеры, но не далеко – всего на пару метров. За несколько недель у него даже получилось составить примерную, как говорил дедушка, “зрительную карту”.

Дедушка учил, что оказавшись в незнакомой местности, надо в первую очередь представить себе центр нового края. Центром для Арди, разумеется, стала пещера Эргара. Затем, когда с центром было решено, следовало найти самый видный ориентир, который мог бы привести обратно.

Обычно, когда они играли с дедом в лесу, с этим не было проблем. Всегда находилось либо кривое дерево, сдавшееся, будучи молодым, натиску урагана. Или, может, старая звериная тропа, а порой и какой-нибудь куст, сильно выбивавшейся из общего соцветия.

Но здесь… пещера барса находилась высоко над землей. Так высоко, что мальчик впервые ранней осенью видел перед собой снежные поля. Такие глубокие, что наступив на слишком рыхлую поверхность, Арди бы утонул в них с головой. Благо он заранее проверил этот факт, столкнув под откос небольшой валун – на другой у него не хватило бы сил.

Да и лесные разливы внизу, у подножия гор, казались зубочистками выкрашенными в золотой и оранжевый цвета. Мама использовала такие, когда делала в печи мясные рулеты. Обычно это происходило по большим праздникам и…

Мальчик отогнал от себя мысли о доме и родных. За последние дни, как он выяснил, боль скорее приносили именно подобные воспоминания, нежели ссадины и порезы на теле. Так что, ежась от холода, ребенок стоял на ледяном склоне и подолгу всматривался в высокие пики Алькадских гор, выискивая что-нибудь схожее с ориентиром.

В ясные дни ему порой почти даже удавалось опознать в далеких вершинах что-нибудь… в общем – что-нибудь. Но обычно высокие ветра и снега закрывали от взора мальчика окрестности. Так что поиски ориентира затянулись на дни, сменившиеся новыми неделями.

За это время снега вокруг пещеры стали толще, ветер злее, а погода, на удивление, яснее. Все реже тяжелые облака окутывали склон и горные вершины; все чаще, зависшими в небе камнями, они спускались в долину. Массивные кучевые выглядели ладонями сказочных каменных великанов – продолжением самих гор. Накрывали леса и поля, луга и долы, реки и озера. Аккуратно, с заботой матери и отца, они поглаживали землю, заставляя ту засыпать.

В один из таких ясных и холодных дней, мальчик и заметил в вышине один, как ему показалось, особенный пик. В отличии от всех прочих, изогнутый, как клык и не белый, а словно, немного… синеватый. Как если бы его далекие вершины покрывал не снег, а чистый, прозрачный лед.

В итоге мальчик решил назвать его – Ледяной Клык и таким образом, он смог найти ориентир к пещере. С этого момента Арди стал смелее в своих вылазках, но не рисковал уходить дальше, чем на предел видимости входа.

Так, он сумел выяснить, что пещера находилась над небольшим плато размером пару сотен метров, его мальчик тут же назвал – Прихожая. Снизу, под плато, то есть – Прихожей, сквозь черные камни, выглядывавшие из-под белого одеяла, вились тропинки, которые было решено именовать – Лестницами. Такие же Лестницы уходили и вверх, на Чердак – группу других пологих склонов, коими венчался этот пик – Хижина Эргара.