– Можешь, пожалуйста, остановиться на минуточку? – попросил Бенедикт Котонога. – Я пытаюсь думать.

– Я есть хочу, – ответил Котоног.

Бенедикт вдруг подумал, что сейчас, возможно, потеряет сознание. Он не знал, как это на самом деле – «терять сознание», – но решил, что это было бы подходящей реакцией на происходящее. Мало того что фантастическое создание из раскраски ожило, оно теперь ещё и есть просит. А вдруг Котоног ест только каких-нибудь восьмиглавых радужных мышей? Или золотых рыбок?

– Есть суп. Гороховый с копчёностями, – сказал Бенедикт папиным голосом.

Когда папа так говорит, это значит, что ничего, кроме супа, нет и просить, например, макароны с сыром бесполезно.

Бенедикт встал со стула и пошёл на кухню. Он уже подходил к холодильнику, когда услышал из комнаты недовольный голос Котонога.

– Эй, а я? – кричал он.

Пришлось Бенедикту вернуться в комнату. Котоног висел на трёх щупальцах на краю стола, а остальными пятью размахивал в воздухе.

– Так не пойдёт. Меня одного оставлять нельзя. Ты разве не слышал, что от одиночества умирают? Вдруг я тоже умру?

– Перестань. Я же на кухню вышел. Суп разогреть.

– Ну и что. Всё равно ты оставил меня одного. Не делай так больше.

«Кажется, теперь я чувствую себя немножко папой», – подумал Бенедикт и впервые в жизни взял Котонога в руки. Тот был до странности тёплым и бархатистым, как старая красная коробочка с папиной золотой медалью. Только присоски на щупальцах, которые шлёпали по столу, были кожистыми и прохладными. Бенедикт случайно задел пальцами одну, когда осторожно, под живот, брал Котонога на руки.

– Ой, почеши-почеши-почеши! Так приятно! – заверещал Котоног.

Пришлось Бенедикту сесть на кровать, положить Котонога на колени и по очереди чесать ему присоски – их было по четыре на каждом из восьми щупалец. «Тридцать два», – досчитал Бенедикт, закончив. Он знал только самое начало таблицы умножения, поэтому быстро посчитать ещё не мог.

– Ну всё, пошли есть.

Бенедикт разогрел в микроволновке пластиковый контейнер с гороховым супом: папа покупал такой в магазине, когда сам не успевал ничего приготовить. Не сказать, что Бенедикт очень любил суп: гораздо больше ему нравилось печенье с молоком или, на худой конец, макароны с сыром. Но время от времени папа решал, что они будут «питаться правильно», и из дома исчезали макароны и сыр и появлялись супы, овощные салаты и обезжиренный творог. Однажды папа даже пытался отучить Бенедикта от молока с печеньем, но, к счастью, быстро отказался от этой затеи: очень уж грустным сделался сын.

Тот четверг как раз относился к числу дней, когда папа с Бенедиктом «питались правильно». Поэтому в холодильнике были только два контейнера с гороховым супом, две баночки обезжиренного творога и большая миска вчерашнего салата из огурцов, помидоров и укропа. Бенедикт поставил контейнер с супом на стол и положил рядом с ним Котонога.

Тот потянулся жёлтым щупальцем в суп.

– Ай! – закричал он и затряс изо всех сил конечностью, так что капли супа полетели на холодильник, на занавески и даже на оконное стекло. – Ай, жжёт!

Котоног стал равномерно красным от обиды и ярости.

– Я ему сейчас покажу! – Котоног изо всех сил стал толкать контейнер с супом к краю стола.

Бенедикт, в этот момент потянувшийся за ложкой, опоздал на долю секунды: контейнер соскользнул со стола и, перевернувшись в воздухе, упал кверху дном на бежевый ковёр. Лужа жёлто-зелёного супа разлилась вокруг, холодильник, стены и ножки стола оказались в неприятно блестевших брызгах.

– Ох. – Бенедикт опустился на пол, сел, подогнув под себя ноги, на более или менее чистый участок ковра рядом с лужей, уткнулся лицом в пухлые ладошки и заплакал.

Он плакал долго и почти беззвучно, раскачиваясь из стороны в сторону. «Что же я скажу папе, – стучало в голове, – что же я скажу папе?» И это означало: что я скажу папе про разлитый суп? Что я скажу папе про Котонога? Что я скажу папе про школу, в которую больше не хочу идти? Что я скажу папе про то, как боюсь стать последним в очереди всех людей на свете, потому что я и не человек вовсе? Что я скажу папе про то, что больше никогда-никогда не хочу оставаться один?

Пока Бенедикт плакал, Котоног исследовал окружающее пространство. Он осторожно, совсем неслышно переставлял щупальца и двигался от центра ковра к его окраине, а потом шёл по периметру, как бы оценивая границы кухонного мира. Дойдя до угла ковра, он вдруг почувствовал невероятно притягательный запах, и от этого его рот мигом наполнился слюной.

У папы и Бенедикта жил кот по кличке Йод – смешное тощее и ушастое создание, которое спало бо́льшую часть дня и предпочитало не пересекаться с Бенедиктом: почему-то Йод очень боялся детей («Трудности взросления, – говорил папа. – Не принимай на свой счёт»). И это Йодовы миски стояли в углу на кухне. Йод был привередливым котом и малоежкой, поэтому еда, которую ему клали хозяева, часто оставалась нетронутой. Чем только папа его не кормил: и сухим кормом, и влажным, и мясными обрезками – результат всегда оставался одним и тем же: Йод подходил к миске, принюхивался к подношению, пробовал его, а потом презрительно закапывал, будто перед ним стоял лоток, а не еда.

А вот Котоног счёл, что Йодова еда очень даже ничего. Он мигом опустошил миску (в этот раз в ней лежал влажный корм – похожие на мясо кубики в густом соусе) и даже облизал кончики щупалец от удовольствия. Потом тихонечко вернулся к Бенедикту, который уже не плакал, закрыв руками лицо, а просто сидел, глядя в одну точку.

– Эй! – Котоног похлопал Бенедикта по ноге. – Эй, ты где?

– А? – очнулся вдруг Бенедикт.

– Ты сидел тут с таким видом, будто ты и не ты вовсе, а просто какой-то неразумный бегемот.

– И ты туда же, – Бенедикт вздохнул и поднялся на ноги. – Что вы все заладили-то?

– Ты что, до сих пор не понял? Я думаю только то, что думаешь ты. Своих мозгов у меня нет. Я же нарисованный!

Бенедикт было пошёл за тряпкой, чтобы хоть как-нибудь прибрать кухонный беспорядок, и замер на месте.

– Значит, ты – это я?

– Наверное, не до конца. Вот ты, например, не предложил мне вон той вкусной еды, а налил какую-то жёлтую жижу.

– Ты что, ешь кошачий корм?

– Если это так называется, то да. Ещё хочу. Дай, а?

Бенедикт кое-как вытер суп с ковра, стен, холодильника и ножек стола. Конечно, сделать вид, что ничего не произошло, не выйдет и придётся всё рассказать папе, но, в конце концов, он же не специально. Так получилось. Бывает.

Котоног наелся кошачьего корма и теперь мирно лежал на столе Бенедикта, сложив щупальца на раскраску, со страниц которой появился днём. Он больше не говорил, что зол, и не высказывал желания душить и поджаривать окружающих. Ему было бы совсем хорошо, если бы он не чувствовал своей чуть шершавой тёплой кожей, какой неуютной тревогой веет от Бенедикта.

Папа всё не возвращался. Бенедикт уже сделал все уроки (хоть и обещал себе, что никогда больше в школу не пойдёт), и почитал Котоногу вслух книгу про Муми-тролля (с которым чувствовал какое-то внутреннее родство), и даже лёг в кровать и попытался уснуть в надежде, что во сне время пройдёт быстрее. Сон не шёл.

За окном темнело. Бенедикт знал, что осенью дни короче и что темнота ещё не обязательно значит, будто наступила ночь. Но душу сосала какая-то противная пиявка и хотелось плакать. Он снял с крючка в ванной большой папин халат, сунул руки в рукава и запахнул полы. Взял Котонога, положил его себе на грудь и сел на диван. Так папа сидел вечерами, пока ждал, когда Бенедикт выйдет из ванной, чтобы почитать ему книжку и уложить спать.

– Ну когда же он вернётся? – сказал Бенедикт.